После четырёх неудачных попыток с тем же числом хозяин Синвара теряет терпение. Он гневно обращается к сыну:
— Послушай, Паво, я не буду больше ставить на тринадцать. Довольно уж я проиграл на этом дурацком числе.
Он раздражается больше и больше; выгоняет слугу, У которого скрипят сапоги; бросает ожесточённые взгляды на румына, который забывает забрать свой выигрыш и тем задерживает игру. Хозяин Синвара начинает тяготиться и любопытными, которые его окружают. Неужели им решительно нечего делать? Он подзывает девушку из толпы и говорит:
— Это ведь тебе я дал золотой? Девушка краснеет и глубоко приседает.
— Почему же ты не уходишь, дитя моё?
Розовые губы шевелятся, но она ничего не говорит и опускает глаза. Хозяин Синвара вглядывается в неё внимательнее и даёт ещё золотой.
— Вот, возьми. Приходи ко мне после игры, после полуночи.
Девушка краснеет до корня волос и опять почтительно приседает. Потом она пробирается через толпу, улыбаясь всем, и уходит.
Хозяин Синвара возвращается к игре.
— Мухи бьются об окна, — говорит он. — Здесь постоянно что-нибудь мешает. Прогоните мух.
Его деньги быстро тают. Румыну везёт. Хозяин Синвара смотрит на его удачу с величайшим неудовольствием.
— Смотри-ка, у меня осталось только несколько несчастных бумажек! — обращается он к Паво. — Но я не сдамся, лучше всё проиграю. Теперь я ставлю тысячу красное, может быть, это мой цвет.
Красное выиграло.
— Может быть, красное в самом деле счастливый цвет. Поставлю на него ещё раз. Попробуем. Красное проиграло. Тогда хозяин Синвара совсем вышел из себя.
— Уйди! — кричит он сыну, сидящему рядом. — Ты мне приносишь несчастье. Неужели ты не видишь, что разоряешь меня? Я должен отыграться, я хочу вернуть свои деньги. — Но в ту же минуту, вспомнив роль, которую хотел играть, прибавляет: — Видишь, что я делаю ради тебя. Я тебя проучу.
— Я уже проучен, — бормочет Паво.
— Молчи, ты ещё не проучен как следует. Ты начнёшь опять. Всё это я делаю ради тебя, слышишь! Убирайся.
Паво встал и ушёл.
IV
Уже было недалеко до полуночи. Один за другим игроки покидали рулетку, только румын и однорукий военный не унимались. Седобородый военный играл очень осторожно, ставил мелкие кредитки, довольствовался малым и выигрывал. Ему не переставало везти, но удача не делала его более дерзким.
Хозяин Синвара поступал совершенно иначе, малейший выигрыш делал его безудержно смелым. У него было круглым счётом около тысячи, когда Паво ушёл. В два приёма он выиграл шестьсот, которые сейчас же поставил и проиграл. В сущности, он казался жалким и возбуждал сочувствие окружающих. Принц, вернувшийся в зал только зрителем, собственноручно принёс стакан вина хозяину Синвара.
— Вам не везёт сегодня, — сказал принц. — Надо бросить игру.
Принц подал этот совет во всеуслышание. Хозяин Синвара не отвечал, он только рассеянно взглянул, весь поглощённый игрой, и выпил молча вино.
Вдруг счастье, казалось, начало склоняться в его сторону, он выиграл три раза подряд.
— Вот как надо играть! — сказал он весело и любезно старому военному. Но тот ничего не слышал, он был поглощён своей игрой на обычную мелкую ставку. Румын замечает нервное возбуждение, охватившее хозяина Синвара, он обменивается взглядом с крупье и забирает свой последний выигрыш. Он тоже прекращает игру.
Хозяин Синвара спустил всё. У него осталось несколько сотен, он ставит всё на чёрное, до последней монеты, и проигрывает. Он растерянно оглядывается, он очень, бледен.
— К чёрту чёрный цвет! — бесится он.
Он собирается с мыслями. Крупье не спускает с него глаз, он машинально выплачивает старому воину его ставку, не разбирая, выиграл ли тот или проиграл. Хозяин Синвара всё ещё сидит неподвижно, кажется, он что-то обдумывает. Почему он не ушёл? Он снимает поочерёдно оба свои кольца и протягивает их через колесо крупье. Тот бросает на них взгляд, спокойно кладёт их в свой железный ящик к другим украшениям и передаёт хозяину Синвара три тысячи золотом. Никто не произносит ни слова. Тот держит тяжёлые свёртки в руках и дрожит всем телом. Вдруг он приподнимается со стула и резким движением ставит свёртки, один за другим, на чёрное. Золотые монеты глухо позвякивают в бумажной оболочке.
Шарик несётся по кругу, он бежит легко и беззвучно, медлит то у того, то у этого числа, останавливается.
— Красное!
Хозяин Синвара вскакивает. Он хватается обеими руками за голову и с воплем убегает из игорного дома.
V
На следующее утро этот сплетник — гостиничный слуга — рассказал мне, что хозяин Синвара проиграл в рулетку пятьдесят четыре тысячи. Паво же, напротив, вернулся в свою палатку; он — слуга — встретил его у колодца, Паво расхаживал с непокрытой головой и что-то говорил, словно читал самому себе проповедь. Между прочим, ни один священник не мог бы проповедовать, как Паво, когда он в соответствующем настроении. «Беги от искушения! — восклицал он вновь и вновь. — Повернись спиной к искусителю! Протянешь ему палец — он завладеет твоим сердцем. Неужели ты пал так низко, что я, столь заблудший, должен тебя остерегать?» Паво в самом деле говорил очень убедительно; слуга полагал, что он готовил речь, которую утром произнесёт отцу.
Пронырливый слуга всюду совал свой нос и всё знал.
— Вы сегодня уезжаете, — сказал он мне. Я ни слова не говорил об этом в гостинице, даже не требовал счёта.
— Откуда вы знаете? — спросил я.
— Знать — я не знаю, — отвечал он. — Но вы велели на почте посылать письма за вами следом. И ещё вы заказали экипаж к пароходу на пять часов.
Даже это он разнюхал! У меня было такое чувство, что этот разумник шпионит за мной, он был мне отвратителен. Охваченный гневом, я не смог вынести его наглого взгляда; его белесые глаза пронизывали меня, как ледяной сквозняк.
— Убирайся, собака! — сказал я.
Он стоял молча. Этот нахал не тронулся с места. Руки он держал за спиной. О чём он думает и что вертит в руках? Затевает что-то.
— То, что вы сказали, мне очень обидно, — говорит он наконец. Больше он ничего не произносит, но смотрит мне дерзко в лицо. Я захожу ему за спину, чтобы посмотреть, что он затеял. В руках у него ничего нет, он быстро перебирает согнутыми пальцами. Я опять становлюсь перед ним, плечи его вздрагивают, глаза полны слёз. Мне жаль, что я его выругал, и я собираюсь всё загладить, как вдруг он подаётся ко мне, в его руке блестит странный предмет, какой-то чудной ключ с двумя бородками. Он замахивается и ударяет меня по правому запястью. Моя рука падает, немеет от тупого удара. Я поражён его дерзостью, не могу вымолвить ни слова, стою не двигаясь. Он снова закладывает руки за спину. Через минуту я прохожу мимо него к двери.
— Вы думаете, что я ударю вас ещё? Не думайте так. Сохрани меня Бог! — говорит он.
Я открываю дверь левой рукой и отвечаю:
— Ступайте и принесите мне счёт.
Слуга низко кланяется и уходит. Я слышу, как, выйдя за дверь, он громко всхлипывает…
Я не уехал в тот день; рука очень болела, и я чувствовал себя совсем больным. На запястье темнели два пятна, два глубоких кровоподтека, жилы распухли до самого локтя. Ну и грубиян этот слуга! Он, впрочем, казалось, сразу раскаялся в своей выходке, принёс мне спирту для руки и перевязал рану; теперь-то никто уж не смог бы сравниться с ним в услужливости. Он позаботился, чтобы в соседней комнате не шумели, когда я вечером лёг отдохнуть, — это совершенно по своей инициативе. Он яростно прогнал кучку пьяных крестьян, с песнями остановившихся под моим окном около часа ночи. Я слышал, как он их упрекал за то, что они нарушают сон больного знатного господина, князя, повредившего себе руку.
На следующее утро я позвонил два раза — он не приходил. Я. был в раздражительном настроении, чувствовал себя совсем больным и стал усиленно звонить в третий раз. Наконец я увидел, что он идёт по улице — он куда-то выходил. Когда он вошёл ко мне, я не мог сдержаться и сказал:
— Я звоню уже четверть часа. Я охотно заплачу вам вдвойне, если вам кажется, что ваши услуги этого стоят. Принесите мне чаю.
Я видел, как ему было больно от моих слов. Он ничего не ответил и побежал за чаем. Меня вдруг тронуло его терпение и приниженность; быть может, он никогда в жизни не слыхал ласкового слова, а я его браню. Я хотел сейчас же загладить свою несправедливость и, когда он вернулся, сказал:
— Забудьте мои слова! Я никогда больше не скажу ничего такого. Я и сегодня ещё болен.
Он был, видимо, очень рад моему ласковому слову и отвечал:
— Мне необходимо было уйти. Уверяю вас — это было очень важное дело.
Но, ободрённый моей приветливостью, он сразу превратился в прежнего сплетника, набитого разными историями, готового рассказывать мне всякую всячину, выведанную им о посетителях гостиницы.
Но, ободрённый моей приветливостью, он сразу превратился в прежнего сплетника, набитого разными историями, готового рассказывать мне всякую всячину, выведанную им о посетителях гостиницы.
— Позвольте вам сказать, что хозяин Синвара только что отправил к себе домой человека, который должен привезти ему деньги, много денег. Паво думает, что он разорится на рулетке. Колец он не мог ещё выкупить.
— Хорошо, хорошо! — сказал я.
— А та девушка, которую вы вчера видели, провела у него всю ночь. Она с гор, о такой чести она, наверно, никогда и не мечтала. Даже отец никак не мог поверить.
Под вечер я опять сидел на балконе и смотрел на толпу около палаток. Рука моя была на перевязи. Русский лежал на скамейке недалеко от меня и читал книгу. Вдруг он взглянул на меня и спросил, слыхал ли я, что хозяин Синвара послал домой за деньгами. А утром он виделся с Паво. Тот прочёл ему целую проповедь, и отец отчасти признал его правоту. Но слушаться он не желал и твёрдо стоял на том, что надо по крайней мере вернуть проигранное. Неужели кто-нибудь воображает, что он так и оставит этой разбойничьей шайке шестьдесят три тысячи ровным счётом? Ну, так они очень ошибаются. А впрочем, он не только для того будет играть, чтобы вернуть свой проигрыш. Добрые люди, которые так его жалели, когда он проиграл свои кольца, должны бы знать, что он первому встречному нищему может подарить по такому кольцу на каждый палец и не станет беднее от этого.
— И это правда, — прибавил русский, — он уже настолько заражён игрой, что проигрыш стоит у него не на первом месте. Его тянет теперь заманчивость, напряжение, мука, дикое волнение в крови.
— А Паво? Что сказал на это Паво?
— «Беги от соблазна! — сказал Паво. — Возьми себя в руки, бери пример с меня!» Паво говорил долго, голос его сделался печальным, время от времени он подымал даже руку» к небу. Это было зрелище замечательное — лукавый грешник под личиной добродетели, которую сам давно потерял. У него хватило дерзости на то, чтобы увещевать отца самым серьёзным образом. Отец же утверждал, что он играет только для блага сына, хочет спасти его от порока и для этой цели ничего не пожалеет. Тогда Паво преисполнился гнева: он всю жизнь берёг свою честь, а отец проиграл даже кольца, в присутствии всех заложил фамильные драгоценности. Он, Паво, всегда сохранял достоинство, никогда никакого долга не было на его палатке, она стоит неприкосновенно, и он постоянно; заботливо ведёт свои дела. В конце концов, он пригрозил отцу князем Яривом. «Молчи! — сказал отец. — Я обещал себе, что покажу тебе последствия твоего распутства, и я это сделаю. До свидания, Паво».
Паво должен был уйти. Но от отца он прямо пошёл в игорный зал.
— А вы не думаете, что отец действительно намеревается вернуть сына на путь истинный таким необычным образом? — спросил я русского. Он покачал головой.
— Может быть. Но это ему не удастся. Не говоря уже о том, что старик увлечён не меньше сына.
Теперь все разговоры сосредоточились на хозяине Синвара и на его игре. Это ему было нипочём, — так он говорил, держал голову ещё выше, и лицо его было весело. Время от времени он снисходил до шуток с окружающими.
— Вы смотрите на мои руки, — говорил он. — Ах да, я совсем обнищал, я проиграл даже кольца. Ха-ха-ха!
Всё это время, пока у него не было денег, он не ходил в игорный зал, но приказал слуге докладывать весь ход игры, кто выиграл и кто проиграл, какие ставки и кто азартнее всех играет. На следующий день русский рассказывал мне, что хозяин Синвара три часа молился Богу, прося себе счастья в игре: только бы отыграться, и тогда он совсем бросит игру. Он молился вслух и даже плакал; русский узнал это от гостиничного слуги, который подсмотрел в замочную скважину.
VI
Прошло три дня. Рука перестала болеть, и я решил ехать вечером. Я пошёл в город по делам, побывал, между прочим, в полиции, чтобы отметить паспорт. Возвращался домой я мимо палатки Паво. В конце концов, против воли, и я начал интересоваться этим человеком и его отцом. Все говорили о них, вся гостиница была полна пересудами об этих двоих, и я, наконец, как все, не мог уже не думать о них и не справляться о них каждый день.
Я зашёл к Паво в палатку. Я слышал, что накануне вечером он очень много выиграл в баккара. Он дочиста обыграл какого-то заезжего путешественника, подарив ему после игры несколько сотен; потом принялся за рулетку, счастье не покидало его, он и тут выиграл целое состояние.
— Подумайте, — сказал мне Паво, как только я вошёл в палатку, — подумайте, хозяин Синвара, мой отец, только что был здесь и хотел занять у меня денег! Хочет выкупить кольца. Я и не подумаю сделать такую глупость. Отец мой очень добрый человек, и мне было очень больно отказать ему в этой услуге, но сделал я это для его же пользы. Сын должен беречь честь семьи. Отец должен понять, к чему ведут подобные безумства. Я нахожу, что поступил правильно. Как вы думаете?
В этот момент вид его был мне отвратителен. Он стал самодоволен и самонадеян после вчерашнего невероятного счастья, которое снова наполнило его карманы деньгами. Он опускал лицо, когда говорил, прятал его, отворачивался, как будто на лбу его было клеймо, а когда он поднимал глаза, в них была ложь. Но шея его была так красива и рот тонко очерчен и ярок.
— Как вы думаете? — повторил он.
— Не мне об этом судить, — ответил я.
— Это значит, — злобно пробормотал он, — что вы не понимаете слов благоразумного* человека.
Он сердито пожал плечами и прошёлся за прилавком. Потом остановился и спросил:
— Чем могу служить, раз уж вы изволили зайти ко мне?
Я назвал что-то первое попавшееся, совсем мне, в сущности, не нужное. Получив желаемое, я удалился.
Только я успел вернуться в гостиницу, как примчался слуга и рассказал, что посланец хозяина Синвара прибыл с деньгами. Теперь тот сидит, готовый начать игру, как только откроется игорный зал. Паво ничего об этом не знает, Паво и не должен знать; ему, слуге, специально заплачено за то, чтобы он не побежал сразу к Паво и не рассказал ему всего.
Пробило пять часов.
Как только открыли игорный зал, хозяин Синвара направился туда. Он был в возбуждённом состоянии и делал престранные движения руками: не то уверял того в чём-то, не то клялся.
Принц и однорукий военный уже были на месте, а румына не было; ещё несколько посторонних начинали играть. Прежде всего, хозяин Синвара выкупил свои кольца.
— Я буду сегодня ставить самые крупные суммы, какие только позволены, — сказал он крупье, не глядя на него. Лицо его с этой минуты стало холодно и полно достоинства.
— Да поможет вам в игре ваша счастливая звезда! — отвечал крупье и поклонился. Игра началась.
Хозяин Синвара действовал решительно. Три раза подряд он ставил на красное и выигрывал. Тогда он спрятал свои деньги в карман и начал играть только на выигрыш. Несколько раз он пробует сыграть на тринадцать, но проигрывает; перемена счастья раздражает его, он снова несколько раз ставит на красное и выигрывает. Теперь перед ним на столе лежит порядочная сумма денег; он играет без расчёта, без размышлений, смело пытает счастье и, чтобы не терять времени, готовит новую ставку, пока шарик ещё не остановился. Считать он бросил, играет в каком-то экстазе. Взгляд его падает на один из чёрных квадратов, он сейчас же ставит крупную ставку на этот квадрат.
Чёрное выигрывает. Теперь он выигрывает беспрестанно. Этот чёрный квадрат становится для него золотой россыпью, из которой он черпает выигрыши, и он пользуется этим основательно. Вдруг он задумывается, останавливается, тяжело дышит. Колесо вертится, но хозяин Синвара забыл поставить, он всё ещё тяжело дышит. Входит всё та же девушка, она подходит к нему, улыбаясь и краснея. Он замечает её и отмахивается.
— Смотри, ты вошла и я забыл поставить, — говорит он. Через мгновение он снова подзывает её. Шарик остановился на красном. Хозяину Синвара повезло, что он на этот раз не поставил на чёрный квадрат. Он кладёт девушке в руку одно из своих дорогих колец и шепчет ей что-то. Девушка густо краснеет и, обхватив руками голову, убегает из зала.
Хозяин Синвара продолжает игру, всё так же упрямо, всё так же неразумно. Он берёт несколько горстей золота, несколько тяжёлых свёртков, и ставит всё на красное. Сейчас же им овладевает странная неуверенность, он испуганно протягивает руку, будто хочет взять всю ставку обратно, но овладевает собой и оставляет деньги. Шарик останавливается.
— Красное!
— Красное! — повторяет хозяин Синвара. Он снова торжествующе улыбается окружающим и громко говорит: «Опять красное! Так я и чувствовал».
С этой минуты благоразумие вовсе покидает его. Часы бьют десять, приходят ещё люди, ночные игроки, которые начинают играть по-настоящему только в это время; среди них и румын. Я совсем забыл про своё путешествие, не трогался с места и следил за действиями хозяина Синвара в величайшем напряжении. Он же никого не замечал из вновь пришедших, окружавших его, он едва ли замечал, что за столом сидят ещё другие игроки, кроме него. Удача помрачила его рассудок, он швыряет большие суммы на несколько чисел сразу. Каприз, внезапное вдохновение заставляет его схватить горсть золота и поставить наивысшую ставку на двадцать пять, Трое игроков следуют его примеру, все кругом шепчутся и ждут.