Неожиданно в кармане зазвонил телефон. Нина удивилась, посмотрела на дисплей и удивилась еще больше. Лиля. С чего бы вдруг?
— Алло, — Нина ответила.
— Ни… — помехи рвали голос.
— …на, — договорила Нина.
Она отключила звонок. Это была какая-то случайность. Здесь вообще не должно быть сигнала.
* * *Они договорились встретиться с Альбертом в городе. Егор подозревал, что трио жены, любовницы и друга разваливалось, все начинало трещать по швам, и тому было нелегко. Он и сам был не в настроении и с удовольствием перенес бы встречу, но Альберт умолял и пришлось согласиться.
В баре было почти пусто. Егор сел за стойку и заказал выпивку. Бармен, ленивый молодой пацан из тех, что слишком много о себе думают, покосился в его сторону. Таких типов с блуждающими глазами и адреналином в крови он чуял за километр. Обычно они напрашивались на мордобой или пьяный разговор-за-жизнь-чувак-ты-меня-уважаешь. Егору было плевать на него, но вот этого-то бармен и опасался. После третьей порции виски мир вокруг немного приосанился, и Егор закурил.
Нина позвонила ему с дороги. Она возвращалась. Сложно было с уверенностью сказать, что именно она задумала, и эта неизвестность выводила из себя. Ее голос в телефонной трубке заставил его подобраться. Она не нападала, но ему казалось, он чувствует признаки приближающегося гона. И его беспокоило, что в их необъявленной войне временный перевес оказался на ее стороне. Она не поймала его с поличным. Она его просто не застала. Для нее это было уже что-то. Зацепка. Обвинительный черновик. Как бы не так. Еще ничего не было потеряно, у него оставался шанс сбить ее со следа и с толку. Подавить и запугать. Пусть Нина была права в своих подозрениях, не было ни веских доказательств, ни власти и злости в голосе и крови. Ему надо было выиграть время, потянуть, погонять ее по линии горизонта. Уже не важно, сохранится этот брак или нет, важно самому уцелеть. И если для этого потребуется задавить ее, он сделает это.
Бармен, к сожалению, оказался трусом. Только четвертая порция, а он уже набивает полный стакан льда, надеясь разбавить градус. Егор знал, что ни лед, ни трусливый бармен не смогут его остановить. Однако еще было рано. Еще можно было поцедить вискарь и погонять злость по крови. Образование, воспитание, культура… Какая чушь. Чему бы его ни учили, сейчас он хотел разнести эту стойку в щепки и просто ждал подходящего момента. Нина ли была тому виной, он сам, Альберт с его бабами, тетка с сумками, природа, погода, он не знал. Да сейчас это было и не важно.
Жены. В деле мужских измен они словно обладали пожизненной презумпцией невиновности. Что бы ни происходило, как бы они ни вели себя, что бы ни говорили и ни делали, стоило мужчине оступиться, как у этой ведьмы крылья отрастали. Ушел, предал, обманул, обидел бедняжку. Но бедняжка ли она, вот вопрос. Да, она бывает не в состоянии сдвинуть с места стол и принять решение, но кто сказал, что она слаба в подозрениях, способностях к травле, мести, в умении задеть за живое, унизить и растоптать?
Пассивный агрессор, она не будет вас бить. Зачем? Ей этого не надо. Она понимает, что здесь одного удара достаточно, чтобы отправить ее в бессрочный отпуск в один конец. И если все-таки бросается с кулаком или ножом на мужчину, значит, хочет кровавой бани. Что ж, Егор считал, что многие заслуживают расправы. Он насмотрелся на испитых уродов, которые и сами не могли жить, и другим жизни не давали. Возможно, и за их распадом стояли свои трагедии, но некоторых он бы собственноручно подвесил за яйца над бездной.
Но ведь есть самки, которых никто не трогает. Их не бьют, на улицу не выбрасывают, с топором за ними по двору не бегают, их холят и лелеют, как могут, но им все мало, и чего именно им не хватает, они и сами не могут понять. Эти отравленные шальными гормонами кобры способны на все.
Да понятно, что ни бить, ни трогать нельзя никогда, никак, ни при каких обстоятельствах, даже в мыслях, даже слегка. И не из-за нее, из-за себя. Потому что, начав, ты просто не сможешь остановиться. Ты оттолкнешь ее руку, а потом нашинкуешь ее мелким бесом в ванной. И провалишься в ад, потому что простить себе не сможешь это тихое торжество момента. Но тогда, может, прежде чем надевать на нее фату, кто-нибудь возьмет на себя труд вырвать у нее ядовитые зубы и когти? Иначе кровавая баня — это всего лишь вопрос времени.
Постепенно бар начали заполнять посетители. Вошли две парочки, расселись и заказали что-то у долговязой и некрасивой официантки. Одни устроились в полутемном углу подальше от любопытных глаз, другие не прятались и даже полистали меню, прежде чем взять выпивку. Они на некоторое время привлекли внимание Егора. Породистая брюнетка в светлом свитере и хорошо сидящих на узких бедрах брюках. Тонкий нос, высокие скулы, крупный рот. За этими жестами и кольцами угадывалось состояние, она из одной прихоти могла купить себе любого. Она и купила. Щенка. Юного, сладкого, холеного, пустого, как спортивный зал ночью.
Однако свидание выходило непростым. Похоже, щенок не оправдывал ожиданий. Она пыталась в чем-то убедить его, сначала спокойно и вкрадчиво, потом все сильнее распаляясь и отчаянно жестикулируя. Он не отрывал взгляд от бокала и, когда она задала какой-то вопрос, отпил вина и, не поднимая глаз, отрицательно покачал головой.
Минуту она молчала. Потом в юношу полетел бокал, пепельница, салфетки, сумочка, цветы из вазы, ваза со стола. От хороших манер не осталось и следа, пальцы скрючились, ноздри раздулись. Она норовила ударить его посильней, достать ногами, расцарапать лицо. Он слабо защищался и уворачивался с какой-то идиотской улыбкой. Почти все, кто был в баре, в первую очередь бармен, бросились разнимать и успокаивать. Егор опоздал. Его опередили. Оставалось расплатиться и убираться вон.
В разгар побоища позвонил Альберт. Говорил так, словно у него свело связки. Прости, не смогу приехать, проблемы, Лена не хочет делать аборт, у нее истерика, не могу настаивать, не знаю, как быть, созвонимся позже. Отбой. Твою мать! Ну хоть бы из приличия спросил: а твои-то как дела, друг?
На пороге Егор обернулся. Стол и стулья были перевернуты, кто-то держал женщину за руки, она кричала, брыкалась и плевалась. Куда только весь лоск подевался. Пацан скалился, как шакаленок, прятался за спинами и продолжал улыбаться своей подонской улыбочкой. Егор вышел на улицу. Белой стеной не шел — стоял снег. С трудом различил свою машину в ряду припаркованных автомобилей. За руль садиться не стоило, да и не было желания расчищать капот от снега. Он внимательно осмотрелся. Мимо прошел закутанный до ушей человек с собакой. Низкорослая такса, отфыркиваясь, прокладывала колею между сугробами. Егор распахнул пальто. Ему было жарко. Медленно, с оттяжкой било сердце. Город поймал его как зверя в клетку. Ему некуда было идти, никто не ждал его такого.
Он свернул во дворы. Что ж, раз так, побегаем, заметем следы. Вечер только начинается.
* * *В квартире было пусто. Дом молчал и не подавал никаких сигналов, ни приветственных, ни угрожающих. Как будто превратился в нейтральную территорию, предоставив обитателям самим разбираться со своими проблемами, настоящими и вымышленными. Стоя перед кроватью, Нина вдруг подумала, а не преувеличила ли она масштаб проблемы, не придала ли в сущности заурядному событию размах катастрофы? Если бы знать. Исхитриться и заглянуть в будущее.
Егор не был новичком в изменах. Он не скрывал от нее, что в свое время его предыдущий брак чуть не распался на запчасти, когда открылись подробности его двойной жизни. Естественно, избранница была молода и хороша собой, очевидно, тогдашней жене это не понравилось. Поскольку ей не понравилось и многое другое, всплывшее на поверхность в разоблачительной суете тех дней, женщина решила сделать ход конем, собрала по ее мнению необходимые мужу вещи и выставила чемодан на крыльцо их дома. Егор вернулся вечером, обнаружил многозначительную инсталляцию, развернулся и уехал. Чемодан не взял. Естественно, за каждым его движением напряженно следили из-за занавески.
Жена занервничала. В приступе праведного гнева она не рассчитала свои силы. Паника сменилась психозом. На оставленный чемодан ответили психиатрической клиникой, в виду угроз такого порядка Егор молча вернулся. Конец истории Нине представлялся несколько скомканным, поскольку она все равно не понимала, что им двигало — чувства к жене, чувство вины, расчет или он просто забыл что-то дома, вернулся, а уезжать поленился.
Она включила телевизор. В сводках происшествий передавали, что накануне вечером в одном из баров Москвы произошла драка. На мертвом языке протоколов следователь с пустым взглядом и стрижкой ежиком докладывал, что в такой-то час в таком-то месте завязался конфликт между женщиной и ее другом. Когда к месту происшествия прибыл наряд полиции, посетители кафе уже разняли дерущихся. Однако вскоре поступил еще один звонок, в том же районе местный житель обнаружил жестоко избитого молодого человека. Нападавшего найти не удалось. Юноша в медикаментозной коме в больнице. Женщина, его спутница, объявлена в розыск.
— Ну, он лежал. Вон там лежал. Я с собакой вышел. Вот с этой собакой, — растерянный человек в пальто показывал то в угол двора, то на свою черную таксу.
Нина выключила телевизор. Ничего нового. Одни защищались, другие нападали. Мир делился на тех, кто может взять свое, и на тех, кто вынужден отойти и смириться. Одни шли по трупам, другие впадали в кому.
Когда она уходила от Никиты к Егору, меньше всего думала, какими будут ночи и дни оставленного любовника. Ее вообще не интересовало, проснется ли он завтра или останется без движения лежать в своей постели. Нину не заботило, как она выглядит в его глазах и в контексте вселенской справедливости. Не было ничего такого. Ни рефлексии, ни самосуда, ни чувства вины. Один мужчина иссяк и не оправдал ее ожиданий, другой сулил счастье и новую жизнь. Она не собиралась совершать подвиг, оживляя прошлое, а всей душой стремилась вперед. Ей казалось, что в этой гонке не может быть правых и виноватых. И благородство тут ни при чем. А о том, что за все придется заплатить, Нина старалась просто не думать. Хотя и знала, что на метафизических весах добра и зла рано или поздно, но всегда устанавливается равновесие. И та боль, которую ты отмерил другому, в соответствии с неизвестным науке законом однажды вернется к тебе. Судьба щепетильна к долгам. И по счетам несчастья она выплачивает с задержкой, но с завидным постоянством.
Спустя час Нина упаковала, как ей казалось, все необходимое (позже почти все окажется ненужным и бесполезным) и встала на пороге. Несмотря на запреты, жена Лота обернулась. Там, за спиной, оставалась вся ее жизнь. Конечно, Ирит ошибалась. Жизнь была впереди. Позади — только прожитое, пережитое. Но в ту минуту, когда на твоих глазах твой мир, как лист бумаги, складывается пополам, а ты оказываешься на самом сгибе, сложно сохранять спокойствие. Балансируя на выходе и входе, Нина думала, что вот теперь-то все точно распадется на до и после. До — будет сплошное воспоминание о прошлой жизни, после — пустота неизвестности. И чем еще удастся наполнить эту пустоту, если удастся вообще.
Она стояла в дверях собственного дома, но не чувствовала никакой связи ни с ним, ни с самой собой, стоящей здесь. Все оставалось на своих местах, но ее здесь не было. Она потянула чемодан, словно живой, он упирался и вертелся на пороге. После некоторой возни она с раздражением вытолкнула его на лестничную клетку и вышла следом.
— Ниночка, уезжаете? — радостно поинтересовалась соседка из квартиры напротив.
Она даже рта не успела раскрыть.
— Далеко! В теплые края? Рада за вас, — соседке в общем не нужны были собеседники, — ну, счастливо съездить! И поскорее возвращайтесь. Это ведь, как говорится, дома-то всегда лучше. Ну, и супругу привет большой. Наилучшие пожелания. Хорошей дороги. Нет, ну ты посмотри, вот засранка, что натворила!
Нина с удивлением посмотрела в сторону женщины. Однако та уже и думать забыла о Нине и пинала ногой свою облезлую вредную собачку, выговаривая ей за какое-то прегрешение. Наконец соседская дверь захлопнулась и ругань и противное тявканье смолкли. Нина тоже закрыла дверь, посмотрела на ключи, замки. Тоска. Тоска… Все-таки не женское это дело — уходить. Уходить должны мужчины — в поход, в дорогу, на войну. Женщинам не привыкать оставаться и утирать слезу, сидя у окна. Но мир давно переменился. Она подхватила чемодан и направилась к лифтам.
Теперь предстояло самое интересное. Надо было позвонить Егору. Все как следует расковырять, разбередить и придать прыщику масштабы гангрены. Нина решила набрать из машины. Как будто на ходу будет легче говорить.
* * *Когда позвонила Нина, Егор стоял в туалете павильонов и рассматривал сизое пятно и ссадину на скуле. Все утро на вопрос «Откуда?» он честно отвечал: «Подрался». Подробности никого не касались, о них он и сам предпочитал не вспоминать. Машинально приложил к лицу холодную мокрую салфетку. Зачем? Все равно не поможет. Он включил громкую связь.
— Алло, это я.
— Да, привет.
— Я вернулась.
— Все нормально?
— Да. Как ты?
— Хорошо. Занят.
— Понятно.
Пауза.
— Э-э…
— Что?
— Я хочу сказать…
— Что, не слышу?
— Я уехала…
— Что «уехала»?
— Я уехала из дома…
— Куда уехала? Ты же вернулась?
Пауза.
— Алло?! Я не слышу.
— Да, я уехала. Из дома. Хочу пожить отдельно.
Пауза.
— Ты слышишь?
Пауза.
— Алло?
— Да.
— Ты слышишь?
— Да, я все понял.
— Ну все? Ты не против.
— Я не…
— Что?
— Я не слышу!
— Ты не против?
— Нет.
Пауза.
— Ну, я поехала?
— Что?
— Я поехала. Пока?
— Пока.
Что-то лежало на дороге. Нина притормозила. Ее пугали предметы на проезжей части. Здесь не должно было быть ничего лишнего. Она присмотрелась. Это был ботинок. Дешевый черный ботинок стоял в грязи на асфальте. Рядом второй такой же. Как будто перед тем, как вылететь из обуви, человек пошире расставил ноги. Примерился, прицелился, и рванул в один конец к облакам.
Стараясь не задеть их, Нина медленно проехала стороной и попыталась было отключить связь, но телефон выпал из рук. Пришлось припарковать машину, чтобы достать его из-под сидения. Она заглушила мотор. Руки дрожали. Чего она ждала? Сложно сказать. Возможно, где-то в глубине души надеялась на чудо. На то, что какое-то слово, фраза, пауза, звук, мысль, дефис, отточие остановят ее, развернут, не просто вернут в дом, а вообще все вернут. Или хотя бы замедлят грядущие разрушения, грохот которых уже собирался на горизонте.
Но этого не произошло. Нина вообще не поняла, что это было. Автопередатчик передал информацию, автоприемник ее принял. Все. Она посмотрела по сторонам. Ничего не изменилось. Так обычно и бывает. Вам кажется, что мир рухнул, а все остается на своих местах. Это в каком-то другом параллельном мире уже ничего не будет по-прежнему, но здесь от одного разговора по телефону ни один камешек не перевернется. Нина завела машину и вернулась на дорогу. Она прекрасно знала маршрут, но сейчас ей казалось, что эта привычная дорога уводит ее куда-то не туда.
* * *Наступил вечер. Егор бродил по опустевшей квартире и пытался понять, рад он тому, что она ушла, или нет. Выходило, что рад. Сначала его насторожили и даже напугали ее слова по телефону. Внезапно будущее исчезло. Он вернулся вечером домой и вдруг понял, что остался здесь один. На мгновение сердце сжалось, и Егор почему-то запомнил этот момент. Что-то остановилось и закончилось тогда в нем. Пережив сомнение, он стал другим. Распрямился и осмотрелся с хищной радостью.
Ведь он сам хотел этого! Хотел, чтобы не стало их будущего, чтобы оно потеснилось и дало место егобудущему, егожизни, егосвободе. А Нина… Нина давно была как целлофановый мешок на голове. По утрам, когда они прощалась, ее глаза наливались собачьей тоской. Собаки не знают, что вы вернетесь, каждый раз, провожая хозяина, они боятся, что это навсегда. Это что, думал он, фокус такой, когда любящая женщина превращается в собаку? Когда она успокаивается, только получив вас обратно в свой мирок. В дом. В плен. В ловушку. Не могла она превратиться в крокодила, которому дела нет до ваших маршрутов и планов? Которому хорошо, когда вы есть, и равнодушно-спокойно, когда вас нет рядом?
И эта квартира… Он ногой ударил ни в чем не повинный диван. Здесь каждый гвоздь, каждый стул был выбран, подобран, подогнан по ее вкусу. Никто ни разу так и не спросил, нравится ли ему все это или нет. Да, сначала ему нравилось. Было приятно провести вечер, проснуться утром, привести друзей, знакомых, маму на диванах усадить. Было одно но. Этот дом был целиком и полностью ее. Она завела здесь свои порядки и секреты и поймала его в них, как в паутину. И что с того, что эта паутина была так изящна и хороша на вид.
Как-то раз он сидел на своем месте на подушках перед телевизором. Нина выколачивала кусок мяса на кухне, а он вдруг понял, что вся эта хрень, которую она тут наворотила, не имеет к нему никакого отношения. Вообще никакого. Егор сидел посреди квартиры, обустроенной на его деньги, и не чувствовал ничего. Ни радости, ни гордости, ни удовольствия. Только глухое раздражение и злость. Он встал, осмотрелся. Все стояло на своих местах. На своих местах! Все было правильно! Это было невыносимо. Ему физически захотелось что-то изменить, передвинуть, сместить, нарушить порядок, сделать иначе, по своему, по-другому.
Он увидел свой стол. Нина подарила его и, понятное дело, определила ему место. Идеальное место. Да оно и правда как будто напрашивалось, но, черт подери, могло же быть и другое, пусть не такое удобное и правильное, но другое! Он вцепился в «склеп» из красной вишни и с грохотом поволок его по паркетам. Естественно, она тут же появилась на пороге. Глаза широко открыты, на лице изумление, в руках топор.