— Думается, госпожа, это нам стоит спросить, какая нужда привела вас на земли людей, — негромко говорю я. — Это дом чужого для вас бога, и здесь не рады тем, кто пришел с войной.
— Война? — удивляется она, и брови на маленьком личике недоуменно изгибаются. — Кто говорит о войне, юный ведун? Я лишь пришла за своим. Или бог этих земель не знает закона долга и платежа? Или он благоволит клятвопреступникам? И какое дело тебе до бога, чьими путями ты не ходишь?
— Никакого, госпожа, — подтверждаю я, надеясь, что Виннар осматривает церковь, а не любуется прелестями Темной Девы. — И мне здесь рады не больше, чем вам. Но кто из этих людей нанес вам обиду, достойную такой кары? Чем они провинились?
— Своей кровью, ведун, — резко и холодно падают в темноту церкви звонкие слова. — Все вы проклятое племя трусов и клятвопреступников. Ваша кровь воняет страхом и жадностью, ваши души источают пропитавшую их грязь. Не вам ждать милосердия иного и большего, чем нож мясника, ибо вы скот богов и добыча сильного.
— Так ли это, госпожа? — тихо спрашиваю я. — Не мне говорить вам, чье племя бежало от трусов и поныне прячется в холмах. И разве вы подарили свою любовь грязному скоту? Клятвопреступнику — может…
Где же наемники и девчонка? Поднимать умертвия бесполезно, ни один труп не заберется по этой стреле достаточно высоко. Ударить ее чистой силой? Нельзя. Я знаю силу флейты, что сжимают маленькие пальчики: убью ланон ши — и все, кто в церкви, последуют за ней в смертный мрак, скованные силой ее песни. Проклятье… Нет смысла вытаскивать из церкви тела, пока души в чужой власти.
— Как ты смеешь, — по-змеиному шипит она, сверкая темной зеленью зрачков. — Ты, ни в жизни, ни в смерти не владеющий клочьями собственной души?!
Рука Виннара ложится мне на плечо, слегка сжимая его, а потом северянин с силой проводит пальцами на себя. Ага, слева, значит… Не подавая вида, я тянусь туда силой. Один есть! Бывший весельчак Рори сидит у самой стены, пытаясь укрыть плащом скорчившуюся на его коленях девчонку в простом суконном платье: из-под полы плаща вьется тускло-русая коса. Где же второй?
— Не вам судить меня, госпожа, — бесстрастно и скучно отзываюсь я кровопийце. — Говорите, что пришли за своим? Но кто здесь ваш? Кто дал вам клятву и не сдержал ее?
«Кто такой дурак?» — хочется добавить мне. И неужели Темная Дева взглянула на одного из деревенских увальней? Мне нужно найти еще двоих… И уговорить ланон ши отпустить их. Как?
За окном шум, в церкви темнеет, как в сумерки, но это вороны вьются вокруг, тучей поднявшись с голых веток, потом так же разом снова облепляют деревья. Ланон ши хмурится, но молчит. Почему она молчит?
— Госпожа, — говорю, ухитряясь глядеть мимо темно-зеленых омутов глаз, — я вам не враг. Вы хотите забрать человека, одного человека, верно? Я найду его для вас. А вы отпустите этих людей.
— Что тебе до них, ведун? — кривит губки прекрасная и нежная смерть. — Я голодна. Сила чужого бога гнетет меня, пьет мою душу. Они всего лишь пища для меня, но и тебе не свои. Волк не ходит дорогой овец.
— Волк не режет овец больше нужного, чтобы в следующий раз найти их на том же месте, — отзываюсь я. — Хозяин этих земель заплатил мне, чтоб его отара снова принадлежала ему.
— Так ты, значит, не волк, а сторожевой пес? — насмешливо тянет она.
— Пусть пастух думает именно так, — с той же насмешкой склоняю голову я.
Говори, что хочешь, маленькая дрянь. Смейся, издевайся, играй словами. Время работает против меня, но оно и тебе не друг. Если сюда подоспеют церковные овчарки, я-то уйду, а вот куда ты денешься со своих земель? Да и в церкви тебе не сладко… Где же второй? И где девчонка? Благородная леди — это не местные простушки, ланон ши не могла ее не заметить. А заметив… Что-то не так, и я пытаюсь понять — что.
— Но… — говорит вдруг фейри. — Может, ты и прав. Только скажи мне, ведун, какой кары заслуживает клятвопреступник?
Вопрос с подвохом, а иных у волшебного народа и не бывает. Я пожимаю плечами:
— Смотря чем он клялся, госпожа. И о чем была клятва…
Ответ, похоже, неверный — она презрительно качает головой, и носок туфельки покачивается в такт.
— Нет клятв малых и больших, ведун, — в голосе звенит лед, разбивается на острые осколки. — Тебе ли этого не знать? Он клялся, что будет моим, телом и душой. Что не поднимет на другую взгляда любви, не коснется чужих рук и губ, не даст иных обетов, кроме данных мне. Он клялся — и взял в том же клятву с меня.
Темно безумие ее глаз, как самый темный и глубокий омут, и от ее слов меня пробирает мороз, потому что я понимаю, о чем она говорит. Я сказал, что изменивший ланон ши — дурак? О, нет! Трижды три раза глупец, да слов не хватит описать его глупость. Он связал ее клятвой. Это не сила Истинного Света пьет ее душу, а данная клятва, которую попытался разорвать… кто? Покажите мне его — сам преподнесу Темной Деве, своими руками. За плечом сопит Виннар, а вокруг что-то течет, меняется, скользит почти неуловимо, так что если не прислушаться…
— Госпожа, — подает вдруг голос северянин. — Простите, если мои слова неучтивы, но зачем карать невиновных? Здесь мои люди, они уж точно вас ничем не оскорбили, да им бы в голову не пришло оскорбить столь прекрасную леди, чья красота ярче солнца и нежнее звезд…
Что он несет? Я набираю воздуха в грудь, чтобы рявкнуть на этого болвана, но замираю и медленно выдыхаю, закрыв уже открытый было рот. Это не Виннар болван, а я! Девчонка на коленях у Рори! Это не подавальщица, это вообще не деревенская девица… Морок плывет и тает, вот под серым суконным платьем просвечивает нежно-голубая ткань, вьется по краю подола золотая тесьма… Проклятого ради! Изоль? Дама Изоль, неслучившаяся монашка? Колдунья?!
Виннар несет что-то несуразное, восхищенно-почтительное, будто ручного медведя научили говорить, и вот он порыкивает, переминаясь с ноги на ногу, почти слышно, как мозги скрипят… Ах ты ж, зараза! Раньше меня увидел, что делает эта паршивка — а все поленом прикидывался!
Плечи Изоль под наброшенным плащом дрожат, и я поспешно отвожу взгляд, чтоб и ланон ши не взбрело в голову глянуть туда. Давай, девочка… Может, выберешься под мороком? Вряд ли… Но если ты ведьмочка, понятно, почему фейри тебя не опутала своей песней смерти. Ты, значит, затаилась, а теперь услышала, что за чужаками-наемниками пришли — и решила проскользнуть к выходу? Нет, все равно что-то не сходится, не складывается узор… Хватит, Виннар, только хуже будет!
Я чуть не успеваю. Северянин замолкает, будто поперхнувшись очередной неуклюжей похвалой, хрипит, поднимая руки к горлу.
— Нет, — бросаю я, шагая в сторону так, чтоб закрыть его. — Нет, госпожа. Над нами не ваша власть…
— Моя власть над каждым, кто слышит меня, — журчит ручеек черной, как смола, воды, медленно льется между камней.
Это не черная вода — я ошибся — это кровь…
— Нет, — выплевываю я, поднимая руку с травой в перчатке и сжимая ладонь в кулак, чтобы сухие стебли снова вонзились в кожу. — Не твоя земля. Не твой человек. И наша кровь тоже не твоя.
Сдавленно хрипит Виннар, но пока еще держится, а слева — нельзя туда глядеть, нельзя… — слева еле слышно шуршит серенькое суконное платье, падает с худеньких острых плечиков теплый плащ северянина Рори… Маленькая мышка крадется к выходу. Маленькая, серенькая, совсем не заметная… Кому нужна мышка? Ни-ко-му…
Я собираю силу и бью наотмашь — глупо, отчаянно, наугад… Веришь мне, что глупо и наугад, правда? Вот он я — человеческий ведун! Моя кровь сладка, слаще всего, что ты пробовала, девочка-яблоневый цвет. Смотри на меня! Что тебе за дело, крадется ли к выходу, укутавшись ветошью морока, маленькая мышка? Виннар за моей спиной падает на колени, пытается отвести невидимые руки от горла — мне не нужно его видеть, чтобы знать это. Холодным острым бликом играет солнце на тонкой серебряной дудочке у губ ланон ши.
Мир вокруг бледнеет и тает, сереет обморочным сумраком, качается, стынет метельчатой круговертью в глазах… То ли шумят снаружи церкви вороньи крылья, то ли кровь бьет в голову, но сквозь жуткий немолчный шелест, затмевающий мир вокруг, пробиваются, льются холодно и чисто слова, которые некому сказать:
Вороны охотятся за мышкой, за маленькой мышкой Изоль, за змейкой Изоль, если уж совсем начистоту… Почему за змейкой? А потому что у мышки нет ядовитых зубов. Слушай, Ворон Грель, слушай, что поет тебе Темная Дева, пока кружатся яблоневые лепестки, не позволяя ни вдохнуть, ни поднять руки… Песня ланон ши — как смерть, у каждого своя, собственная. Интересно, что сейчас слышит Виннар? И что — Изоль?
Хватит! Не смей, тварь! Не тебе говорить… об этом… Это морок! Просто морок, лично для тебя, Грель, наверняка северянин слышит совсем другое. Северянин… как же его зовут? И девчонка. И наемники… Я пришел сюда за ними. И плевать, что тонкие алые проколы на запястьях сочатся кровью, которая сразу исчезает, будто слизанная острым шершавым язычком…
— Тяжелы печати на твоей душе, ведун, — издевательски звенит битый хрусталь, ломкий, острый, прозрачный хрусталь… — Но ты же сам хотел снять их, верно? Я могу. Правда, вместе с кровью, но ты же так долго молил о смерти. Звал ее, просил освободить… Что ж теперь отказываешь ей?
«Не ей, а тебе», — вертится на языке, но я не трачу сил на разговоры. Печати? Значит, она видит их. И что? Как это можно использовать? Отец отдал мою жизнь Керену, но когда в опустевший замок ломились церковники, он заключил еще один договор — на мое посмертие. Никогда Воронье гнездо не станет добычей Бринаров, а я все равно отрезанный ломоть, брошенный адским псам. Тебе не взять мою душу, госпожа диких яблонь, но я и тело отдавать не собираюсь.
— Отказываю, — шепчу я все-таки, собирая уплывающую куда-то силу. — Хорошо поешь, детка, но до нее тебе далеко. Госпожа Смерть поет слаще, я слышал не раз…
Перчатка на моей руке тлеет, потом рассыпается сухим прахом — это выделанная телячья кожа-то! В окровавленной ладони сухие стебельки бессмертника, хрупкие соцветия рассыпаются тонкой пылью, лезут в ноздри и горло… но от этой горькой пыли легче дышать, и в глазах уже не так темнеет, а невидимые клыки отпускают запястья.
— Хорошо поешь, — повторяю я. — Теперь послушай мою песню. Убей меня — и никогда не вернешься к своим лесным яблоням. Ты, связавшая себя клятвой с человеческим отродьем, не узнавшая даже его имени… Как это было, Дева? Он украл твое сердце песней? Поймал, словно птицу ладонью, в хмельных огнях Бельтайна, когда фейри ходят среди людей? Как могла ты, Темная Госпожа…
— Замолчи! — пронзительно кричит она — витражи наверху осыпаются разноцветным дождем на пол церкви и склоненные головы, а в проемы окон врывается ледяной ветер.
— Хотел бы я глянуть на него, — усмехаюсь я, чувствуя, как теплая струйка крови течет по губам. — На того, кто растоптал твое сердце, как кислое дикое яблочко, попавшее под сапог.
Люди у стены, что ближе ко мне, мягко оседают на пол: не падают, остаются сидеть, просто совсем иначе опускаются плечи, расплывается лицо, обмякает тело… Но я не собирался спасать всех. Эти и так слишком далеко ушли по темной дороге, если поддались первыми. Зато Изоль, серая мышка Изоль уже почти у выхода…
— Ты пришел за своими людьми, человек с севера, — говорит вдруг ланон ши почти спокойно, глядя мимо меня. — Так увидишь их смерть.
— Тварь, — рычит сзади Виннар. — Спустись вниз, на тебя у меня хватит крови.
Длинный охотничий нож летит вверх — хорош замах у северянина, аж завидно — почти касается белого облачка платья… Застывает в хрупких пальчиках, подрагивая. Ланон ши держит его за роговую рукоятку, морщится брезгливо от близости железа, но не бросает, ждет чего-то. В одной руке — нож, в другой — дудочка, вот, еще немного, наклонись вперед… Выбивая последние стеклянные лоскуты, с тугим ударом ветра влетают под купол черные комки перьев и мрака. Вскрик! Острые когти, мощные клювы — в лицо! В руки! Есть! Летит вниз серебряная искорка, падает на пол у подножия алтаря и тут же, будто в насмешку, раздается от двери срывающийся на фальцет голос рыцаренка:
— Изоль!
— Болва-а-ан, — выдыхает Виннар, и прибавить тут нечего.
Я бы все равно не успел. Легко скользит вниз бело-розовый лепесток яблони, но быстро — я и шевельнуться не успеваю, как она уже стоит внизу, крутя в руках свою дудочку. А из-под купола падают, кружась и осыпая нас черным снегом, клочья перьев — и сердце давит глухая тоска. В нем, в сердце, прочно сидит острый крючок, потяни — и пойду на край света, поползу, ломая ногти и кусая губы… Я не твоя добыча, Темная Дева, но и мне не сорваться с крючка.
— Изоль! Изо-оль…
Юный дурачок нашел свою невесту. И плевать ему, что дверь церкви глухо и тяжело хлопает за его спиной, а в глазах ланон ши, стоящей всего-то шагах в пяти от меня, разгорается такая сумасшедшая радость, что мне — мне! — жутко на это смотреть.
— Так-так-так, — отбивает носок туфельки по каменному полу. — И впрямь радостный день…
Фьюить-фью-фьюи, — отзывается флейта в ее пальчиках, не смущаясь тем, что не поднесена к губам. Склоненная набок головка, две серебряные косы вьются по плечам, тонкая легкая девочка глядит на рыцаря, обнимающего девушку в голубом. И плечи этой девушки дрожат, пока она прячет лицо на груди рыцаря.
— Радостна встреча сердец, что долго тянулись друг к другу, — то ли флейта высвистывает, то ли все же звучит нараспев нежный девичий голосок. — Если же встреча нежданна, то радостна будет вдвойне… Обернись, посмотри на меня, возлюбленный мой…
Кольстан… Это все-таки Кольстан! Я выдыхаю, выталкиваю из легких ставший густым и тягучим воздух, хрипло шепчу:
— Виннар, где второй?
— За алтарем, — отзывается северянин. — Так это все же он? Сопляк?
— Похоже… Ай да девочка… Мышка-Изоль!
Рыцаренок медленно поднимает голову от потерянной и обретенной невесты, в ясных голубых глазах плещется чистое, незамутненное удивление.
— Возлюбленный? Ваш?
И тут же поправляется, краснея от возмущения:
— Твой? Да как ты смеешь, богомерзкая нечисть! Я не знаю тебя, клянусь Единым!
Одно радует, в руках у этого дурня обнаженный меч. Тот, благословленный епископом, и, что сейчас важнее, железный. Может, и обойдется?
— Нечисть? — ломким непонимающим голосом переспрашивает ланон ши. — Не-чисть…
Фьюить-фюить-фью, — высвистывает сама по себе флейта. Вороны, усевшиеся было на алтаре, заполошно взмывают в воздух и мечутся по церкви, прежде чем вылететь наружу с последними осколками стекла. Как я их понимаю — сам бы сейчас куда-нибудь подальше.
Виннар неожиданно тихо для такой громадины шагает вперед, еще раз и еще, пробираясь к алтарю… А воздух церкви заполняют, кружась теплой душистой метелью, лепестки.
— Я нечисть? — слышу сквозь нарастающую белую круговерть. — Я?!
Он не сказал ей своего имени, — четко и ясно думаю я, пока пальцы плетут ловчую сеть заклятия. — Иначе она давным-давно призвала бы его, потянув за крючок. Но какова серая мышка!
Мышка Изоль стоит, обернувшись к нам лицом, опираясь спиной на неширокую, но гордо выпяченную грудь мессира Кольстана. И вправду, не красавица. Тоненькая, блекло-светленькая, с худеньким остроносым личиком… А ведь они похожи! Только ланон ши — нежный бутон, а эта — невзрачный сорнячок. Умненький сорнячок, цепкий, вон как сверкают серые глазки. И на личике ни тени страха… Что там Виннар тянет? Я бросаю единственный взгляд к алтарю, не глядя на свои руки — два паука, вяжущих сеть из чужой смерти и ужаса. И того, и другого здесь хватает, но чаровать тяжело, нити скользят, как живые, выворачиваются из пальцев, каждое движение надо повторять по несколько раз…
— Так ты не знаешь меня? — с тихой нежностью говорит ланон ши. — Ты, наверное, знаешь только ту, что сейчас стоит рядом? Тогда я спрошу ее. Скажи, девочка, сладка ли краденая любовь?
— Тебе виднее, — ясно и четко отзывается Изоль. — Разве не ты приворожила мессира рыцаря, опутав подлыми чарами?
Умница, не зовет его по имени. Виннар выходит из-за алтаря, лицо застыло так, что я все понимаю без слов. Жаль. Но на одного меньше вытаскивать, если что. Рори сидит в стороне, он слишком близко к темной деве, в руках у северянина блестит еще один нож. Нет, слишком опасно, и Виннар понимает это сам, колеблется — и упускает момент. Ланон ши скользит вперед, еще ближе к рыцарю с ведьмочкой — и сидящему у стены Рори.
— Ча-ра-ми, — нараспев повторяет ланон ши. — О, насчет чар тебе виднее, конечно…
Мы тут явно лишние. Виннар боком подбирается к Рори, шумя не больше, чем крадущийся кот. У меня в ладони дрожит заклятие — нехорошее заклятие, сплетенное не наспех, старательно, и все-таки, словно клубок тонких змей пытаюсь удержать, а они вырываются, ползут между пальцами каждая в свою сторону и вот-вот ужалят меня же.
— Значит, это я его зачаровала, да? Тогда скажи мне, девочка, — голос ланон ши так сладок и мил, что меня снова пробирает мороз. — Почему он помнит тебя, а не меня? Расскажи нам про подлые чары, дитя… Стой на месте, воин, — это уже Виннару, проклятье. — Стой на месте или смотри, как он умирает.
Тонкие пальчики ловят что-то в воздухе, тянут невидимую нить — Рори глухо вскрикивает, выгибается, будто его тянут за сердце, и опять оседает, пытаясь ухватиться за гладкую стену. Виннар замирает на половине шага, потом медленно ставит ногу на пол, отодвигается назад. По три шага от него до меня и Рори. Пять шагов от меня до ланон ши и еще пять от нее до Кольстана с Изоль.