Глава 20
ВОЙНА МИРОВ
Все смешалось в доме Облонских...
Л. Н. Толстой "Анна Каренина"
Оглядев разгром, Тамара Павловна остановила свой мечущий молнии взгляд на Чингизхане, надежно устроившемся у Генки на руках. Хотя со времени исчезновения Хмыря прошло уже минут пять и грозный заяц, слегка поостыв, перестал лаять, однако, из его оскаленной пасти все еще доносилось угрожающее рычание. - Я тебе порычу! - нерешительно начала Тамара Павловна. Но чуткое Генкино ухо сразу уловило в этой нерешительности отзвук приближающегося цунами. Недаром этим душераздирающим стихийным бедствиям дают женские имена, ох, недаром. У Генкиного же домашнего цунами кроме имени было еще и отчество, не говоря уже о фамилии, так что бушевало оно, как правило, с утроенной силой. То что происходило сегодня с утра, несмотря на полный разгром и незапланированные полеты по квартире, по сравнению с ним, можно назвать детским лепетом, нежным дуновением ветерка... Поэтому многоопытный Генка, обладающий богатой коллекцией жизненных впечатлений по части взбесившихся стихий, ждать не стал. В то время, когда ударила первая волна, его и след простыл. Вместе с зайцем, естественно. Очутившись во дворе в относительной безопасности, отдаленный от Тамары Павловны стенами, дверьми и лестничными пролетами, Генка не успокоился на достигнутом, а сразу же постарался увеличить расстояние между собой и эпицентром ее неуправляемой силы. Ближайшим оазисом, конечно же, была зона отдыха. Генка туда и отправился. Легкой трусцой. Обычно, из ряда вон выходящие происшествия повергают большинство людей на различные размышления, из которых они делают всяческие полезные умозаключения. Но Генка не принадлежал к большинству. Он не любил жить чужим умом, как, впрочем, и своим. Не было у него такой привычки задумываться. Поэтому первые пришедшие в голову мысли, он приводил в исполнение, как приговор. Если бы кто-то из его учителей смог бы при помощи какого-нибудь нового сверхсложного прибора стать свидетелем процессов, происходящих в мозгу у "Саксофона", эти наблюдения, несомненно, послужили бы темой нескольких докторских диссертаций: во-первых, по педагогике, во-вторых - по психологии и, наконец, по уголовному праву. Но на этот раз объем информации настолько превысил размеры Генкиного мозга, что не поместившиеся мысли и факты вились вокруг его упрямой головы со стоящими дыбом волосами, как мошкара. Он от них и отмахивался, как от мошкары. Да так активно, что ни одной не удалось ужалить его настолько сильно, чтобы он хоть бы почесался. Однако, несмотря на это, настроение у него сделалось прегадостное, что при его наследственно-нелегком характере было чревато различными тяжелыми последствиями, социально-опасными для окружающих. А тут еще "Саксофон" вспомнил, что за всеми этими утренними неприятностями он так и не позавтракал. Надо заметить, что это обстоятельство никак не улучшило его настроения. Скорее даже наоборот. Как говорится, голод не тетка. Он, если честно, по характеру напоминал Генке скорее мать родную, Тамару Павловну, то есть... Короче, Генка в один миг озверел. Верный Чингизхан, который, в свою очередь, благодаря собственным музыкальным упражнениям со злополучной банкой и вытекшими из них последствиями, маковой росинки в пасти не имел, ни в чем не отстал от своего озверевшего хозяина. Он завертелся у него на руках, зарычал и начал шарить косыми глазками вокруг в поисках какой-нибудь мало-мальски подходящей собаки. На предмет учинения скандала. Отрицательные эмоции у этой пары как-то не держались внутри, стоило только подвернуться кому-нибудь, на ком можно было их сорвать, как они тут же выплескивались на неудачников в полной мере. И на сей раз зайцу с Генкой долго искать не пришлось. Из-за дома появились Валерка с Юркой. Лучших объектов для приложения разбушевавшихся отрицательных зарядов и придумать было невозможно. Во-первых, так уж издавна повелось, что Генка не упускал случая задеть приятелей, а во-вторых, как-никак, а проклятую банку-то они во двор прифутболили. Единственное, что в Генкином мыслительном процессе не составляло никакой проблемы - это найти повод для драки. В этом им с Чингизханом равных не было. Поэтому начали они одновременно... Генка давно усвоил для себя, что война без объявления имеет все преимущества. И зайца обучил тому же. Так что теперь они: один не говоря ни слова, другой даже не зарычав, кинулись на предполагаемых противников. Первый удар, несмотря на всю его неожиданность, к их удивлению оказался неудачным. Чингизхан, чего с ним ни разу не случалось за всю его заячье-собачью жизнь, промахнулся. То есть, он мог бы поклясться, что Валеркина нога прямо перед ним и он через мгновение вонзит в нее зубы, он уже даже почувствовал в пасти вкус крови... Но зубы клацнули в пустоте и заячье тело, не наткнувшись на препятствие, пролетело по инерции шагов пять, кувыркнулось в воздухе и застыло, распластанное на земле. Генка же, в отличии от своего длинноухого партнера по нападению, наткнулся на какую-то непреодолимую стену. А так как он сделал это, как делал все, со всего маха, то у него из глаз посыпались искры, на лбу начал вздуваться зловещий синяк, а правая рука повисла плетью. - Уй-уй-уй! - завыл он. Валерка же с Юркой по-прежнему стояли перед ним как ни в чем ни бывало. Чингизхан за свою короткую жизнь испытал столько различных приключений, а в жестокой борьбе за существование столько раз выходил победителем, что испугать его было практически невозможно. Но при виде этих двоих, его вдруг захлестнуло неведомое до сих пор темное чувство страха, которое он, правда в меньшей степени, уже испытал сегодня утром, неся в зубах проклятую банку. Что-то неясное ему самому роднило этих двоих с нею. И то ли это родство, то ли собственная беспомощность перед неведомой силой выбивала его из привычной колеи. Чингизхан сел на задние лапы и завыл, потом с безумной храбростью отчаяния понесся на врага. Генка никаких чувств, кроме боли, не ощутил, но и боли было достаточно, для того, чтобы он с удвоенной энергией бросился на Юрку. На этот раз они поменялись ролями, имеется в виду Генка и Чингизхан: первый полетел прямо или даже скорее насквозь, второй же наткнулся на стену. Юрка с Валеркой опять не пошевелились. Неизвестно, вспомнили ли нападающие поговорку: "Бог троицу любит" - но факт, что они предприняли и третью попытку. Тщетно. И эта атака не увенчалась успехом. Их просто плавно отшвырнуло в сторону и они непонятным для себя образом очутились прямо у своего парадного, то есть в метрах двухстах от Юрки с Валеркой, к которым в этот момент с разных сторон приближались Соколов-старший и бабка Мотря с петухом. В руках у Александра Юрьевича был большой футбольный мяч, у бабки же Мотри клубок шерсти примерно такого же размера. Петух шел налегке. Валерка и Юрка заметались. Но Генке было как-то не до них. Что-то необыкновенное происходило как вокруг него, так и в нем самом. Чингизхан прямо на глазах вдруг начал превращаться в щенка колли, у которого от хромого русака осталась только темно-серая масть. А у Генки вместе с болью в руке и синяком под глазом исчезло его безразличие к миру. Откуда-то в голове появились мысли и не только о произошедшем с ним, но и вообще о жизни, о черных глубинах космоса, о бесконечности Вселенной, о добре и зле... Все они были такие интересные и, главное, необходимые, что Генка одного понять не мог, как он столько лет без них обходился. В каком-то блаженном расслабленном состоянии опустился он на крыльцо и, не торопясь, а как-бы смакуя, стал перебирать эти неожиданные мысли, как филателист проглядывает, любуясь, свою коллекцию. А рядом, прижавшись к нему, устроился бывший заяц, а ныне верный пес Чингизхан. Все его чувства легко было прочитать на длинной породистой морде: это было полное блаженство от ощущения наконец обретенного единства собственной формы и содержания.
Глава 21
ВТОРОЙ РАЗГОВОР ПО ДУШАМ
А поворотись-ка, сынку...
Н. В. Гоголь "Тарас Бульба"
Соколов-старший вплотную столкнулся с бабкой Мотрей уже в том серьезном возрасте, когда судьба его была полностью решена. Собственно говоря, он уже и в пять лет твердо знал, что будет моряком, дальнейшая же его жизнь был лишь подтверждением этой уверенности. Своей детской мечте он не изменил, так как с рождения отличался целеустремленностью. К тому времени, когда он появился в семье Карташевых на нем уже красовалась морская фуражка с крабом и белый китель военного моряка. Короче, ни в выборе жизненного пути, ни в удачах, ни в неудачах бабка Мотря, можно сказать, никакой роли не сыграла. Всем с первого взгляда было ясно, что то чем он стал, полностью являлось его собственной заслугой. В глубине души Александр Юрьевич очень этим гордился. Нет, он честно отдавал дань семейным преданиям собственной жены, но тем не менее за долгие годы у него все же накопилась некоторая доля здорового скептицизма. Не то что бы он полностью отрицал необъяснимое влияние бабки, просто считал, что оно несколько преувеличено, то есть относился к нему, как вообще к легендам, насчет которых еще со школьной скамьи твердо усвоил, что они так и кишат метафорами и гиперболами. В отличии от него, Ирина Вячеславовна верила в уникальные способности бабки Мотри, как говорится, "слепо и безвозвратно". Поэтому, во избежании конфликтов, свои сомнения Александр Юрьевич предпочитал держать при себе. Тем более, что один случай, опять же из детства, внушал ему некоторые сомнения. Однажды, когда он, играя в футбол на первенство ЖЭКа N 17, пробил по воротам команды Малого Козихинского переулка и мяч, минуя вратарские руки в маминых байковых перчатках коричневого цвета, влетел в "девятку", а заодно и в окно карташевской квартиры, так что общий восторженный крик, "Гол!!!" слился со звоном разбитого стекла, перед ним в тот Же миг возникла, невесть откуда вынырнувшая, бабка Мотря и, ни слова не говоря, уставилась на него круглыми, как у совы, глазами, пронизывающий взгляд которых дворовые мальчишки окрестили "рентгеновским". Александр Юрьевич, тогда еще просто Сашка, почувствовал вокруг себя звенящую пустоту, так как ребят в один миг как ветром сдуло. Оставшись один на один с бабкой, он растерялся, она же молча продолжала сверлить его взглядом. "Вот привязалась, - подумал Сашка, - того и гляди дырку просмотрит, уж лучше бы ругалась". Он уже чуть не плакал под этим пронизывающим взглядом, хотя до сих пор даже самая жестокая трепка не могла довести его до слез. И тут произошло неожиданное, бабка, встав на носки, потому что Александр Юрьевич уже тогда был выше ее на голову, погладила его по непокорному чубу. Не позволявший никому, даже собственной матери, никаких нежностей, Сашка сперва не понял что произошло, а потом к полному недоумению всех мальчишек, которые с безопасного расстояния наблюдали всю сцену, нагнул буйную голову и позволил бабке поцеловать себя в лоб. - Больше так не делай! - тихо попросила она. - Хорошо! - пообещал Сашка и слово свое сдержал. От его ноги за всю дальнейшую жизнь не пострадало больше ни одно стекло. Все говорили, что это потому что он вдруг резко повысил класс своей игры. И, очевидно, они были правы, так как зашедший в гости к приятелям тренер юношеской сборной "Спартака", увидев его игру, стал обхаживать капитана со всех сторон. Но из этих попыток ничего не вышло, так как во-первых, Сашка болел за ЦСКА, а во-вторых, в тот год ему пришло письмо из нахимовского училища. И Сашка уехал поступать. И поступил. Бабка Мотря надолго исчезла с его горизонта, но это маленькое, казалось бы, незначительное происшествие Александр Юрьевич запомнил на всю жизнь. Как это ни странно. Сыграло ли оно какую-то роль в его дальнейшей судьбе сейчас уже проверить трудно, но так уж случалось, что когда капитан Соколов попадал в трудные ситуации, а их в морских походах, где обстановка максимально приближена к боевой, всегда хоть отбавляй, он каждый раз нет-нет, да вспоминал незамысловатую бабкину ласку и правильное решение как-то само приходило в голову. Вот и разберись, где тут метафора, а где гипербола. Одно слово - легенда. Когда же сама виновница этих сомнений воцарилась у них на шестнадцатом этаже и с сыном начало твориться что-то странное, Александр Юрьевич загрустил. И его можно было понять. Какой же отец не хочет, чтобы сын пошел по его стопам. Соколов-старший не был исключением. Как он жалел, что сейчас нельзя взять Юрку с собой в плавание. Из истории флота он знал, что раньше такое случалось сплошь и рядом. В рассказах у Станюкевича, например, капитаны все поголовно брали сыновей в море, даже вокруг света. Конечно там, далеко от земли, от Ирины Вячеславовны, в суровом мужском коллективе, легче было воспитывать Соколова-младшего на собственном примере. Особенно остро в последнее время стояла проблема контакта. Каждый отец рано или поздно начинает замечать, что он с собственным сыном разговаривает на разных языках. И чтобы им договориться, кому-то нужно выучить язык другого. Кому? Естественно, более старшему и более умному. И вот, когда Александру Юрьевичу казалось, что он его уже выучил и можно вроде бы начинать договариваться, он уже и рот раскрывал, ан глядь, а сын снова заговаривал на другом. И без словаря его понять было невозможно, а он если и понимал отца, то вида не подавал. И, самое главное, где взять-то этот словарь, если его в природе не существует... Когда Александру Юрьевичу было столько, сколько сейчас Юрке, любой, так называемый "мужской", разговор начинался со слов: "Когда мне было столько лет, сколько тебе..." - либо их разновидностью: "Я в твои годы..." В то время эти слова у всех буквально в зубах навязли. Чаще всего Сашка Соколов слышал их в радиопьесах. Так что как только объявляли, что будет "Театр у микрофона", он тут же выключал радио. Но от этого легче не становилось. Из фильма в фильм усталые седоватые отцы то и дело швыряли с упреком в голосе эти слова шпанистым подрастающим сыновьям. Хоть в кино не ходи. Но и в книгах было то же самое. Как сговорились... Говорят, детские впечатления самые сильные. Поэтому, наверное, как только Соколов-старший решался завести с сыном серьезный разговор, проклятые слова так и лезли на язык, так и лезли. И от них Александру Юрьевичу, как в детстве, сразу становилось тошно и все, что он хотел сказать, казалось бессмысленным. Этим утром, бреясь, Александр Юрьевич внимательно оглядел себя в зеркале. Седины не было. На него глядели молодые веселые глаза. Лицо было тоже молодое, без единой морщинки. Соколов-старший осмотром остался доволен. Он вдруг вспомнил, что "капитаном" во дворе его прозвали не только потому, что он мечтал о море, и полез на антресоли, приняв решение поговорить с сыном на своем языке. Мяч лежал в самом углу. Он был все тот же, потертый до белизны на швах, с латаным-перелатаным баллоном, короче, тем самым, которым когда-то Сашка Соколов разнес вдребезги окно карташевской квартиры. Александр Юрьевич подбросил его на руке и ласково погладил по кожаному боку. На удивление, несмотря на многочисленные заплатки, мяч удалось надуть сразу. Как когда-то, прижимая его к себе, капитан сбежал по лестнице вниз, в считанные секунды одолев все тридцать два пролета. И во двор выскочил уже не капитан первого ранга, а Сашка Соколов из Трехпрудного переулка, как будто мяч обладал такой магической силой - возвращать прошлое. Едва коснувшись ноги, он взмыл в воздух, застыл на мгновенье и, опустившись на землю, забился мелким дриблингом от носка к носку, и вновь подлетел вверх, и трижды столкнулся с головой капитана, как будто крепко расцеловал по-русски. А потом вновь вниз с ноги на ногу обманными финтами между кустов и деревьев, в полном согласии и взаимопонимании, так словно ни разу не расставались они за все эти долгие годы. Эх, сюда бы еще ребят из Трехпрудного... Эх! Так носился он, ошалев от счастья, какое-то время, приведя в недоумение дэзовского сантехника, который в отсутствии Тамары Павловны (как мы с вами знаем по уважительным причинам) совсем отбился от рук и слонялся по двору в состоянии блаженного ничегонеделания. Вдруг краешком глаза Александр Юрьевич увидел собственного сына с непременным Валеркой Ерохиным. Тогда капитан наконец остановился и подумал, что это очень ко времени. Итак, для разговора по душам теперь наличествовали все компоненты: с одной стороны он, с другой - сын и мяч посередине. Проблема оставалась только в том, как начать диалог. Вот в чем вопрос... Но пока Александр Юрьевич обдумывал его, перед друзьями как из-под земли вырос скандально-известный Генка "Саксофон" со своим разбойным зайцем. Соколов-старший затаил дыхание. Всеми возможными способами он внушал сыну, что самому в драку лезть не следует, но и, в свою очередь, спуску никому не давать. Сам он считал эту истину чуть ли не главной. Теперь ему представился случай наблюдать результаты своего, так тщательно проведенного, посева. Надо сказать, что всходы, которые он дал, очень удивили Александра Юрьевича. То, что он увидел никак не походило на ординарную драку. Капитан даже подумал сгоряча, что в его время это выглядело как-то иначе, но тут же одернул себя, драка-то уж всяко должна бы выглядеть во все времена одинаково, "ретро-драка" - абсурд, как, впрочем, и "нью-драка". Однако, то, чему он стал свидетелем ни на что вообще похоже не было, а уж меньше всего на дворовую мальчишечью потасовку. Его сын вместе с неразлучным другом, несмотря на умелые выпады Генки и нахальные происки зайца, сопровождавшиеся каратистскими скачками, выкриками, свирепым рычанием, умудрялись уворачиваться, оставаясь целыми и невредимыми и, что самое главное, при этом не двигаться с места. "Да, - подумал Александр Юрьевич, - с ними и в самом деле что-то происходит, не могли бы они вот такое с бухты-барахты вытворять, тут без бабки дело не обошлось". И только он об этом подумал, так она тут как тут: идет, как ни в чем не бывало и в руке моток шерсти держит. Размером с мяч. А за ней петух не торопясь поспевает. Генку же, наоборот, как ветром сдуло. Александр Юрьевич тоже мяч на вытянутую ладонь положил и нерешительно направился к сыну, а тот заметался между ним и бабкой, от его неподвижности и следа не осталось. А Валерка Ерохин, тот и вовсе, видимо, сбежал, то есть сразу его не стало. Был и нету. Ну, а бабка мимо Юрки прошагала, как будто и не заметила, Александру Юрьевичу даже обидно стало, будто и не сын там его в растеряности мельтешит, а пустое место И петух вслед за нею так же индиферентно прошествовал. Что за ерунда?
Соколов-старший даже засомневался, уж не мерещится ли ему в самом деле, может это и не сын никакой вовсе... Он к тому месту бегом бросился и тут же оказался с ним нос к носу. Соколов-младший уставился на отца в упор. Молча. Ну и Александр Юрьевич, в свою очередь, смотрел и молчал. Так минут пять простояли. И хотя никакого разговора между ними не произошло, ни "мужского", ни "по душам", у Александра Юрьевича вдруг появилось чувство, что поняли они друг друга окончательно и бесповоротно. И от этого на душе стало так легко и просто, что захотелось петь. Александр Юрьевич так и поступил. - Эй, вратарь, готовься к бою, - запел он, - часовым ты поставлен у ворот... Юрка какой-то момент постоял, вроде бы в недоумении, но потом до него как будто дошло чего от него ждет поющий отец, и, опять же ни слова не говоря, пошел и встал между двух деревьев, растущих в метрах десяти-двенадцати друг от друга. Откуда ни возьмись на руках у него образовались перчатки. Те самые - байковые, мамины... Александр Юрьевич протер глаза. "Да, - подумал он, - просто передача "Очевидное-невероятное"; профессора Капицу бы сюда..." Но потом он понял, что, пожалуй, и Капица тут бы не помог и ничего не объяснил, потому что все, что связано с бабкой Мотрей вообще объяснить невозможно. Тут надо одно из двух: либо верить, либо нет. И Александр Юрьевич принял решение, которое потом никогда уже не менял - поверить! Он поставил мяч на одиннадцатиметровую отметку, разбежался и произвел свой коронный удар в левый угол ворот, под самую планку. Мяч от удара, зазвенев, закрутился в воздухе и полетел точно туда, куда положено, откуда ни одному вратарю не удалось бы его достать. Туда, где блестели на солнце окна соседских квартир... - Гол! - машинально заорал Соколов-старший, в ужасе ожидая звона разбитого стекла. Но сын, мгновение назад находившийся у противоположного дерева, непостижимым образом пересек отделявшее его от мяча пространство, мелькнув в нем как вспышка, и... - Нет не гол! - звенящим голосом сказал он. - По правилам вашей игры, называемой футболом, гол защитывается в случае, если мяч пересек линию ворот, чего в данный момент не произошло!.. - сказав это, он отправил мяч назад на одиннадцатиметровую отметку.
Глава 22
ЖЕНСКИЙ ЗАГОВОР
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;..
А. С. Пушкин
Сначала Лике было очень трудно поверить, что все это с нею происходит в жизни, а не на экране. Предлагаемые обстоятельства были настолько фантастичны, что все время хотелось произносить какие-то таинственные слова ненатуральным загадочным шепотом, совершать необыкновенные поступки: безумные, но героические. Четыре года тому назад, когда она играла свою первую роль в фильме у известного детского кинорежиссера, тот ее все время уговаривал: "Ты, главное, не старайся играть. Что бы не случилось, оставайся сама собой." Потом она узнала, что это часть "системы Станиславского". Режиссер однажды после съемки даже прочел ей главу, которая так и называлась "Я в предлагаемых обстоятельствах". После прочтения режиссер спросил: - Поняла? - Поняла! - ответила Лика. - Это значит ни при каких обстоятельствах не терять собственного лица. - Умница! - обрадовался режиссер. - Кстати, у восточных народов есть такое понятие - "потерять лицо", что значит струсить, спасовать, а то и просто предать. Вот и в нашей профессии, я думаю, "потерять лицо" - значит то же самое... С тех пор больше всего Лика боялась "потерять лицо" и начала воспитывать волю. Как? Это навсегда останется ее маленькой женской тайной. Факт, воспитала. Главное качество, которое она выработала в себе - это не бояться, когда тебе страшно. Хотя сейчас, пожалуй, страшно и не было. А вот интересно было до ужаса. Как никак, контакты третьего вида. И ни где нибудь, скажем в Гималаях, где даже "снежный человек", говорят, еще встречается, а у нас в столице, пусть не в самом ее центре, но все-таки. И что самое интересное, что существуют они не со вчера, а чуть ли не с тысяча девятьсот тринадцатого года, вернее, уже точно с новогодней ночи тысяча девятьсот четырнадцатого. Как жаль, что тогда никому в голову не пришло, что бабка Мотря - Пришелец. Все-таки взрослые, подумала Лика, такие недотепы. Никогда не обращают внимания на очевидные вещи, мимо которых сегодня не прошел бы даже сопливый первоклашка. Она не выдержала и высказала эту, возмутившую ее, мысль вслух. - В том-то и дело, что сегодня! - заметил Валерка. - Какой год на календаре... Соображаешь? Это тебе не тысяча девятьсот четырнадцатый. Тогда еще и спутника ни одного не летало, самолеты "этажерками" называли... - В том-то и дело! - поддакнул Юрка. - Им-то простительно, что они сразу не сообразили, - вступился он за своих дедов и прадедов, - а потом поздно было - привыкли. Человек ко всему привыкает. Даже к чудесам. Вчера еще, отец рассказывал, телевидение называли "Чудом двадцатого века", а сегодня по три телевизора в каждом доме: в гостиной, спальне и на кухне... - А мой отец в ванной поставил! - ни к селу, ни к городу встрял Валерка. - Ага! - продолжил свою мысль Юрка. - Вот они и к бабке Мотре попривыкали. И считали ее обыкновенным феноменом. - Чем считали? - переспросил Валерка. - Феноменом... Ну чем-то вроде вундеркинда! - пояснил Юрка. - А... Так бы и говорил! - обрадовался Валерка. - Вундеркинд - это понятно. - Самородок, одним словом! - подвел черту под определением бабки Мотри Юрка. - Какая разница: феномен, вундеркинд или самородок, - перебила их размышления Лика, - когда она ни одно, ни другое, ни третье... Это же сразу в глаза бросается. Она даже на человека не очень похожа! - Ну почему не похожа?! - неожиданно обиделся за свою Арину Радионовну Юрка. - Она даже очень похожа! - А петух?! - парировала Лика. - Да, петух... - вынужден был согласиться Юрка. - Ну он же не навсегда здесь застрянет. Проинспектирует, ревизию проведет, акт подпишет и уберется восвояси, только его и видели... - размечтался он. - А бабка пусть остается. Она же, если разобраться, не вредная, а если честно, то очень даже полезная! У нас в конце концов тоже когда-нибудь будут дети! выпалил он и, взглянув на Лику, смутился. - Пусть и на них влияет... - Конечно! Пусть влияет! - поспешно согласилась Лика и тоже почему-то смутилась. - Ее ведь никто отсюда не гонит! Просто я удивляюсь, почему такие простейшие мысли никому до сих пор не пришли в голову?!.. - Какие мысли? - заинтересовался Валерка. - Ну, например, поговорить с ней начистоту! - предложила Лика. - Мол, так и так... Мы о вас все знаем! - Открыть карты! - восторженно поддержал Ликину идею Валерка. Поговорить, как гуманоид с гуманоидом! - Идея хорошая, - уныло согласился Юрка, - вот только вопрос, кто будет исполнять?! - Я! - тут же вызвалась Лика. - Почему ты? - заволновался Валерка. - Ты все-таки женщина, слабый пол, так сказать... - Это кто слабый?! - обиделась Лика, но тут же опомнилась и уже другим тоном стала убеждать, - В том-то и дело, что женщина! И она женщина. Значит, мы скорее найдем общий язык... - А кто сказал, что она женщина? - вмешался в их спор Юрка. - Может у них вообще никаких женщин не бывает! - А кто бывает? - спросила Лика. - Ну... - смутился Юрка. - Мало ли кто... - Стойте! - вдруг закричал Валерка. На лице у него появилось такое выражение, как будто он только что решил проблему гравитации. Юрка и Лика замолчали. - Я все понял, ребята! - Валерка сделал эффектную паузу. - Ну! - не выдержал Юрка. - Ни с какого она ни с четырнадцатого тут! - выпалил Валерка. - Ас какого? - спросила Лика. - Точно не знаю! - ответил Валерка. - Так что же ты раскричался тут?! - возмутился Юрка. - А то, - торжествующе выпалил Валерка, - она никакая ни бабка Мотря, а обыкновенная Баба-Яга! - То есть? - Лика уставилась на него широко раскрытыми глазами. - Не с потолка же Баба-Яга в русские сказки свалилась! - начал развивать свою гипотезу Валерка. - Во-первых. летает... - А костяная нога? - парировал Юрка. - Вот в том-то и дело, ее корабль потерпел аварию, а нога - последствие! гнул свое Валерка. -Погодите!-вмешалась Лика.-Не о том вы говорите, не в ноге дело, важно другое: Баба-Яга - персонаж отрицательный, а бабка Мотря наоборот. Что oт нее человечество, кроме хорошего, видело? - Это смотря с какой стороны посмотреть! - возразил Валерка. - Народ ведь какой в древности был? - Какой? - Темный! Мы ведь на что с Юркой подготовленные, а и то поначалу знаешь как перепугались! - Еще как! - подтвердил Юрка. - Вот видишь... Что же говорить о наших предках, наклепали с перепугу на бедную инопланетянку с три короба и, что не добрый молодец, так и норовит вступить в единоборство и еще на коне при всем вооружении, вот она и затаилась в дремучем лесу в своей тарелке летающей. Тарелка мхом обросла, а стабилизаторы, те кто в ту чащу ненароком забредал, со страху за куриные ноги принимали, вот и пошло в народе: "избушка на курьих ножках". А то, что она ворочалась "к молодцу передом, а к лесу задом", так кого этим удивишь - простой фотоэлемент. Вот после всех этих передряг ей и запретили идти на прямой контакт, а только исподволь влиять... - Кто запретил? - поинтересовалась Лика. - Кто, кто, прилетел такой вот Бульон и запретил, мол, не готовы еще местные гуманоиды к контакту, все с отрицательной точки зрения рассматривают. Вот она и перестала действовать в глобальных масштабах, а начала выискивать отдельных индивидуумов, способных воспринять достижения иной цивилизации. На предмет передачи основополагающих интеллектуальных ценностей своего мира. - Валерка перевел дух. Юрка с Ликой с восхищением уставились на него. Честно говоря, Валерка и сам от себя не ожидал такой речи. Он слушал то, что слетало с его собственного языка и ушам своим не верил. - То есть, ты считаешь, что только вы с Юркой для этого контакта годитесь? - между тем опомнилась Лика. - Наверно... - скромно ответил Валерка и потупился. - А вот я сейчас пойду к ней сама, - Лика упрямо выдвинула подбородок, - и вступлю в контакт. Вот тогда посмотрим, кто из нас больше подходит... - и она больше не слушая ничьих возражений, побежала вслед за бабкой Мотрей, которая не спеша шла по двору, неся на вытянутой руке большущий клубок шерсти. - Если этот клубок размотать, - задумчиво сказал Юрка, глядя им вслед, то ниточка, я думаю, в такое тридевятое царство, тридесятое королевство приведет, что ой-е-ей... - Да уж... - согласился Валерка и вздохнул. Лика же, прячась за чем только можно, следовала за бабкой Мотрей по пятам. А та, пройдя мимо Генки, сидящего на крыльце в обнимку с серым щенком, скрылась в парадном. Лика выждала минут пять и, чувствуя себя радисткой, вызвавшей огонь на себя, смесь страха и гордости, зашла вслед за ней. Возле лифта никого не было, Лика подошла к нему и только хотела нажать кнопку вызова, как двери сами по себе открылись настежь. Она осторожно всунула голову вовнутрь и недоверчиво оглядела кабину. Ничего подозрительного там не обнаружилось. Поколебавшись немного, она переступила порог кабины. Двери за ней тут же закрылись и лифт поехал вверх. Лика кинула испуганый взгляд на щиток с кнопками и в ужасе увидала, что кнопка шестнадцатого этажа нажата. Лифт, между тем, набирал скорость и не успела Лика опомниться, как двери вновь распахнулись. Она как ошпаренная выскочила на площадку, готовая к любым неожиданностям. И они не заставили себя ждать. В одной из квартир, это была квартира Соколовых, но Лика-то никак не могла этого знать, резко и продолжительно зазвонил звонок. Послышались бодрые шаги и дверь распахнулась. Лика оказалась лицом к лицу с бабкой Мотрей. Надо сказать, что лицом к очень недовольному лицу. - Чем по этажам на лифте ездить, - строго сказала бабка, - лучше бы делом занялась. Тебя в лесу-то обыскались! - А вы откуда знаете, что меня? - опешила Лика. - А больше некого! - не допускающим сомнений тоном ответила бабка Мотря. Лика потопталась на пороге, ей хотелось задать тысячу вопросов, но они как-то не сходили с языка. - Ладно, - сменила гнев на милость бабка, - коль уж пришла - заходи. Вслед за нею Лика зашла в комнату. Первое, что бросилось ей в глаза огромный клубок, свернувшийся, как пушистый котенок, на подоконнике и хлопочущий вокруг него Бульон. Он заходил то справа, то слева, время от времени погружая клюв в пушистую шерсть. Бабка, казалось, не обратила на это ровно никакого внимания. - Ну, - сказала она, - я тебя слушаю! И тут Лика решилась и выпалила - Как там у вас?! - Где? - бабка лукаво поглядела на нее. - Ну, откуда вы прибыли... - Лика смутилась. - Ах, вот ты про что... - бабка рассмеялась, - там, милая, хорошо, очень хорошо, особенно летом, как все поспеет. Фруктов видимо-невидимо. Ешь, не хочу. И молоко парное, и яички свежие прямо из-под курицы. Вот каникулы у моих хлопчиков будут, заберу их туда, пусть отдыхают. И ты в гости приезжай. - Спасибо! - разочарованно сказала Лика. - Только я наверно не смогу, у меня летом съемки... - А ты вместе со съемками приезжай. Люди там хорошие... А лес у нас какой, чего там только нет, для них самое раздолье... Лика внезапно поймала себя на том, что она слушает бабку, как будто та рассказывает какую-то волшебную сказку и вот-вот начнутся чудеса. - Ладно! - неожиданно для самой себя согласилась она. - А куда ехать?! - Куда? - бабка хитро подмигнула. - А в Лукоморье, деревня наша так зовется. Ее у нас каждый знает. - Ага... Лукоморье, значит! Прав был Валерка... "Там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит..." - вдруг выплыла в памяти с детства знакомая строка. Больше ничего Лика вспомнить не успела, так как в этот же момент произошло и впрямь чудо - клубок шерсти, который к тому времени Бульон оставил в покое, сам собой как колобок скатился с подоконника наружу, но, вопреки всем законам физики, не понесся с присущим всем предметам ускорением вниз, а нахально завис на уровне шестнадцатого этажа, как будто никакого земного притяжения не существует. Отменили с сегодняшнего дня.