Ребята с восторгом приняли план Тимура и стали тщательно под руководством Ваньки овладевать «Поцелуем черного дракона». Волшебную силу этого приема они, подучившись, успешно проверили на чересчур любопытной бабке-молочнице, заподозрив в ней осведомительницу НКВД. И разносить молоко стало некому…
Организация тем временем стремительно росла, ширилась, разветвлялась: в нее неугомонными потоками вливалась дачная молодежь из поселков «Красный полярник», «Красный авиатор», «Красный печатник», «Красный строитель», «Красный писатель», «Красный актер», «Красный композитор», «Красный академик», «Красный художник», «Красный командир», «Красный эпроновец», «Красный металлург», «Красный кооператор», «Красный зверовод» и многих других. Нашлись единомышленники в дачных селениях других областей и республик необъятного СССР. Разумеется, такая разветвленная подпольная сеть не могла долго укрываться от бдительности НКВД, тем более что одна из самых активных ячеек подполья действовала в поселке «Красный чекист». Надо было что-то делать…
И тогда Тимур под видом слета «тимуровцев» (это движение охватило тогда всю страну) устроил в лесу под Красной Пахрой тайный съезд своей организации. Прибыли делегаты со всех концов Союза. Их посвятили в план устранения Сталина, обучили «Поцелую черного дракона», а затем заставили поклясться в том, что первый, кто получит награду из рук диктатора, убьет его на месте. Клялись, между прочим, не на пустом месте, а на реликвии, святыне - на подлинной кепке Ильича, которую отец одного из юных заговорщиков, работая охранником в Горках, взял себе на память о парализованном вожде. Поклявшись, сподвижники обнялись и разошлись ветвистыми дорогами своих судеб…
Тут, конечно, надо разъяснить читателям и высокому жюри фонда Сэроса: Тимур и сестры Александровы, конечно, понимали, что Ильич нисколько не лучше, а пожалуй, даже еще хуже Виссарионыча, но они не стали разубеждать в этом своих доверчивых друзей и вносить смуту в ряды подпольщиков, ибо большинство из них пока еще свято верили в завиральные коммунистические идеи. Просто, когда все клялись Лениным, Тимур, вслух произнося ненавистное имя, мысленно присягал Дому Романовых, а Женя с Олей адресовались безвинно разогнанному Учредительному собранию…
Итак, следуя тайной клятве, в разных частях Советского Союза тысячи юношей и девушек активнейшим образом включились в жизнь своей тяжелой страны. Именно этим обстоятельством объясняется удивительный факт, давно не дающий покоя западным советологам и русистам в штатском: ну почему, почему, почему народ, изнывавший под железной сталинской пятой, истерзанный коллективизацией, индустриализацией, культурной революцией, ГУЛАГом и прочими ужасами социализма, тем не менее, кипел энтузиазмом, совершал беспримерные трудовые и боевые подвиги, великие научные открытия, создавал бессмертные произведения искусства?! Почему? Непонятно. А тут все объясняется и окончательно встает на свои места. Никакой мистики, никаких чудес! Просто тысячи молодых, энергичных заговорщиков, маниакально жаждущих успеха, стали той закваской, на которой и поднялась страна. Они оказались тем пассионарным толчком, который разбудил миллионы и в конечном счете привел к «русскому чуду», так и не понятому Западом. Именно они, тимуровцы, обеспечили бесперспективному, по сути, советскому проекту исторический триумф и небывалые свершения, а именно: победу над Гитлером, обретение атомного оружия и выход в космос!
Однако дорога к высокой государственной награде, дающей уникальный шанс убить Сталина, была неимоверно трудна и оказалась по плечу немногим. Первыми вплотную к решению этой великой задачи подошли Мишка Квакин, Оля Александрова и Ван Цзевей.
Мишка стал знаменитым летчиком-асом, он сбил над Ленинградом кучу вражеских машин и был вызван для вручения Звезды Героя в Кремль. Да только Сталин в тот день, как на грех, приболел, и награду вручал дедушка Калинин, которого, ввиду его абсолютной безвредности, устранять не имело никакого смысла. Но истинный сын тамбовского волка Квакин не отчаялся, продолжил свои удивительные подвиги, снова заслужил награду, однако, прибыв с фронта в Кремль за второй звездой, обнаружил, что изверг всех времен и народов убыл на Тегеранскую конференцию. Героя озвездил Клим Ворошилов, давно утративший политическое влияние и ставший всесоюзным коневодом. Возможно, в третий раз отважному летчику повезло бы, но он геройски погиб в неравном бою, совершая таран в небе над Будапештом… На месте Мишкиной гибели был воздвигнут бронзовый памятник, но недавно его разобрали, так как он вдруг стал мешать общественному транспорту…
А вот Оля Александрова, оправившись от потери отца, расцвела и стала знаменитой актрисой. Она играла в основном молодых ударниц труда, которые, несмотря на всю свою девичью неприступность и производственную загруженность, к концу фильма все-таки влюблялись в хорошего заводского паренька или бравого краскома. Сталин, пристально следивший за развитием советского кинематографа и нередко дававший режиссерам леденящие кровь мудрые советы, сразу приметил новенькую звезду экрана и даже собирался пригласить ее в Кремль на какой-нибудь торжественный прием. Но тут случилось непредвиденное: совершенно некстати в девушку влюбился ужасный Берия, как известно хватавший все, что плохо лежит, в том числе и хорошеньких гражданочек. Он поначалу с лаской и обещаниями подкатил к красавице-актрисе, но получил решительный отказ. Тогда Лаврентий Павлович пришел в ярость, пришил Ольге нелепейшую антисоветскую статью и сослал бедняжку в Воркутинский театр. Но нет худа без добра: именно там, в скорбном отдалении, она после многих лет разлуки встретила дядю Тимура - Георгия Гараева. Обладая хорошими вокальными данными и очевидными артистическими способностями, бывший майор-танкист был замечен лагерным начальством, вызволен из рудника и переведен рабочим сцены в тот же Воркутинский театр. Освободились они вместе в 1954-м, жили долго, счастливо и расстались только во времена перестройки не по личным, а по политическим мотивам: Ольга, как и ее отец, была горячей сторонницей демократического пути развития, а Георгий, согласно родовой традиции, так и остался яростным приверженцем монархической идеи…
Третьим на грани торжества исторической справедливости оказался Ван Цзевей. Китайчонок окончил Институт военных переводчиков, стал блестящим полиглотом и должен был переводить во время встречи Сталина и Мао Цзэдуна в Москве, намеченной на 1950 год. Случай представлялся уникальный: одномоментно покончить сразу с двумя величайшими тиранами мировой истории, а заодно и сквитаться за отца. Предусмотрительный мститель достал два манекена и ночами отрабатывал до бритвенной остроты особенный - двойной «Поцелуй черного дракона». Однако вожди в хлам переругались из-за войны в Корее, и встреча на высшем уровне не состоялась.
Остальным же членам тимуровской команды, несмотря на небывалую трудовую и ратную доблесть, не удалось так близко подобраться к тирану. И все-таки клятва была исполнена. Сделал это сам Тимур. Вместе с Женей он поступил в Медицинский институт, сознательно выбрав специальность кардиолога, позволявшую когда-нибудь добраться до стареющего тирана. Со временем Тимур защитил диссертацию, стал медицинским светилом и после долгих ухищрений, через Симку, служившего при Абакумове, устроился в Кремлевскую больницу и терпеливо ждал своего часа.
И час пробил.
В марте 1953-го Тимура, солидного, лысеющего кандидата медицины, срочно вызвали к заболевшему Сталину на ближнюю дачу в Кунцево. Вождь лежал на кожаном диване, укрытый пледом. Приказав всем, кроме доктора Гараева, удалиться и не беспокоить его до утра, генералиссимус подозвал к себе Тимура.
– Ну, мой мальчик, - произнес он с неистребимым грузинским акцентом. - Ты не забыл еще «Поцелуй черного дракона»?
– Что-о? - опешил врач-убийца и отступил, ожидая немедленного ареста. - Вы… вы все знаете?
– Конечно! С самого начала, - улыбнулся отец народов. - Но я приказал не трогать твою команду. Я сказал Берии: пусть поработают на державу…
– Как… вы… Почему, товарищ Сталин? - пролепетал, забыв про клятву, вождеубийца.
– Ну сам подумай, Тимурчик! Твои предки правили Крымом. Если верить прохиндеям-генетикам, у тебя должно быть наследственное государственное мышление. Как заставить этот ленивый и неблагодарный народ строить социализм и укреплять державу? Как объединить моих разношерстных врагов и тоже заставить их работать на государство? Я просто измучился. А тут вдруг ты, дорогой, со своей клятвой!
– И вы?…
– Ну, конечно, мой мальчик! Спасибо! Ты мне очень помог. Мне и Родине!
– Мы старались, Иосиф Виссарионович…
– Знаю.
– Вы - гений! Вы… Я… Навсегда! - окончательно растерялся обычно невозмутимый Тимур и даже заплакал.
– И вы?…
– Ну, конечно, мой мальчик! Спасибо! Ты мне очень помог. Мне и Родине!
– Мы старались, Иосиф Виссарионович…
– Знаю.
– Вы - гений! Вы… Я… Навсегда! - окончательно растерялся обычно невозмутимый Тимур и даже заплакал.
– Знаю. А теперь, мой мальчик, сделай то, за чем пришел!
– Что?! Нет! Нет! - замотал головой Тимур. - Я все понял. Вас послал России Бог!
– Я тебя прошу! Понимаешь, я болен. Очень болен. Чувствую, в любую минуту может случиться удар. Возможно, меня неправильно лечили. Извини, но я никогда не доверял врачам. Горный чеснок на спирту - вот мой Авиценна! Но, видимо, и он уже бессилен. Не хочу, как Ильич, стать жалким, беспомощным, немым инвалидом. Не хочу, чтобы от моего имени, пока я полужив, натворили глупостей и подлостей. Пусть не закрываются мною, пусть сами отвечают перед Историей…
– Я вас вылечу! - вскричал раскаявшийся мститель.
– Нет, старость неизлечима. Помнишь, как в песне поется: «Если смерти - то мгновенной…»
– «…если раны - небольшой…» - подхватил Тимур.
– Вот-вот… Давай! Покажи мне «Поцелуй черного дракона»! Очень интересно! Я столько слышал о нем. Давай же, сынок!
Вот и все! А глупые историки до сих пор гадают, что это было: естественная смерть от инсульта или подлое отравление. Нет, это был «Поцелуй черного дракона», не оставляющий, как уже известно читателю, на теле никаких следов…
Готовую рукопись (кстати, так и названную «Поцелуй черного дракона») Кокотов, которого буквально распирало от творческой гордости, представил в фонд Сэроса день в день согласно договору. Грант-дама, прочитав сочинение, никакого мнения не высказала, лишь попросила переделать Олю Александрову из актрисы в балерину, так как вождь (это доподлинно ей известно) больше любил танцующих, нежели лицедействующих женщин. Оставался пустяк: выкупить разрешение на сиквел у родного внука писателя - Егора Гайдара. Но это, заверила сэросиха, дело несложное, ведь Альбатросов вместе с его отцом, сухопутным адмиралом, служил в военном отделе газеты «Правда» и даже качал будущего реформатора на коленке. Одна проблема: говорят, Егор Тимурович скуповат и может запросить немалые деньги…
– Ну ничего… Сэрос нам поможет! Кстати, Борис Леонидович лично хочет почитать вашу рукопись! - доверительно сообщила она. - А такое желание появляется у него, поверьте, не часто!
Но до покупки прав дело не дошло. Через несколько дней Кокотова срочно вызвали в фонд. Позвонившая грант-дама была дистилированно учтива, и ничто не предвещало надвигающуюся катастрофу. Предчувствие беды появилось у Андрея Львовича, когда у входа его встретил охранник, одетый в черное, и точно арестанта повел в кабинет Альбатросова. Тот оказался совершенно седым апоплексическим стариканом, одетым в джинсы и звездно-полосатую майку. Завидев Кокотова, Борис Леонидович нахмурился, побагровел и резво выскочил из-за обширного стола, украшенного сувенирной Статуей Свободы.
– Ты что нам написал, сукин сын?! - заорал он и выдал такую замысловатую матюговину, что Андрей Львович опешил. - Ты чему учишь нашу демократическую молодежь?!
– Я?!
– Ты! Ты хочешь сказать, что все хорошее в этой стране от Сталина? - спросив это, Альбатросов с надеждой взглянул на большой фотографический портрет Сэроса, похожего на старого интеллигентного прохвоста. - Это что - розыгрыш?
– Нет, не от Сталина, а наоборот, в результате ненависти к нему… - попытался оправдаться автор.
– Какая разница! Ты… - далее последовала еще более развернутая нецензурщина. - Щенок!
– Но позвольте…
– Не позволим! Мерзавец! Во-он отсюда! - заорал Альбатросов, хватаясь за сердце. - Ни копейки, ни цента…
Договор с Кокотовым тут же расторгли и даже попытались взыскать с несчастного писателя аванс, но, как справедливо заметил Сен-Жон Перс, литератор скорее отдаст душу черту, нежели аванс - издателю. Вероятно, после этой истории Андрея Львовича внесли в тайный черный список, ибо сколько раз он потом ни обращался в расплодившиеся по России зарубежные фонды в поисках грантов или простого финансового сочувствия, конверты с его заявками и мольбами возвращались нераспечатанными…
Вот такое печальное воспоминание.
«Надо бы ногти на ногах постричь… - сонно подумал писатель, с укором глядя на палец, торчащий из рваного носка. - Не сейчас, потом, но обязательно!»
Кокотов снял с запястья часы и положил на стул. До триумфа Жарынина оставалось два часа.
30. Расточение тьмы
Очнулся Кокотов от стука в дверь и поначалу не мог сообразить, сколько же он проспал. В комнате было совсем темно, а за окном светлел серый сумрак, перечеркнутый черными шевелящимися ветвями. Это мог быть вечер, превращающийся в ночь, но могло быть и утро - час предрассветного расточения тьмы.
– Заходите, Дмитрий Антонович! Сколько времени? - крикнул писатель, догадавшись, что это все-таки вечер и пришел соавтор - звать на свой телевизионный триумф.
Кокотов сел на кровати, поставил ноги на коврик и взлохматил волосы, стараясь проснуться окончательно. Весь его организм изнывал в обидчивой истоме насильственного пробуждения, а плохо соображающая голова была тяжелой от забытых сновидений. Писатель потер виски и постарался про думаться. Снова раздался осторожный стук.
– Да заходите же наконец!
Послышался скрип открываемой двери, а затем шорох легкого движения. Из коридора в комнату пролегла полоска света. То, что это никакой не Жарынин, Кокотов понял почти сразу: режиссер обычно не входил - вторгался. Кроме того, впереди него всегда шла волна пряного табачного запаха, а сейчас вместе с неведомым гостем в помещение проник чуткий аромат надушенного женского тела.
«Неужели Регина?» - заподозрил Кокотов, огорчившись, что так и не постриг на ногах ногти, и приготовился к искушению.
– Вы спите? - спросил из прихожей голос Натальи Павловны.
– Нет! - счастливо ужаснулся Андрей Львович и змеиным движением оказался под одеялом, подтянув его к самому подбородку.
– Я, наверное, не вовремя? - забеспокоилась дама. - Извините…
– Нет-нет, я уже проснулся! - гостеприимно взмолился писатель. - Но я еще пока лежу…
– Это ничего. Можно зажечь свет?
– Можно. Выключатель справа от двери.
– Я знаю. У меня такой же номер.
Вспыхнула люстра, и комната наполнилась ядовитожелтым, как лимонная «фанта», светом. За окном же, наоборот, стало совсем темно. Кокотов зажмурился от внезапной яркости и ощутил во рту обидную несвежесть. Когда он открыл глаза, на пороге стояла Наталья Павловна. Ее красивое лицо было печально. В своем белом плащике она напомнила ему молодую докторшу, приходившую к ним домой, когда он, мальчишкой, заболевал. Это сходство сделалось щемяще окончательным, когда гостья присела на стул рядом с кроватью и, окутав Андрея Львовича своим парфюмерным облаком, положила ему на лоб прохладную ладонь.
– Вы здоровы?
– Да. Просто устал… - ответил Кокотов, стараясь говорить в сторону.
– Я тоже устала. Вы получили мою записку?
– Получил. Я думал, вы уже не вернетесь.
– А я вот вернулась… - Она горько усмехнулась. - У меня сегодня был неудачный день. Знаете, в такие минуты хочется поплакаться кому-то, кого знаешь давно. Очень давно. Вот я и пришла к вам…
– Ко мне?
– К вам… Вы меня, конечно, так и не вспомнили?
– Н-нет, извините…
– Не извиняйтесь! Я же была тогда ребенком… подростком…
– Мы жили по соседству? - предположил Кокотов.
– тихонько напела Наталья Павловна. - Нет. Не угадали. Холодно! - Она даже поежилась.
– Можно закрыть форточку, - предложил недогадливый Кокотов.
– Ну, Андрей Львович, просыпайтесь же! Вы забыли игру в «тепло-холодно»?
– А-а! Да-да… Подростком? Подростком… Ага-а! - обрадовался он, вспомнив свой недолгий педагогический опыт. - Я был у вас учителем… в школе. Да?
– Теплее. Но не в школе. Ну, вспоминайте же!
– Вы обещали подсказать! Одно слово…
– Пожалуйста: «Березка».
– «Березка»?
– А что вы так удивленно смотрите? Вы хотите сказать, что никогда не работали вожатым в пионерском лагере «Березка»?
– Работал…
– Тогда напрягитесь! Первая и вторая смена. Первый отряд. Наташа. Кроме меня, в отряде больше Наташ, как ни странно, не было.
– Наташа? Ну конечно! Ну как же! - воскликнул Кокотов, однако на самом деле ничего не вспомнил, кроме шеренги тусклых подростковых теней в красных галстуках. - Значит, это теперь вы! Кто бы мог подумать! Сколько же лет прошло?
– Много. Слишком много.
– Да-да… Но вы отлично выглядите!
– Спасибо. А за встречу надо бы и выпить! - мечтательно предложила она.