— Чует мое сердце...
И у меня тоже, честное слово, в груди заныло. Ведь тот канализационный люк, куда мы свою отраву вылили, прямо у четвертого поста расположен, у самых складов. Выхолит, задержись мы на четверть часа, попали бы в самый эпицентр перестрелки...
Потом на тумбочке дневального у входа слабо задребезжал телефон, и с этого паскудного момента дальнейшие события разворачивались со стремительностью тутой спиральной пружины, выпрыгнувшей из корпуса заводной игрушки. Дневальный поспешно схватил трубку, ему что-то сказали, он что-то ответил, ему еще что-то сказали, он испуганно пискнул «Есть!» и, с трудом прочистив свое петушиное горло, хрипло заблажил:
— Батальон, боевая тревога!
Мы еще несколько секунд сидели на местах, недоуменно озираясь — стать жертвой идиотской шутки скучающих дембелей не хотелось никому. Однако в ленкомнату вихрем ворвался дежурный по батальону и бешено заорал:
— Придурки, команды не слышали?! Быстро строиться у оружейки!
Получив новый ориентир, народ бросился к выходу. Как обычно в таких случаях, возникла легкая паника и давка в дверях. Какой-то салабон больно ткнул меня локтем в бок, я лягнул гада ногой, но попал почему-то не по нему, а по Аре Бешеному. Мать твою двадцать! Ара меня размазал с полуразворота, по всем армейским правилам — ударом в солнечное сплетение. Несколько метров я пролетел по воздуху, собирая собой стулья, и вписался башкой аккурат в огромное настенное зеркало. У нас, знаете, в батальоне зеркала повсюду, на каждом шагу — это комбат, лысая дрянь, озаботился, чтобы бойцы постоянно могли следить за своим внешним видом. Но зеркало в ленкомнате было особенным: возле него комбат и его замы прихорашивались каждое утро перед разводом подразделений на работы. Поэтому еще с вечера дневальным приходилось натирать эту стекляшку фланелью до состояния абсолютного блестения. А зеркало было внушительным, полтора на два с половиной метра, намучаешься тут... И вот вся эта зеркальная масса дождем обрушивается мне под ноги, я тупо хватаюсь за стену, сквозь жуткую головную боль с трудом соображая, что следующих двадцати зарплат мне не видать, а оторопевший дежурный замирает в дверях и, не веря своим глазам, обозревает учиненный нами разгром, а потом пристально смотрит на меня, будто выбирая, в какое место вернее ударить, чтобы послать в нокаут с первого раза. Вот эти-то потерянные секунды, ребята, меня и спасли, потому что засипело внезапно в засоренных канализационных трубах на этаже, пошли по ним с грохотом шершавые пузыри воздуха, и еще потек снизу журчащий вибрирующий шум. Как выяснилось вскоре, это двигалась смерть.
Дежурный по батальону колебался еще пару секунд, однако чувство долга победило, и он, звеня ключами и матеря меня в голос, побежал отпирать оружейку. Проклиная все на свете, я выбрался вслед за ним из опустевшей лен-комнаты. Счастливые люди, которым не довелось разбить комбатское зеркало, уже образовали вдоль коридора длинную очередь, головой упиравшуюся в оружейную комнату, а хвостом — в ленинскую. Размазывая по лицу кровь из носа, я пристроился последним.
Канализационные трубы грохотали и рычали не переставая, и вскоре из туалета начал доноситься характерный плеск — судя по всему, жидкое дерьмо нашло дорогу наружу.
— Тумбочка! — страдальчески завопил несчастный дежурный: бросить открытую оружейку он никак не мог. — Ты что, не слышишь, что творится? Давай свободного дневального, олух!
— Дневальный свободной смены, на выход! — послушно гаркнул его помощник.
Искомый дневальный обнаружился в расположении первой роты. Грохоча сапогами, он добежал до туалета, рывком распахнул дверь и выдохнул: «Елки!» Потом он бросился внутрь, раздался грохот жестяного таза по кафельному полу, и больше дневального никто не видел.
Сколько времени прошло с этого момента до тех пор, пока из распахнутой настежь двери туалета не начало вытекать? Наверное, немного. По крайней мере дежурный не успел еще справиться с замком последней ружейной пирамиды, когда в коридор с мерзким масляным шумом хлынул мутно-коричневый поток гигантских червей вперемешку с пауками и жуками говенными.
Нет, это только сейчас смешно, это сейчас я по-идиотски хихикаю, а тогда было совсем не до смеха. Я прямо примерз к полу, внутри у меня стало прохладно и противно, будто я разом выкурил целую пачку ментоловых сигарет. За мгновение до того, как из туалета хлестнуло, я механически сделал два шага назад и оказался в ленкомнате. В голове у меня было пусто, в пальцах покалывало, дыхание в груди перехватило, словно я провалился под лед. Я протянул руку и аккуратно прикрыл за собой дверь. Я точно знал, что сейчас произойдет.
В коридоре возникла немая сцена. Все длилось, наверное, не дольше нескольких мгновений, но для меня, затаившегося за дверью, они растянулись на тысячелетия. Кто-то в задних рядах успел пронзительно взвизгнуть, кто-то, стоявший у двери, вывалился на лестничную площадку, кого-то вырвало — ив этот момент склизкие твари атаковали. Этот поганый маслянистый шорох я бы не спутал ни с чем. Судя по звуку, передвигались канализационные насекомые очень быстро, скорее всего, так стремительно, что порой глаз даже не успевал схватывать их перемещения. От прежней их медлительности и неуклюжести не осталось и следа. И их было слишком много. Мужики, я чуть не рехнулся, когда понял наконец, что происходит — а понял не сразу. Маленькие твари с разбегу впивались ребятам в ноги, рассекали одежду и кожу жуткими жвалами, карабкались еще выше. Они быстро расползались по коридору, словно мутное озеро серной кислоты.
Меня парализовало страхом и омерзением, прямо к полу пришпилило. За дверью паника поднялась, крик страшный, стряхивают ребята этих тварей, отрывают от себя, оставляя в теле жвалы, насекомые лопаются, из них какая-то мерзость хлещет... Паша Телепнев и Ромка Гецько сразу погибли: их повалили на пол и растерзали прямо перед туалетом. Я их по голосам опознал. Основная масса народа, придя в себя, ломанулась к выходу, а из тех, кто замешкался, не уцелел никто. Я слышал, как Ара орет в расположении первого взвода — видно, раненный, забрался на кровать второго яруса, чтобы не достали. Но его и там достали. Женю Камаева сожрали недалеко от ленкомнаты... И кровь, кровь, как из пожарного шланга, в потолок бьет — слышно, как документацию на стенде дежурного по батальону кропит крест-накрест красным... Противный звук такой: кровью по бумаге... Сам дежурный трясущимися руками на ощупь набивал автоматный магазин патронами из цинкового ящика, потрясенно глядя на бойню, происходящую перед оружейкой; с другого конца коридора через неравные паузы доносились торопливые металлические щелчки. Когда патроны влезать перестали, он торопливо вщелкнул магазин в ближайший автомат и нажал на курок. Разорванные пулями насекомые брызнули во все стороны, с влажным чмоканьем впечатываясь в стены. Потом из туалета выплеснулась новая волна шуршащей, чавкающей, отвратительно воняющей погани, и в коридоре, похоже, стало по колено кровавой каши из дергающихся, извивающихся, бьющихся в бешеной злобе, копошащихся насекомых тварей... Все, не могу больше...
Ладно. Вроде отпустило немного. Короче, дальше было вот чего... Стою я, значит, перед закрытой дверью, и прислушиваюсь к тому, что в коридоре происходит. Знаете, бывает иногда такое жуткое заторможенное состояние, — например, если махнешь разом пару стаканов водки или по башке получишь, — словно дело во сне или не с тобой происходит: вроде и страшно, и подташнивает, но знаешь, что в любой момент можешь проснуться или переключиться на другой канал, где мультики показывают, и поэтому ничего не делаешь, а стоишь и смотришь с дурацкой недоверчивой улыбкой, как кретин... Или слушаешь... Ч-ч-черт... В общем, слышу — ползет с той стороны Добрица, корешок мой покойный. Впусти, хрипит! А я даже шевельнуться не могу — как, честное слово, сковало меня по рукам и ногам... Короче, не впустил я его. Все равно он почти сразу голову на пол со стуком уронил и больше не двигался, я бы ничего сделать не успел...
Судя по доносившемуся из коридора грохоту, дежурный по батальону заклинил палец на курке и бешено вращал стволом автомата, все увеличивая и увеличивая диаметр очерчиваемого круга. Судорожно отбивавшийся от насекомых возле моей двери Вова Пасечник, материвший все святое семейство на чем свет стоит, поймал пулю в живот, булькнул и с омерзительным плеском рухнул прямо в кучу копошащихся червей. На следующем круге в радиус поражения наконец попала и моя дверь. Брызнувшими щепками мне лицо посекло — до сих пор болит. Бросился я на пол и слышу за дверью, у самого лица, какую-то новую гадость — такое хитиновое поскрипывание, и словно кто зубами дерево двери точит. Воображение мигом нарисовало мне здоровенных зубастых мокриц с ладонь величиной. Я таких никогда раньше не видел. Наверное, они жили в самых глубоких канализационных трубах и не вылезали наружу, а наш с Добрицей покойным хлорпикрин их оттуда выкурил. Но главный фокус заключался в том, что отделявшая меня от насекомых дверь неудержимо разлеталась в клочья и осыпалась на пол, расколотая автоматными пулями, и вскоре между мной и мокрицами с человеческими зубами должно было остаться только сантиметров десять свободного пространства.
Вот тогда-то я и очнулся окончательно. Кое-как развернувшись на четвереньках, рванулся к окну, уже почти ощущая, как мне в ноги впиваются маленькие челюсти. Автомат дежурного захлебнулся — или у него кончились патроны, или насекомые просочились через отверстия в решетке оружейной комнаты. Вылез я в распахнутое по случаю послеполуденной жары окно, поймал ногой карнизик шириной в полкирпича, который всю казарму опоясывает, и пополз по нему, поковылял прочь от окна, вжался в стену, щекой задеваю кирпичи, вниз не смотрю, ногами еле перебираю... Пятый этаж, ети его мать!..
Добрался до соседнего окна, что в расположение второго батальона выходит, хотел туда залезть, но вовремя прислушался... Бог ты мой! У них тут свой фильм ужасов почище нашего — куда там «Чужие»!.. Маслянистый шелест — черви, сухой шорох — пауки, скребущий треск — жуки, хитиновое поскрипывание — мокрицы и еще какое-то свистящее шипенье — наверняка бледные осклизлые твари с членистыми усами, которым я даже названия подобрать не могу. Копошатся слоем чуть не до потолка. Мерзость-то... Еле живой от страха и отвращения, пополз дальше. Аккуратно ступаю по карнизику размером в полкирпича, мышцы ног болят, руки о стену ободрал до мяса, башка кружится, тошнит страшно, вот-вот сорвусь. Кое-как миновал еще одно окно второго батальона. Туда я даже и пытаться заглядывать не стал, зажмурился, но глухие негромкие удары слышал отчетливо: черви бросались изнутри на оконное стекло, пытаясь меня достать, и у каждого на конце рот-присоска, а внутри него — челюсти вроде сложенных вместе и двигающихся из стороны в сторону бритвенных лезвий. Добрался я до кирпичной ниши возле самого угла казармы, сел в эту нишу и ноги свесил. Мама, думаю, не перебраться мне через угол!
Внезапно напротив раздался грохот, а потом — звон разбитого стекла. Я вскинул голову. В одном из окон соседнего корпуса казармы возник солдат в разодранной афганке. По-моему, он это стекло прямо кулаками вышиб. Он подавал мне какие-то странные знаки; в руках у него почему-то были огромный китайский веер и чучело фазана. Прыгнул он в окно плечом вперед, видно, рассчитывая в прыжке выдавить оставшийся в раме огромный осколок и броситься вниз. Верхнюю-то часть осколка, растрескавшуюся от первого удара, он действительно выдавил, а вот нижняя, блестящая и зазубренная, на которую он, не рассчитав, рухнул по инерции, разорвала ему живот и выпустила кишки. Даже с такого расстояния я отчетливо увидел, как стеклянное лезвие вспороло его тело, словно консервную банку. Хотя если бы и не этот осколок, падение головой вниз с четвертого этажа вряд ли прибавило бы ему здоровья. Когда он судорожно задергался на своем осколке, до половины свесившись из окна, на его спине появились, отчаянно карабкаясь и отпихивая друг друга, до боли знакомые канализационные твари. И вот тут-то я окончательно понял: а ведь такая чертовщина по всей казарме происходит! Некуда мне бежать! Эти гады, наверное, изо всех унитазов повылазили, изо всех раковин и писсуаров!..
Только тогда я и обратил внимание на непрерывный странный шорох, текший снизу. Схватился я за водосточную трубу, вниз свесился... Паскудство! Прямо подо мной по горячему асфальту хлещут полчища тварей поганых. Целые коричневые сугробы тварей, которые извиваются, корчатся, шевелятся, кусают друг друга и расползаются, расползаются во все стороны. Шум от них стоит, словно кто разом тысячу бумажных листов комкает. И изо всех канализационных люков они: лезут, карабкаются, шуршат. Но стошнило меня не из-за этого, а тогда, когда я разглядел между ними отдельные нестандартные экземпляры размерами с хорошую овчарку и червей толщиной с физкультурный канат. Наверное, эти чудовища были у них королями колоний и постоянно прятались в удаленных коллекторах или в каких-нибудь заброшенных канализационных отводах. Вот, значит, по кому караул палил... Видно, дело действительно серьезное, если даже такие монстры наружу повылазили. Я уже потом, в каптерке, представил себе ужас и потрясение часового, когда на его глазах из люка в асфальте выбрался гигантский паук, способный откусить ему руку. А в тот момент моя фантазия не работала, меня хватило только наклониться пониже и вывалить прямо на этих тварей то, что еще оставалось в моем желудке от обеда.
Тогда я увидел все это очень отчетливо. А вот теперь думаю: как такое могло быть, если я как зажмурился после окна второго батальона, так и не открывал глаз, пока блевать не закончил?..
Где-то в районе штаба вякнула одинокая автоматная очередь, какая-то зигзагообразная и рваная, словно полоснул кто-то наугад, лишь бы куда. Да, точно, тогда-то я глаза и открыл. Вслед за этим бабахнуло возле столовой, и над крышами складов поднялись клубы белого дыма. Значит, наши еще не сдались, соображаю я. Кто-то пытается эту дрянь «черемухой» травануть. Соображаю я так в перерывах между рвотными спазмами, а сам прикидываю: если твари от выдохшегося хлорпикрина настолько осатанели, что же от «черемухи» будет? И становится мне, прямо скажем, нехорошо. Хотя уж куда хуже вроде бы.
Больше я ничего подумать не успел, потому что окно, мимо которого я проползал минуту назад, угрожающе затрещало и внезапно вывалилось наружу — они на него, наверное, всей массой изнутри навалились. От отчаяния я сделал единственное, что еще мог сделать: обхватил водосточную трубу руками и ногами и медленно поехал по ней вниз, обдирая локтями и коленями серебристую краску. Доехал я каким-то чудом до третьего этажа и тут почувствовал, что труба вот-вот лопнет. Эти водостоки вечно на соплях крепятся, на проволочках каких-то, на обойных гвоздиках... Впрочем, спускаться на землю мне с самого начала было ни к чему. Там меня ждали с распростертыми объятиями. Так что шагнул я прямо в закрытое окно третьего этажа, мимо которого как раз проезжал, и оказался в каптерке батальона связи. Вскочил на ноги, весь поцарапанный, в осколках, озираюсь вокруг, как ненормальный. Счастье мое, что в момент первой атаки насекомых каптерка оказалась запертой. Несмотря на непрерывный скребущий шорох в коридоре, в щель под дверью забралось не так уж много насекомых. Не дожидаясь, пока они вцепятся мне в ноги, я расплющил тварей каблуками раньше, чем они успели меня почуять. Двух жуков, сумевших забраться на стол, я сначала не заметил, и тут же был наказан: один из них впился мне в левую кисть, а другой — в предплечье. Рука моментально онемела, словно в нее с размаху ткнули тупой ржавой рогатиной. Вырвал я по очереди тварей из своего мяса, едва не оставив челюсти в ранах, и швырнул об шкаф. Разлетелись жуки по всей каптерке: головы отдельно, лапки отдельно, желудки отдельно. Обшарив все помещение, я никого больше не нашел, но предварительно щель под дверью сейфом металлическим закрыл, а саму дверь на всякий случай шкафами завалил и окно обратно шкафом задвинул — не хватало еще, чтобы червяки с пятого этажа сыпаться начали. Раздавленные остатки маленьких тварей сгреб щеткой в дальний угол и накрыл старыми парадными кителями. В шкафу под парадками обнаружилась непочатая бутылка «Столичной», я ее вскрыл и облил раны как следует, для дезинфекции, а перед этим еще спичками прижег. Потом провел также сеанс внутренней дезинфекции — прямо из горлышка...
Вот, собственно, и все. Уже очень поздно. Я не знаю, сколько, у меня нет часов. Стемнело давно. Из-под вороха парадок в углу идет нестерпимая вонь. За дверью по-прежнему комкают бумагу и размазывают масло. Кажется, у меня поднялась температура и начался озноб. Ужасно болит поцарапанное лицо, похоже, будет нагноение. Башка, которой я треснулся об зеркало, просто раскалывается. Твари не собираются уходить обратно в канализацию, их дразнит запах крови. Впрочем, обоняние у них развито совсем не так хорошо, как мне показалось вначале, потому что за запертой дверью они оставили меня в покое. Оно и понятно — нельзя иметь хорошее обоняние и жить в канализации. Спасать меня, судя по всему, никто не собирается. Мне не хочется об этом думать, но, похоже, из всей нашей части только я один и выжил. Может быть, сидят где-нибудь еще несколько таких же бедолаг, забаррикадировавшись, тихо с ума сходят... Пока еще в офицерском городке смекнут, что к чему, пока еще зачешутся, пока еще пришлют помощь... Впрочем, черт его знает — может, как раз сейчас лавина кровожадных насекомых выбирается из дренажных колодцев прямо посреди городка. В этом случае там будет не до нас...
Ну, вот я все и рассказал. Сейчас лежу в каптерке батальона связи на куче мятых матрасов и надиктовываю себе трибунал на старшинский магнитофон. Впрочем, если меня спасут, пленку я заберу с собой и сожгу. Ну а если нет — может быть, потом, когда найдут эту кассету, она пригодится для выяснения обстоятельств... Если ее раньше черви не пожрут... Времени у меня много, жаль только, пленка заканчивается.
Знаете, дорого бы я дал, чтобы узнать, куда эти горе-строители нашу канализацию вывели, где такая флора и фауна водится. А может, за те годы, что наша воинская часть здесь стоит и отраву под землю спускает, местные насекомые мутировали, как в том фильме «Крысы», и одного маленького толчка, нашей с Добрицей покойным глупости, хватило для того, чтобы выгнать их на поверхность в поисках крови... Либо тот хлорпикрин, что мы бабахнули в канализационный колодец, обжег кого-то из насекомых королей, который отдыхал там в холодке, и обезумевший от боли король устроил нам карательную акцию... Не знаю, не знаю... Если бы не бутылка, в которой на настоящий момент уже ничего не осталось, я вряд ли сумел бы сохранить здравый рассудок посреди этой чертовщины.