– И ваш батюшка снова лишился чувств? - ехидно спросил Жарынин, явно изнывавший от рассказа, который слышал не в первый раз.
– А вот и нет! Отец, чувствуя приближение конца, собрал последние силы… - вполне серьезно начал Болтянский и осекся. - Дмитрий Антонович, зачем вы спрашиваете? Вы же все знаете. Вам не интересно - не слушайте, но зачем вы мешаете Андрею Львовичу? Андрей Львович, вам ведь интересно?
– Безумно! Я ощущаю живое дыхание Клио - музы истории! - сказал Кокотов, исподтишка глянув на соавтора.
Тот покорился, снова занявшись укороченными сосисками, а вдохновленный старик продолжил сагу:
– «Янек! - позвал меня отец слабым голосом. - Подойди, сынок! Ты самый младший, и ты никуда не поедешь, останешься с матерью, будешь оберегать ее, помогать и ждать». - «Чего ждать?» - воскликнул я. - «Будешь ждать своего часа! Тебе сейчас семь. Думаю, вся эта неразбериха закончится лет через десять. Появится новый царь, и наступит покой. Ты присоединишься к победившим. Кто это будет, не знаю. Сам разберешься. Учись и востри ум, младший сын! Вот, возьми мой нательный крест…» Отец попытался снять с шеи шнурок с крошечным серебряным Распятием, и это усилие стоило ему жизни. Мать, рыдая, упала на грудь покойного, а я…
– А ты, пся крев, стал думать, как вместе с евреями извести Русскую державу и ее незлобивый народ!
Это был Жуков-Хаит. К своей льняной косоворотке он добавил еще кожаный ремешок, обхватывавший голову и делавший его похожим на мастерового, как их рисуют в школьных учебниках. Сев за стол, он заорал:
– Татьяна! Жрать вези!
– А нельзя ли потише?! - строго спросил Жарынин, хотя Ян Казимирович умолял его глазами не вступать в опасные словопрения.
– Что, не нравится? - ухмыльнулся Жуков-Хаит.
– Нет, не нравится, - угрожающе подтвердил режиссер.
– Ясное дело, привыкли по ложам шептаться!
– По каким ложам? - не понял Кокотов.
– По масонским, по каким же еще!
– Ас чего вы взяли, что мы масоны? - улыбнулся Дмитрий Антонович.
– Чую, сволочи! - объявил тот с погромной усмешкой, и его глаза стали наливаться страшной болотной чернотой.
– Выбирайте выражения! - возмущенно вставил Кокотов.
– Это он еще выбирает… - успокоил Жарынин.
Чем бы закончился весь этот застольный конфликт, неизвестно, но к ним, переваливаясь по-утиному, приблизилась Евгения Ивановна:
– Дмитрий Антонович, - сказала она, глядя на Кокотова с тихим восторгом обладательницы тайны. - Аркадий Петрович просил вас обязательно сегодня к нему заглянуть!
– Как срочно?
– Прямо сейчас.
– Ну что ж, мы уже поели. Пойдемте, коллега! Соавторы резко и одновременно встали из-за стола.
Боком, чтобы не терять из виду противника (как это делают в фильмах не нашедшие консенсуса мафиози), они проследовали к выходу, посылая успокаивающие улыбки ветеранам, испуганным назревавшим скандалом. Болтянский, стремглав перенеся тарелку с сосисками и морскую капусту за столик, где сидел Ящик, принялся взволнованно делиться воспоминаниями о пережитом. Лишившийся супостатов, Жуков-Хаит сразу сник, размяк, и на лице его возникло выражение послезапойной безысходности.
– Татьяна, ну где ты? Есть хочу… - жалобно позвал он.
В оранжерейном переходе в плетеном кресле неподвижно сидела Ласунская, перебравшаяся сюда после ужина, и безотрывно глядела на цветущий кактус, который, наверное, напоминал ей прожитую жизнь. Соавторы снова почтительно поклонились и двинулись дальше.
– Вы обещали мне рассказать о Жукове-Хаите, - напомнил Кокотов.
– Это грустная история. Какая-то еще не изученная специалистами нравственная мутация…
– Мутация? Очень интересно!
– Сейчас не время, потом расскажу.
– Ну да, точно так же, как про Пат Сэлендж!
– Честное слово, расскажу и про Жукова-Хаита, и про Пат Сэлендж, а сейчас - марш к Огуревичу!
– А вы?
– Я приду попозже. У меня есть дела.
– Какие?
– Личные.
– Без вас я не пойду! - закапризничал Кокотов.
– Идите! Не волнуйтесь, первое отделение будет развлекательное, почти цирк. Я это уже видел и слышал. А вам на новенького, думаю, понравится. Давайте-давайте! - подтолкнул Жарынин. - А к серьезному разговору я как раз и подтянусь.
17. В торсионных полях
В приемной директора было пусто: секретарша ушла, убрав все со стола. На чистой поверхности лежал лишь одинокий листок бумаги с записью: «1. Утром соединить с судом». А сбоку был пририсован милый цветочек с лепестками, похожими на капли слез. Два лепестка-слезинки оторвались от цветоножки и упали.
Кокотов постучал в директорскую дверь, долго ждал отзыва, потом все-таки вошел и огляделся: просторный кабинет располагался, кажется, в бывшей хозяйской спальне, обшитой дубовыми панелями. Во всяком случае, ниша, где на львиных лапах стоял старинный письменный стол, чрезвычайно напоминала альков. Над столом висела большая фотография, изображавшая Огуревича в обществе Президента России, что-то вручавшего Аркадию Петровичу. Андрей Львович повидал немало таких вот парадных снимков и давно заметил одну странную особенность: наградовручатель всегда почему-то выглядит немного смущенным, а наградополучатель, напротив, гордым и значительным. Хотя, казалось бы, должно быть наоборот.
Кокотов продолжил осмотр. Стена над камином была сплошь увешана заключенными в рамочки дипломами и грамотами, размещенными в хронологической последовательности и наглядно показывавшими, как колосистый советский герб сменился двуглавым орлом. Орел поначалу выглядел мило, по-цыплячьи добродушно, но потом - от диплома к диплому - приобретал все более суровые черты могучей имперской птицы. Противоположная стена оказалась скрыта книжными полками с сочинениями Блаватской, Штайнера, Брезант, Рерихов и бесконечной «Эзотерической энциклопедией». Сбоку расположился большой фотографический портрет Блаватской, удивительно похожей на Крупскую, уже захворавшую базедовой болезнью. Кроме того, повсюду, где только можно, висели торопливые тибетские пейзажи, сработанные под Рерихастаршего. Наверное, именно такие и писал бы в больших количествах сам великий шамбаловед, если бы копил после развода деньги на квартиру для новой семьи и торговал своим живописным продуктом на Крымской набережной.
Посредине кабинета, на журнальном столике, все было приготовлено к приходу гостей: большой зеленый фарфоровый чайник, украшенный раскосым ликом акына Джамбула и надписью «Первый съезд советских писателей», чашки, выпущенные к 25-летию Союза кинематографистов, рюмки с вензелем ресторана Дома архитектора. Закуска же имела явно оздоровительное направление: мед, пророщенные злаки, орехи и сухофрукты. Диссонансом выглядела бутылка хорошего коньяка, которая обилием медалей напоминала героя тыла, собравшегося на встречу со школьниками. Кокотов ощутил во рту унизительный вкус общепитовского ужина, не удержался, сцапнул янтарную лепешечку кураги и отправил в рот.
Именно в этот момент открылась замаскированная портьерой боковая дверь, и оттуда появился Огуревич. На лице его играла мученическая улыбка человека, которому только что за выдающиеся заслуги перед Отечеством расстрел заменили пожизненным заключением. Писатель испуганно проглотил недожеванный сухофрукт и ответно осклабился. Аркадий Петрович подошел и подарил ему свое засасывающее рукопожатие.
– Спасибо, что заглянули! А где Дмитрий Антонович?
– Попозже подойдет.
– А-а… Ну конечно… - со скорбным пониманием кивнул директор. - Я знаю, он не верит. Напрасно.
– Во что не верит? - осторожно уточнил Кокотов.
– В генетически запрограммированный трансморфизм человечества, - с глубокой обидой объявил Огуревич. - Ведь каждый человек сам для себя решает, остаться ему мыслящей бабочкой-однодневкой или стать субъектом Вечности! И мне сердечно жаль, что такой выдающийся человек, как Дмитрий Антонович… Жаль…
Кокотов отметил про себя, что мягкий, вкрадчивый, психотерапевтический голос директора совершенно не соответствует его мускулистым, как у саксофониста, щекам.
– Жаль, очень жаль!… - повторил Огуревич.
– Жаль… - как эхо, отозвался Андрей Львович, не понимая, почему, собственно, он должен жалеть своего соавтора.
– А вы-то верите?
– Конечно, хотя, впрочем… - не тотчас отозвался Кокотов, соображая, о чем идет речь.
– Я не осуждаю вашу неуверенность. Нет! Это естественно. Наш мозг приучен к линейному восприятию бытия, мы не берем в расчет энергоинформационную структуру мироздания. Другими словами - биополе. И напрасно, напрасно, ведь потенциально наш мозг способен декодировать квантово-волновые голограммы прошлого, настоящего и будущего, хранящиеся в торсионных полях. Понимаете?
– Еще бы! - важно кивнул писатель, где-то читавший про торсионные поля, но абсолютно забывший, что это такое. - Но ведь это только гипотеза…
– Еще бы! - важно кивнул писатель, где-то читавший про торсионные поля, но абсолютно забывший, что это такое. - Но ведь это только гипотеза…
– Вселенная тоже только гипотеза, - горько усмехнулся Огуревич. - Хомо сапиенс исчерпал свои возможности как биологический вид и пребывает в кризисе. Однако на каждом витке планетарной истории включаются некие заложенные Высшим Разумом механизмы и происходит расконсервация той части генетического кода, которая отвечает за трансморфизм рода людского. Совсем скоро, Андрей Львович, вы не узнаете человечество! Да, да! Не узнаете! Пойдемте, я вам кое-что покажу! - Директор поманил его к той двери, откуда только что вышел сам. - Загляните в щелку!
– А удобно?
– Удобно!
Кокотов заглянул. За дверью располагалась большая комната, даже зала, которая, судя по шведской стенке, предназначалась прежде для лечебной физкультуры. Теперь к перекладинам были прикреплены большие листы ватмана со схемами, нарисованными цветными маркерами. Одна из схем выглядела чуть понятнее других: в верхней правой части листа виднелся силуэт мозга с надписью «Высший Разум», а в левом нижнем углу прозябала жалкая неказистая фигурка - «Современный человек». От него к Высшему Разуму вверх вело пять ступеней, образованных словами, а именно:
5. Слияние
4. Самопреображение
3. Саморегенерация
2. Самобиокомпьютеризация
1. Саморегулирование
Но гораздо интереснее сухих схем оказались люди, обитавшие в зале. Прежде всех в глаза бросалась рослая, плечистая женщина с лицом отставного боксера, совершавшая растопыренными пальцами пассы над старухой, дремлющей в кресле. Движения рук напоминали те, с помощью которых утрамбовывают тесто, поднимающееся из кастрюли.
– Моя жена, Зинаида Афанасьевна, - нежным шепотом пояснил Огуревич, - А в кресле, - добавил он суше, - моя теща, Ольга Платоновна. А вон, вон - взгляните-ка туда!
Кокотов взглянул: за столиком сидели два мальчика-подростка и играли в шахматы. В этом, собственно, не содержалось бы ничего странного, если бы на глазах у них не было плотных черных повязок, наподобие тех, что раздают на дальних авиарейсах, чтобы пассажиры могли спокойно поспать. Один из мальчиков как раз поднял руку с фигурой и задумался, куда бы ее поместить.
– Мой сын Прохор, - гордо разъяснил Огуревич. - И племянник Эдик.
В этот миг Прохор уверенным движением определил фигуру на доску. Эдуард, незряче обнаружив угрозу своему королю, мгновенно рокировался.
– Как же это они так… вслепую? - засомневался Кокотов.
– А как летучие мыши в полной темноте летают и мошек ловят?
– Так то же мыши!
– Но разве человек хуже Мыши? -загадочно улыбнулся Огуревич.- А теперь поглядите вон туда!
Кокотов поглядел: в дальнем углу, у мольберта, стояли две рыженькие девушки, очень похожие друг на друга и различавшиеся только ростом да еще количеством прыщей на лицах. Этим они напоминали двух подружек из телевизионной рекламы целебного мыла. Та, что была повыше и явно уже воспользовалась антипрыщевой панацеей, хаотично рыскала по холсту длинной кистью, изображая чтото бордово-сизое. Ее глаза заслоняла такая же повязка, как у мальчиков. Вторая девушка, не открывшая еще для себя чудодейственное мыло, держала товарку за свободную руку, а сама при этом вглядывалась в большой художественный альбом, раскрытый на странице с чем-то нефигуративным.
– Дочки мои, Ксения и Корнелия, - с тихой теплотой пояснил Огуревич. - Отрабатывают тактильный канал передачи художественных мыслеобразов.
– Потрясающе! - совершенно искренне выдохнул Кокотов.
– Ну, не будем им мешать! - Аркадий Петрович закрыл дверь и, взяв писателя под локоток, отвел к столу. - Им надо готовиться…
– К чему?
– К новой партии взыскующих. У нас тут в «Ипокренине» работает школа «Путь к Сверхразуму». Набираем в Москве группу, привозим сюда, размещаем в свободных номерах. Все они, - Огуревич кивнул на дверь, - инструкторы: за неделю превращают обывателя в сверхчеловека… Честное слово! Скоро заедет новая партия - сами увидите!
– Дорого, наверное? - поинтересовался Кокотов.
– Да уж не дороже, чем уродовать себя в салонах красоты! Многие не понимают. А кто понимает, думает, будто трансморфизм произойдет сам собой. Нет! Нужны усилия. Нужна методика. Нужен образец. А где ж его взять? - спросите вы… Коньячку?
– Немного. Нам еще работать.
– А брать его нужно там же, где и все остальное! В Священном Писании. - Директор налил только Кокотову.
– Спасибо, достаточно… - кивнул Андрей Львович. - В Ветхом или Новом завете?
– Лучше, конечно, в Новом. Зададим себе, к примеру, простой вопрос: а зачем приходил Христос на землю? Обличать саддукеев и фарисеев? Мелко! Смешно! Что такое саддукеи и фарисеи в масштабах Бесконечности? Тьфу! Ничто! Нет, не затем Он приходил! А зачем? Не догадываетесь?!
– Смертию смерть попрать… - предположительно ляпнул Кокотов и застеснялся.
– Да, конечно. Но это для профанов. Мы же, посвященные, знаем: Он был послан Отцом, сиречь, Высшим Разумом, чтобы показать людям образец того, какими они должны стать в будущем. Помните, Он исцелял людей?
– Конечно!
– А чем занимается Зинаида Афанасьевна?
– Чем?
– Она с помощью своего сконцентрированного биополя ликвидирует у тещи склеротические бляшки. Результаты блестящие. Скоро, скоро Ольга Платоновна от нас уедет… - в глазах директора возникла грустная надежда. - Кстати, моя жена изумительно выгоняет энергетических глистов.
– Кого? - обалдел Кокотов.
– Не слышали? Ну как же! Это враждебные человеческому организму энергетические сущности. Очень вредные. Вам дадим скидку.
– Да я вроде не жалуюсь…
– Жаловаться начинают, когда уже поздно! - наставительно заметил Огуревич. - Вообще, возможности наших методик безграничны. Я сам, например, по вечерам усилием воли дроблю Зинаиде Афанасьевне камни в желчном пузыре. Человеческие способности удивительны! Вот посмотрите! - Он наклонил голову, словно хотел дружески боднуть Кокотова. - Видите?
– Что?
– Волосы.
– Вижу…
На розовой лысине Огуревича можно было, приглядевшись, различить легкие признаки оволосения, будто весенний ветерок скупо обронил на нее тополиный пух.
– А ведь еще полгода назад там ничего не было! - доложил Аркадий Петрович. - Ни-че-го!! И вот, пожалуйста: исключительно с помощью концентрации воли. А есть и вообще удивительные вещи. Регенерация. Это полный переворот в медицине! Пенсионерка из прошлой партии усилием воли восстановила себе девственность.
– Зачем? - оторопел писатель.
– Зачем! Типичный вопрос непробужденного, - горько усмехнулся директор. - Хорошо, взглянем на проблему практически. Я, например, отрастил себе новый желчный пузырь, удаленный десять лет назад, когда я злоупотреблял вот этим. - Он с грустью указал на рюмку. - К сожалению, не могу вам предъявить так же, как новые волосы. Но вы мне уж поверьте! Академики ультразвуком трижды проверяли и сертификат мне выдали! Вон он, на стенке висит! Принести?
– Не надо… - замахал руками Кокотов. - Но ведь это ж сенсация! Переворот! Об этом надо кричать на каждом углу! В мире миллионы людей без желчного пузыря!
– Вот поэтому-то и не кричат, - скорбно качнул головой Огуревич. - Если эти миллионы отрастят себе по нашей методике желчные пузыри, что же тогда будет? Куда фармакологические монстры денут свои таблетки, микстуры и прочие гадости? Они делают все для того, чтобы никто не узнал. Идут на чудовищные провокации. Представляете, трижды ультразвук подтверждал наличие вот тут, - он ткнул пальцем себе под ребра, - нового желчного пузыря. А на четвертый, в присутствии телекамер, - не подтвердил. Вы понимаете?
– Понимаю…
– И они, монстры, тоже понимают, что это только начало. Со временем человек научится выращивать себе новую печень, почки, утраченную конечность. Мозг, наконец! И где окажутся производители протезов и торговцы донорскими органами? На свалке мировой экономики. А от регенерации рукой подать и до практического бессмертия, до воскрешения мертвых. Лазаря помните?
– Которого?
– Которого Иисус воскресил.
– Разумеется.
– Следовательно, за фармакологическими монстрами на свалку экономики последует и похоронный бизнес. Хоронить-то будет некого! Ха-ха-ха! А вы представляете себе мировые обороты заправил ритуальных услуг вкупе с ценой кладбищенской земли?
– Смутно.
– Триллионы. Я вообще удивляюсь, что меня до сих пор не убили! Давайте выпьем!
– Давайте! - Кокотов долгожданным движением взялся за холодный стебель рюмки. - А вы?
– Я? - Огуревич загадочно усмехнулся. - Вы, конечно, знаете, что в микроскопических дозах любой здоровый организм вырабатывает алкоголь?
– Разве?
– Вообразите! До оледенения, когда люди ели исключительно растительную пищу - фрукты, овощи и злаки, этот механизм работал исправно. И человечество было постоянно слегка подшофе, как после фужера хорошего шампанского. Именно эти беззаботные времена в нашем коллективном мифологическом сознании остались в виде воспоминаний об Эдеме, райской жизни. А потом земля покрылась льдом, и люди стали есть мясо. - Директор содрогнулся, а Кокотов вспомнил почему-то укороченные сосиски. - Вот тогда-то механизм и разладился. Люди перестали вырабатывать в себе алкоголь. Но я… мы… с помощью особых методик научились управлять этим химическим процессом в организме. Так что пятьдесят граммов коньячку я себе аз и воздам! Пейте!