— Должна появиться в поле зрения примерно на пятидесяти градусах, — говорит Ами.
Угол поворота начинает меняться медленнее, проходит сто градусов, девяносто, восемьдесят. Примерно на семидесяти что-то выезжает на экран. Кажется, что из морского дна торчит пятнистая, изъеденная сахарная голова. Ами уговаривает пульт, и вращение становится совсем медленным. Сахарная голова вползает на середину экрана и замирает. «Фиксирую гироскопы, — говорит Ами. — Вперед!» Сахарная голова начинает расти. Аппарат движется на нее, встроенные гироскопы автоматически стабилизируют курс.
— Обойди ее с правого борта, — говорит Дуг Шафто. — Хочу посмотреть с другого угла. — Он что-то делает с видеомагнитофоном, который должен все это записывать.
Ами возвращает джойстик в нейтральное положение, потом совершает несколько движений, в результате которых лодка исчезает с экрана. Видно только коралловые выросты под камерами аппарата. Ами поворачивает его влево, и снова возникает тот же обтекаемый силуэт. Однако отсюда видно, что он торчит из дна под углом сорок пять градусов.
— Похоже на нос самолета. Бомбардировщика, — говорит Рэнди. — Как у В-29.
Дуг мотает головой.
— У бомбардировщиков круглое сечение, поскольку они под давлением. У этой штуки сечение более эллиптическое.
— Я не вижу поручней, орудий и прочей…
— Ерунды , которой утыкана классическая немецкая подлодка. Это более современная обтекаемая форма, — говорит Дуг. Он что-то кричит по-тагальски команде на «Глории-IV».
— С виду довольно корявая, — замечает Рэнди.
— Понаросло всякой дряни, — соглашается Дуг. — Но форма узнается. Не сплющило.
На прао перебегает матрос со старым атласом из уникальной библиотеки «Глории-IV». Это иллюстрированная история немецких подводных лодок. Дуг пролистывает три четверти книги и останавливается на фотографии, которая выглядит до боли знакомой.
— Господи, прямо Желтая Субмарина у «Битлз», — говорит Рэнди. Ами вынимает голову из колпака и отодвигает Рэнди, чтобы взглянуть.
— Только она не желтая, — говорит Дуглас. — Это было новое поколение. Если бы Гитлер построил их несколько десятков, он мог бы выиграть войну. — Перелистывает еще несколько страниц. На них лодки с похожими обводами.
На поперечном разрезе показан тонкостенный эллиптический внешний корпус, в который заключен толстый, идеально круглый внутренний.
— Круглый корпус — прочный. Всегда был заполнен воздухом под давлением в одну атмосферу, для команды. Снаружи легкий — гладкий и обтекаемый, с емкостями для топлива и перекиси водорода…
— Лодка несла свой собственный окислитель? Как ракета?
— Конечно. Для движения под водой. Все свободное пространство в этом корпусе заполнялось водой, чтобы его не раздавило давлением.
Дуг подносит книгу к телевизору и поворачивает, сравнивая очертания подводной лодки с силуэтом на экране. Он неровный, покрытый кораллами и водорослями, но сходство несомненно.
— Интересно, почему она не лежит просто на дне? — спрашивает Рэнди.
Дуг хватает начатую пластиковую бутылку с водой и швыряет за борт. Бутылка всплывает дном кверху.
— Почему она не лежит ровно, Рэнди?
— Потому что с одной стороны остался воздушный пузырь, — мямлит Рэнди.
— У лодки была повреждена корма. Нос задрался. Морская вода хлынула в пробоину на корме и вытеснила весь воздух в носовую часть. Глубина сто пятьдесят четыре метра. Давление пятнадцать атмосфер. Что тебе говорит закон Бойля?
— Что объем воздуха должен сократиться в пятнадцать раз.
— В точку. Внезапно четырнадцать пятнадцатых лодки наполняются водой, оставшаяся пятнадцатая часть — пузырь сжатого воздуха, способного некоторое время поддерживать жизнь. Большая часть команды погибла. Лодка быстро тонет, ударяется о дно, переламывается, нос остается торчать вверх. Если в пузыре оставались люди, то они умерли долгой мучительной смертью. Упокой, Господи, их души.
В других обстоятельствах последняя фраза покоробила бы Рэнди, однако сейчас кажется единственно уместной. Что ни говори о верующих, у них всегда найдутся слова для такой минуты. Какие варианты у атеиста? Да, организмы, обитавшие в лодке, вероятно, утрачивали мыслительные функции в течение продолжительного периода времени и потом превратились в куски тухлого мяса.
— Приближаюсь к боевой рубке, — объявляет Ами.
Согласно атласу, у лодки не должно быть традиционной высокой надстройки, только обтекаемая выпуклость. Ами подводит аппарат к самой лодке и поворачивает его. По экрану ползет корпус — коралловая гора, в которой невозможно узнать творение человеческих рук, — пока не показывается что-то черное. Это идеально круглая дыра. Из нее выплывает угорь, сердито скалится на камеру, зубы и глотка на мгновение заполняют экран. Потом угорь уплывает, и становится видна крышка люка, висящая на петлях рядом с дырой.
— Кто-то открыл люк, — говорит Ами.
— Господи, — выдыхает Дуглас Макартур Шафто. — Господи. — Он откидывается от телевизора, как будто не в силах больше смотреть. Потом вылезает из-под навеса и встает, глядя Южно-Китайское море. — Кто-то выбрался из этой подлодки.
Ами по-прежнему зачарована и полностью слилась с джойстиками, как тринадцатилетний мальчишка у игровой приставки. Рэнди трет непривычно голое место на запястье и смотрит на экран, но не видит ничего, кроме идеально круглой дыры.
Примерно через минуту он выходит к Дугу. Тот ритуально закуривает сигару.
— В такую минуту положено перекурить, — бормочет Дуг. — Будешь?
— Конечно. Спасибо. — Рэнди вынимает складной ножик со множеством лезвий и срезает кончик у толстой кубинской сигары. — Почему ты сказал, что в такую минуту надо перекурить?
— Чтобы отложилось в памяти. — Дуг отрывает взгляд от горизонта и пытливо смотрит на Рэнди, словно умоляя понять. — Это одна из главных минут в твоей жизни. Отныне все станет другим. Может быть, мы разбогатеем. Может быть, нас убьют. Может быть, нам предстоит приключение и мы что-нибудь узнаем. Так или иначе, мы изменимся. Мы стоим у гераклитова огня, и его жар обдает нам лица. — Он, как волшебник, извлекает из кулака зажженную спичку. Рэнди прикуривает сигару, глядя в огонь.
— За все это, — говорит он.
— И за тех, кто оттуда выбрался, — отвечает Дуг.
САНТА-МОНИКА
Армия Соединенных Штатов Америки (считает Уотерхауз) — это, во-первых, несметное количество писарей и делопроизводителей, во-вторых, мощнейший механизм по переброске большого тоннажа из одной части мира в другую, и в самую последнюю очередь — боевая организация. Предыдущие две недели его как раз перебрасывали. Сперва шикарным лайнером, таким быстроходным, что ему якобы не страшны немецкие подводные лодки. (Проверить нельзя: как известно Уотерхаузу и еще нескольким людям, Дениц объявил поражение в Битве за Атлантику и смахнул подводные лодки с карты до тех пор, пока не построит новые, на ракетном топливе. Им вообще не надо будет всплывать.) Так Уотерхауз оказался в Нью-Йорке. Дальше поездами добрался до Среднего Запада; здесь повел неделю с родными и в десятитысячный раз заверил их, что в силу своих специфических знаний никогда не примет участия в настоящих боевых действиях.
Снова поезда до Лос-Анджелеса и ожидание серии явно смертельных перелетов через полпланеты до Брисбена. Он один из примерно полумиллиона парней и девушек в форме, отпускников, слоняющихся по городу в поисках досуга.
Говорят, что Лос-Анджелес — мировая столица развлечений и с досугом проблем не будет. И впрямь, пройдя квартал, натыкаешься на пяток проституток и минуешь такое же количество пивных, киношек и бильярдных. За четыре дня Уотерхауз успевает перепробовать все и с огорчением обнаруживает, что его ничто больше не занимает. Даже шлюхи!
Может быть, поэтому он бредет вдоль обрыва к северу от пристани Санта-Моника. Внизу — пустынный пляж, единственное место в Лос-Анджелесе, с которого никто не получает гонораров и комиссионных. Берег манит, но не зазывает. Растения, стоящие дозором над Тихим океаном, как будто с другой планеты. Нет, ни на какой мыслимой планете таких быть не может. Они слишком геометрически правильны. Это схематические диаграммы растений, составленные сверхсовременным дизайнером, который силен в геометрии, но никогда не был в лесу, не видел настоящих цветов и деревьев. Они и растут не из природного органического субстрата, а торчат из стерильной охристой пыли, которая здесь считается почвой. И это только начало — дальше будет еще диковиннее. От Бобби Шафто Уотерхауз слышал, что по ту сторону Тихого океана все невероятно чужое.
Солнце клонится к закату, порт слева сверкает огнями, как разноцветная галактика; яркие костюмы балаганных зазывал видны за милю, словно сигнальные ракеты. Однако Уотерхауз не спешит слиться с бездумной толпой матросов, солдат, морских пехотинцев, различимых только по цвету формы.
Солнце клонится к закату, порт слева сверкает огнями, как разноцветная галактика; яркие костюмы балаганных зазывал видны за милю, словно сигнальные ракеты. Однако Уотерхауз не спешит слиться с бездумной толпой матросов, солдат, морских пехотинцев, различимых только по цвету формы.
Последний раз, когда он был в Калифорнии, до Перл-Харбора, он ничем не отличался от этих ребят — только чуток толковее, на «ты» с математикой и музыкой. Теперь он знает войну, как им никогда не узнать. Он носит ту же форму, но это маскировка. С его точки зрения война, как ее понимают эти ребята, — выдумка почище голливудской картины.
Говорят, что Макартур и Паттон — решительные военачальники; мир замирает в ожидании их очередного прорыва. Уотерхаузу известно, что Паттон и Макартур в первую очередь вдумчивые потребители «Ультра-Меджик». Они узнают из расшифровок, где враг сосредоточил основные силы, потом обходят его с фланга и ударяют в слабое место. И ничего больше.
Все говорят, что Монтгомери хитер и упорен. Уотерхауз презирает Монти; Монти идиот, не читает сводок «Ультра», чем губит своих людей и отдаляет победу.
Говорят, что Ямамото погиб по счастливому стечению обстоятельств. Якобы какие-то П-38 дуриком засекли и сбили безымянные японские самолеты. Уотерхауз знает, что смертный приговор Ямамото выполз из печатающего устройства производства «Электрикал Тилл корпорейшн» на гавайской криптоаналитической фабрике и адмирал пал жертвой запланированного политического убийства.
Даже его представления о географии изменились. Дома они с бабушкой и дедом крутили глобус, прослеживая его будущий маршрут по Тихому океану от одного забытого богом вулкана к другому затерянному атоллу. Уотерхауз знает, что до войны у всех этих островков было лишь одно экономическое назначение: обрабатывать информацию. Точки и тире, путешествуя по глубоководному кабелю, затихают через несколько тысяч миль, как рябь на воде. Европейские государства колонизировали островки примерно тогда же, когда начали прокладывать глубоководные кабели, и построили на них станции, чтобы эти точки и тире принимать, усиливать и отправлять к следующему архипелагу.
Часть кабелей уходит на глубину недалеко от этого самого места. Скоро Уотерхауз отправится маршрутом точек и тире за горизонт, на край света.
Он находит пологий спуск и, вручив себя силе тяготения, спускается к морю. Под мглистым небом вода тиха и бесцветна, горизонт едва различим.
Тонкий сухой песок зыбится под ногами, образуя круглые, доходящие до щиколоток волны. Приходится снять ботинки. Песок набился в носки; Уотерхауз снимает их тоже и засовывает в карман. Он идет к воде, неся в каждой руке по ботинку. Другие гуляющие связали ботинки шнурками и повесили на брючный ремень, чтобы не занимать руки. Однако Уотерхауза коробит такая асимметрия, поэтому он несет ботинки, словно намерен пойти на руках, головой в воде.
Низкое солнце косо озаряет рябь на песке, гребень каждой дюнки рассекает вдоль острый, как нож, терминатор. Гребни флиртуют и спариваются. Уотерхауз подозревает, что их узор несет в себе глубокий и тайный смысл, но усталый мозг бастует разгадывать загадки. Отдельные участки истоптаны чайками.
В приливной полосе песок гладко вылизан волнами. Вдоль воды вьются детские следы, расходясь, как цветы гардении от тонкого стебля. Песок кажется геометрической плоскостью, затем накатывает волна, и мелкие неровности проступают в завихрении струй, бегущих назад в море. Те, в свою очередь, меняют рисунок песка. Океан — машина Тьюринга, песок — лента; вода читает знаки на песке, иногда стирает их, иногда пишет новые завихрения, которые сами возникли как отклик на эти знаки. Бредя в прибойной полосе, Уотерхауз оставляет в мокром песке кратеры, и волны их читают. Со временем океан сотрет следы, но в процессе изменится его состояние, узор волн. Эти возмущения достигнут другой стороны Тихого океана; с помощью некоего сверхсекретного устройства из бамбука и лепестков хризантем японские наблюдатели узнают, что Уотерхауз здесь шел. В свою очередь, вода, плещущая у его ног, несет сведения о конструкции винтов и численном составе японского флота, просто ему не хватает ума прочесть. Хаос волн, наполненный зашифрованной информацией, глумится над разумом.
Война на суше для Уотерхауза окончена. Теперь он ушел, ушел в море. С самого приезда в Лос-Анджелес это первый случай на него, на море то бишь, взглянуть. Какое-то оно чересчур огромное. Прежде, в Перл-Харборе, оно было ничем, пустотой; теперь представляется активным участником и вектором информации.
Вести на нем войну — это же можно рехнуться. Каково это, быть Генералом? Годами жить среди вулканов и диковинных растений, забыть дубы, пшеничные поля, снег и футбол? Сражаться в джунглях с кровожадными японцами, выжигать их из пещер, теснить с утесов в море? Быть восточным деспотом — властелином над миллионами квадратных миль, сотнями миллионов людей? Единственная твоя связь с реальными миром — тонкая медная жилка, протянутая по океанскому дну, слабое блеянье точек и тире в ночи? Что при этом происходит в твоей душе?
АВАНПОСТ
Когда австралиец из «томми» распылил их сержанта на молекулы, Гото Денго и его товарищи остались без карты, а без карты в джунглях Новой Гвинеи очень, очень плохо.
В другом месте можно было идти вниз до самого океана и дальше вдоль берега, пока не наткнешься на своих. Однако здесь берегом идти еще труднее, чем джунглями, поскольку все побережье — цепочка малярийных болот, кишащих охотниками за головами.
Они находят японский аванпост просто по звукам взрывов. В отличие от Гото Денго у пятой воздушной армии США с картами все в порядке.
Непрестанный грохот бомбежки в каком-то смысле даже успокаивает. После встречи с австралийцами у Гото Денго закрались опасения, которые он не решается высказать вслух: как бы, дойдя до места, не застать там врагов. Тот, кто смеет такое помыслить, недостоин быть воином императора.
Так или иначе, рев бомбардировщиков, гул взрывов и вспышки на горизонте ясно показывают, где японцы. Один из товарищей Гото Денго — деревенский парнишка с Кюсю. Энтузиазм заменяет ему еду, воду, сон, лекарства. Всю дорогу через джунгли парнишка ободряет товарищей, вслух мечтая о том, как они услышат зенитки и увидят горящие американские самолеты.
Этот день так и не наступает. Однако они приближаются к аванпосту. Его можно найти с закрытыми глазами по дизентерийному и трупному смраду. Как раз когда вонь становится невыносимой, парнишка с Кюсю вдруг странно хрюкает. Гото Денго оборачивается и видит у него во лбу аккуратную овальную дырочку. Парнишка в корчах падает на землю.
— Мы — японцы! — кричит Гото Денго.
Бомбы норовят все время падать и взрываться, поэтому требуется рыть бункеры и одиночные окопы. К несчастью, поверхность земли совпадает с зеркалом грунтовых вод. Следы заполняются ржавой жижей раньше, чем успеваешь вытащить ногу из хлюпающей грязи. Воронки от бомб — аккуратные круглые озерца. Нет ни транспорта, ни вьючной скотины, ни домашней живности, ни строений. Куски обгорелого алюминия, возможно, были когда-то самолетами. Есть несколько тяжелых орудий, но дула покорежены взрывами, металл изъеден мелкими оспинами. Пальмы — пни, из которых торчат несколько щепок, направленных от последнего взрыва. Там и сям на красной глинистой равнине кормятся чайки. У Гото Денго есть подозрение, что именно они там клюют; догадка подтверждается, когда он разрезает ногу осколком человеческой челюсти. Здесь разорвалось столько зарядов, что каждая молекула воды, земли, воздуха пропахла тринитротолуолом. Запах напоминает Гото Денго о доме; этим же веществом хорошо убирать породу, которая преграждает тебе путь к рудной жиле.
Капрал ведет Гото Денго и его единственного уцелевшего товарища от периметра к палатке, поставленной в грязи; растяжки привязаны не к колышкам, а к разбитым пням или обломкам артиллерийских орудий. Пол замощен крышками от деревянных ящиков. На пустом ящике от боеприпасов сидит по-турецки полуголый мужчина лет, может быть, пятидесяти. Веки настолько распухли и отяжелели, что нельзя сказать, спит он или бодрствует. Дыхание вырывается спорадически, при вдохе кожа втягивается между ребрами, и кажется, что скелет хочет вырваться из обреченного тела. Человек давно не брился, но то, что выросло, бородой не назовешь. Он что-то бубнит писарю, который сидит, поджав ноги, на крышке от ящика с надписью «МАНИЛА».
Гото Денго вместе с товарищем стоит поодаль, перебарывая разочарование. Он-то думал, что к этому времени будет лежать на госпитальной койке и пить соевый суп. Однако эти люди в еще более жалком состоянии, чем он сам, — как бы еще им не пришлось помогать.
И все же хорошо быть под тентом в присутствии старшего, который за все отвечает.
Входит другой писарь с расшифровками радиограмм — значит, где-то рядом есть рация, связисты с кодовыми книгами. Они не полностью отрезаны.