– Хорошее утро, – начал он, – весна щедра на цветы.
– Ну небольшой дождь нам бы не помешал.
– Прогноз обещает его сегодня вечером. – Он наклонился к ней на расстоянии руки. В зарослях азалий сумасшедше жужжали шмели. – Почти весь хлопок уже пропололи. Надо поехать проверить скот. Несколько молодых бычков придется охолостить. Я все время езжу туда-сюда по делам. Тебе ничего не надо купить?
– Мне нужна жидкость против сорняков.
И она подняла голову. Глаза у нее были не такие синие, как у него, а спокойного, бледно-голубого цвета. Однако взгляд их был так же прям, как его.
– Если, конечно, ты не возражаешь против употребления ее из моральных соображений.
– Это твой сад, мама.
– А поля твои, насколько мне помнится. И делай с ними что хочешь. И недвижимость тоже принадлежит тебе. И ты сдаешь ее в аренду кому тебе заблагорассудится.
– Это верно. – Кейд тоже мог быть холодным и отчужденным. – И доход с полей и недвижимости идет на поддержание «Прекрасных грез». Во всяком случае, пока они моя собственность.
Она безжалостно отщипнула головку маргаритки.
– Доход с имения – не единственное соображение, коим надо руководствоваться в жизни.
– Но этот доход чертовски облегчает нам жизнь.
– Нет нужды в подобных выражениях, – строго одернула сына Маргарет.
– Прости, а я думаю, что есть. Я по-новому веду дела, и это себя оправдывает. Но ты отказываешься признавать мои достижения. А что касается недвижимости, то у меня тоже есть свои представления. Папин способ хозяйствования не для меня.
– Неужели ты думаешь, что он позволил бы боденовской девчонке ступить хоть одной ногой в наши владения?
– Не знаю.
– И не хочешь знать. – И Маргарет снова вернулась к сорнякам.
– Возможно, и не хочу. – Кейд отвернулся. – Я не могу жить, все время спрашивая себя, чего бы он не сделал или не захотел. Но я твердо знаю, что Тори Боден не виновата в том, что случилось восемнадцать лет назад. Она вернулась в свой дом. Имеет на это право, и ничего не поделаешь.
«Посмотрим, – подумала Маргарет, когда сын ушел. – Посмотрим, что можно предпринять».
Настроение у Кейда испортилось на целый день. Не имеет значения, сколько раз он пытался сблизиться с матерью и сколько раз был отвергнут: каждый раз было больно. Хватит пытаться объяснять ей перемены в ведении хозяйства. Его преданность усадьбе, чувство долга перед нею и горделивая любовь к ней были не менее жгучи, чем у матери. Но для Кейда земля всегда была одушевленной субстанцией, она дышала и менялась в соответствии с временами года. А для матери это было нечто статичное, как тщательно охраняемый памятник. Или могила.
Он терпеливо сносил недоверие матери, так же терпеливо, как насмешки и неприязнь соседей. Он пережил неисчислимые бессонные ночи в первые три года владения фермой. Страх, тревога, что он ошибается, что его ждет крах, что наследство, полученное им, скользнет меж пальцами и он утратит его из-за своего нетерпения и упрямого желания делать все по-своему.
Однако он оказался прав, и в первый год, когда Кейд собрал и продал свой урожай, он напился от радости в тиши своего, когда-то отцовского, кабинета в Круглой башне.
Сердцем его владела земля. Он не мог объяснить этого чувства и никогда не пытался, но он любил усадьбу «Прекрасные грезы», как некоторые мужчины любят женщин: всем сердцем, одержимо, ревниво.
К тому времени, как он покончил с большей частью своих дел, прохладное утро превратилось в жаркий влажный день. По дороге Кейд заехал в тепличное хозяйство Клэмпеттов, чтобы купить матери жидкость для уничтожения сорняков. Повинуясь импульсу, он выбрал рассаду розовых люпинов и понес ящик в лавку.
– Бери еще один ящик, и я сброшу двадцать процентов, – предложил Билли Клэмпетт, попыхивая сигаретой «Кэмел» как раз под плакатиком «Не курить», который его мать повесила на стене.
– Тогда я возьму два с сорокапроцентной скидкой и заберу на обратном пути.
Кейд поставил ящик с рассадой на прилавок. Они с Билли учились в одной школе, но никогда особенно не дружили.
– Как идут дела?
– Не быстро, но уверенно, – ухмыльнулся Билли, не выпуская сигарету изо рта. Глаза у него были темные и колючие. Тусклые волосы неопределенного цвета он коротко стриг, и они торчали, как иглы у ежа. Со времен средней школы он прибавил в весе, а точнее сказать, приобрел рыхлость, ведь в школьной команде Билли был лучшим нападающим.
– Хочешь сменить цветочный узор на клумбах? – поинтересовался он.
– Нет.
Кейд подошел к полке с горшками. Он выбрал два серо-зеленых и поставил на прилавок.
– И еще мне нужен опрыскиватель для сорняков.
Билли сунул окурок в бутылку, спрятанную под прилавком. Нечего оставлять мамаше доказательства своего греха, иначе она его загрызет.
– Вот не думал, что ты интересуешься такими вещами.
– И еще нужна земля для цветов, – не обращая внимания на его реплику, сказал Кейд.
– Могу прибавить и торф. А хочешь какой-нибудь инсектицид?
– Нет, спасибо.
– Вот уж действительно не нужны тебе эти инсектициды, пестициды и химические удобрения. Твои урожаи экологически чисты, об этом даже в журнале пропечатали.
– Когда это ты начал читать? – любезно осведомился Кейд. – Или ты только картинки рассматриваешь?
– Не задирай нос, приятель, – буркнул Билли. – Просто у тебя были два удачных года. Дурацкое счастье привалило, и все тут, если хочешь знать мое мнение.
– А я и не собираюсь узнавать. Ты пробьешь чек?
– Рано или поздно ты сам себя накажешь. Размножаешь здесь саранчу и болезни.
День выдался длинный и нудный, а Кейд Лэвелл был любимой мишенью насмешек у Билли. Маменькин сынок никогда не отбрехивался в ответ.
– У тебя растения больны, они заразят все посевы в округе. И тебе, черт возьми, придется за все это расплатиться сполна.
– Запомню твое предупреждение, – сдержанно ответил Кейд.
Он вынул несколько купюр из бумажника и бросил их на прилавок.
– Пойду отнесу ящик в машину, пока ты будешь пробивать чек.
Свой взрывной темперамент он давно посадил на цепь, словно злую собаку. Холодная ярость, если сорвется, не знает удержу и может принять жестокие формы, но Билли Клэмпетт не стоит усилий и времени, которые придется затратить на самообуздание, убеждал он себя, укладывая покупки в багажник.
Когда он вернулся, на прилавке стоял пакет с опрыскивателем и двадцатифунтовый мешок с землей для цветов.
– С тебя три доллара и шесть центов. – Билли намеренно долго отсчитывал сдачу. – Раза два встречал твою сестренку в городе. Она классно выглядит.
Он взглянул на Кейда и многозначительно улыбнулся.
Кейд сунул сдачу в карман и сжал кулак, которым ему очень хотелось дать в зубы этому ухмыляющемуся болвану.
– А как поживает твоя жена, Билли?
– Дарлин поживает прекрасно. Опять беременна, уже третьим. Хорошего сынка я ей заделал. Когда я пашу поле или седлаю женщину, я это делаю как следует.
Глаза у него сверкнули, а ухмылка стала еще шире.
– Спроси свою сестренку.
В одно мгновение рука Кейда выскочила из кармана и прежде, чем оба сообразили, что происходит, схватила Билли за шиворот и вздернула вверх.
– Заткни свой грязный рот и не забывай, – тихо сказал Кейд, – кому принадлежит дом, в котором ты живешь. Попомни это, Билли, и не приближайся к моей сестре.
– Ты денежками умеешь сорить, а пустить в ход кулаки, как мужчине полагается, тебе слабо, у тебя яиц на это не хватит.
– Держись подальше от моей сестры, – повторил Кейд, – или свои потеряешь.
Кейд отшвырнул его, собрал покупки и вышел. Отъехав на несколько кварталов, он остановился, закрыл глаза и ждал, пока ярость уляжется. Он не знал, что хуже: подраться с Клэмпеттом или терпеть мысль, что его сестра позволяет такому ничтожеству, как Билли, касаться себя.
Он развернул машину и поехал к рынку. Припарковав машину в двух кварталах от магазина Тори, вплотную за грузовиком Дуайта, и, постаравшись погасить свою злость, Кейд вынул горшки и понес их к двери магазина. Еще не войдя внутрь, он услышал тонкое повизгивание пилы. В магазине он увидел уже установленные подпорки для прилавка и первый ряд полок. Тори предпочла сосну и уже покрыла дерево светлым лаком. «Хороший выбор, – подумал Кейд. – Просто и со вкусом». На полу сгрудились инструменты и банки с краской и лаком. Пахло опилками и потом.
– Привет, Кейд! – К нему подошел Дуайт.
Кейд дернул его за голубой с золотистыми прожилками галстук.
– Какой ты красавчик сегодня.
Кейд дернул его за голубой с золотистыми прожилками галстук.
– Какой ты красавчик сегодня.
– Недавно было совещание с банкирами. – Вспомнив, что оно уже завершилось, Дуайт ослабил узел галстука. – Зашел проверить, как идет работа, по дороге в контору.
– Дело подвигается быстро.
– Клиентка точно знает, чего хочет и когда. – Дуайт закатил глаза. – Надо тебе сказать, что у нее бульдожья хватка.
– А где она?
– В заднем помещении. – Дуайт кивнул в сторону закрытой двери. – Не путается под ногами, не мешает, надо отдать ей справедливость. Не вмешивается при условии, что все делается по ее плану и желанию.
Кейд снова окинул взглядом уже сделанное.
– Надо признать, план у нее хороший.
– Да, приходится это признать. Послушай, Кейд, – Дуайт смущенно замялся. – У Лисси есть подруга…
– Нет!
– Дай мне сказать…
– Я и так все заранее знаю. У нее есть подруга, созданная как раз для меня. Почему мне этой единственной не позвонить, или не прийти к вам обедать, когда она будет, или просто встретиться, чтобы выпить по бокалу вина?
– Ну а почему бы и нет? Лисси будет пилить мне шею, пока ты не согласишься.
– Твоя жена, твоя шея, твоя проблема. Скажи Лисси, что я «голубой» и ты только-только узнал об этом, или соври еще что-нибудь.
– Ловко придумано, – и Дуайт расхохотался. – Как только я ей об этом скажу, она начнет высчитывать, кто из знакомых мужчин удостоился твоей благосклонности.
– Господь милосердный!
– Да, это вполне возможно.
– Ну тогда скажи, что у меня прочная тайная связь, – нашелся Кейд.
– С кем?
– Ну ответь что-нибудь. – И Кейд, махнув рукой, пошел к закрытой двери. – Ну, просто-напросто скажи, что я отказался.
Он постучал и вошел, не дожидаясь ответа. Тори стояла на стремянке и меняла флюоресцентную трубку наверху.
– Погоди, дай я это сделаю.
– Я сама умею. Это входит в обязанности арендатора, а не хозяина.
Ему снова напомнили, что он владелец помещения.
– Вижу, что стекло на двери уже заменили.
– Да. Спасибо.
– Похоже, починили и кондиционер.
– Это верно.
– Если ты хочешь от меня отделаться, так и скажи.
Он отвернулся, сунув руки в карманы. В подсобке Тори поставила полки металлические. Серые, некрасивые, но прочные. Практично. Они уже были забиты картонными коробками, на каждой красовался аккуратно приклеенный номер. Она купила стол, тоже солидный и удобный. На нем уже стояли компьютер, телефон, лежала аккуратная стопка бумаг. За десять дней Тори почти все успела организовать и ни разу не попросила о помощи. Хотелось бы ему не чувствовать себя от этого уязвленным.
На Тори были черные шорты, серая футболка и серые кроссовки. Хорошо бы она не казалась ему сейчас такой соблазнительной.
Она спустилась, закончив возиться с лампой. Кейд обернулся и взялся за стремянку.
– Я уберу.
– Да я сама это сделаю.
Он потянул стремянку к себе, она – к себе.
– Черт побери, Тори!
Внезапный огонек ярости, вспыхнувший у него во взгляде, заставил ее отступить. Он со стуком сложил стремянку и отнес ее в небольшой встроенный шкаф. И, глядя ему в спину, она вдруг почувствовала себя виноватой и испытала проблеск симпатии к нему. Странно было сознавать, что она не чувствует ни страха, ни трепета, которые всегда испытывала рядом с рассерженными мужчинами.
– Присядь, Кейд.
– Зачем?
– Потому что у тебя усталый вид.
Она подошла к мини-холодильнику, вынула бутылку кока-колы, сняла крышку и протянула ему:
– Вот, остынь немного.
– Спасибо.
Он упал на стул возле стола и сделал долгий глоток.
– Плохой день?
– Да, бывали много лучше.
Молча Тори открыла сумку, достала коробочку с аспирином и протянула ему две таблетки. Он удивленно вскинул брови.
Сильно покраснев, она промямлила:
– Мне показалось, что…
– Очень ценю заботу.
Он проглотил аспирин и неожиданно спросил:
– А может, ты подсластишь пилюлю и посидишь у меня на коленях?
– Вот еще!
– Жаль. А как насчет обеда и кино? Только не говори «нет», даже не дав себе труда подумать, – сказал он, прежде чем она успела ответить. – Просто обед и просто кино. Черт побери, просто пицца или бургер. Чисто по-дружески. Обещаю не просить тебя выйти за меня замуж.
– Приятно слышать, но ответ будет «нет».
– Да ты хоть подумай пять минут, – обиженно сказал Кейд. Он поставил бутылку на стол и поднялся. – Выйдем на улицу. Я кое-что тебе привез.
– Но я еще не закончила здесь.
– Неужели ты будешь спорить со мной и возражать на любое мое предложение? Как это утомительно.
Он решительно взял ее за руку, потащил к двери и потом на улицу.
Тори могла, конечно, заупрямиться, просто из принципа, но в помещении работали два плотника. Будет меньше ненужной болтовни, если она спокойно выйдет за порог вместе с Кейдом.
– Вот взгляни, – начал он, указав на горшки и увлекая ее за собой к машине. – Если они тебе не понравятся, ты их сможешь поменять в лавке Клэмпеттов. То же самое и с этим. – Он остановился и вынул из багажника ящик с рассадой. – Но мне кажется, они хорошо подходят.
– Подходят к чему?
– Тебе и твоему помещению. Рассматривай их как подарок.
Он сунул один ящик в ее руки, достал второй и пакет с землей.
Тори замерла на месте, смущенная и тронутая. Она и хотела поставить ящики с цветами у входа в магазин. Правда, представляла себе петунии, но левкои были даже красивее.
– Ты добр. И внимателен. Спасибо.
– Пользуйся на здоровье. Куда их поставить?
– Мы их оставим снаружи. Я их посажу.
Они пошли вместе по тротуару, и Тори искоса посмотрела на него.
– Твоя взяла. Заходи за мной около шести. Я не откажусь от пиццы. А потом можно подумать и о кино.
– Отлично.
Он поставил цветы и землю около витрины.
– Я вернусь.
– Да, знаю, – пробормотала она, глядя в его удаляющуюся спину.
8
«Может быть, люди и не умирают от скуки, – решила Фэйф, – но, черт возьми, непонятно, как они с ней уживаются». Когда в детстве она жаловалась, что ей нечего делать, взрослые сразу же придумывали какое-нибудь скучное поручение, а она ненавидела домашние дела почти так же сильно, как скуку, однако некоторые уроки жизни усваиваются с большим трудом.
Фэйф, томясь от скуки за кухонным столом, откусила печенье. Уже больше одиннадцати, а она все еще не одета, все еще в шелковом халате, который купила, когда ездила в Саванну в апреле. И халат этот ей тоже надоел. Одно и то же, день за днем, месяц за месяцем.
– У вас опять припадок ennui[3], мисс Фэйф? – спросила с ужасающим французским акцентом Лайла. Она иногда пользовалась французскими словечками, так как ее бабушка была креолкой, но главным образом потому, что они приятно щекотали ее самолюбие.
– Здесь никогда ничего не происходит. Каждое утро такое же, как вчерашнее, и день проходит впустую.
Лайла самозабвенно терла стойку с посудой. Она уже час занималась этим делом, ожидая, когда Фэйф забредет в кухню. Она имела на нее виды.
– Наверное, вам нужно побольше двигаться. – И Лайла взглянула на Фэйф. Глаза у нее были добрые, карие. Взгляд совсем бесхитростный, отшлифованный долгой практикой.
Она знала ту, на которую нацелила свой мнимо бесхитростный взгляд. Она нянчила мисс Фэйф со дня ее рождения, и Лайла любовно вспомнила, как крошка верещала и размахивала кулачонками, не принимая мир, в который только что пришла. Лайла сама с двадцати лет стала частью мира Лэвеллов. Ее наняли помогать по дому, когда миссис Лэвелл вынашивала мистера Кейда.
Тогда ее волосы, ныне цвета соли с перцем, были черны, как вороново крыло, а бедра чуточку поуже, чем сейчас, но она следила за собой и считала, что с возрастом превратилась в зрелую женщину с прекрасной фигурой. Цвет ее кожи напоминал карамель, которую она растапливала и потом обмакивала в нее яблоки к каждому Хэллоуину[4]. Она любила подчеркнуть цвет лица яркой губной помадой и всегда носила ее в кармане фартука. Замужем она никогда не была. Не то чтобы не представлялось случая. У Лайлы Джексон в свое время имелось немало поклонников, но выйти за кого-нибудь из этих красавцев замуж? Это совсем другой коленкор. Лайла предпочитала оставить все как есть, то есть иметь поклонника, который в условленный час звонит в дверь и сопровождает ее, куда ей заблагорассудится. И пусть обхаживает ее весь вечер, чтобы она была к нему благосклонна.
А выйти замуж означало бы, наоборот, ухаживать за ним, терпеть его характер, видеть, как он чешется за столом и рыгает. Нет, она предпочитала другой образ жизни и поэтому сейчас живет в прекрасном доме, и, черт побери, «Прекрасные грезы» принадлежат ей не меньше, чем хозяевам. Лайла любила мужское общество, но не желала отягощать себя разными проблемами. Прижиматься к кому-нибудь время от времени было очень приятно, и она себе в этом не отказывала.