Не включать! Нет! Не на…
Так для этого, выходит, ты остался?
Пальцы тяжело, с усилием вмяли клавишу в панель, снимая с Одиссея всякую ответственность за жизнь и безопасность находящегося в нем человека. Вот он, резерв…
– Ноль, девяносто восемь…
Долгое молчание. Только тело становится все тяжелее. Особенно голова…
– Ноль, девяносто девять…
Сколько же можно выносить такое? Еще несколько минут – и не выдержу… Нет, ТД был прав – людям не следует ходить на пролом пространства. Пусть бы это делал Одиссей… Что же он молчит?
– Ноль…
Мягкое сотрясение прошло по кораблю.
– Ноль…
И после паузы:
– Ноль…
– Скорость! – дико закричал Валгус. – Скорость же!
– Скорость – ноль, – внятно ответил Одиссей.
Валгус взглянул на счетчик. Столбик упал до нуля. Ускорения не было – Валгус почувствовал, как кровь отливает от щек. Движения тоже не было. Ничего не было. И только приборы группы двигателей показывали, что теперь все работает на пределе.
– Так… – сказал Валгус. Отключил кислород. Медленно поднялся с кресла – и тотчас, обмякнув, опустился обратно.
Что-то возникло в рубке. Небольшое тело. Угловатое, тускло отблескивавшее гранями. Так иногда выглядят метеориты. Тело появилось у переборки, медленно пропутешествовало через все помещение и исчезло в противоположной переборке. Именно в ней…
– Что? – растерянно спросил Валгус.
– Что – что? – неожиданно услышал он.
– Я к вам не обращался, Одиссей.
– Ну так не болтайте. Я этого терпеть не могу.
– Как? – пробормотал Валгус. Он выглядел в этот момент очень глупо.
– Вот так. Вы мне надоели. Этот легкомысленный тон… Потрудитесь разговаривать со мной по-человечески.
«Боги, какая чепуха!» – подумал Валгус и спросил:
– С каких пор вы стали человеком?
– Не стал. Но я не глупее вас. И у меня самолюбия не меньше, чем у вас.
Валгус захохотал. Он испугался бы, услышав себя со стороны – такой это был плохой смех. Очень скверный смех. Даже не смех, а…
А что же оставалось? Три с лишним месяца вы летите в одиночестве, вдалеке от людей, костров и звезд. Одиночество подчас бывает даже кстати, но иногда нужна хотя бы иллюзия общения с кем-то живым. Кроме вас, на корабле больше никого одушевленного нет, но есть одно говорящее. Это – сам корабль. Вернее, его кибернетическое устройство, объединяющее в себе свойства киберпилота, штурмана, инженера, оборудованное к тому же для удобства пилота, разговорной аппаратурой. Оно, это устройство, может артикулировать звуки человеческой речи и определенным образом отвечать на заданные вопросы – если они касаются корабля или полета. Сложное устройство, согласен, но уж никак не человек. Не разумное существо. Даже не электронный мозг. На худой конец – так, мозжечок… За эти три с лишним месяца вы к нему привыкаете. Иногда разговариваете с ним не только языком команд. Пытаетесь сделать из него переводчика (ибо считаете, что литература вам не чужда), и даже подключаете фундаментальную память для пополнения его словаря. Иногда шутите. Так же можно шутить с чайником или еще черт знает с чем. Называете его Одиссеем, потому что это имя носит корабль. И никаких осложнений от всего этого не возникает. И вдруг такое крайне примитивное по сравнению с живым существом устройство заявляет вам, что у него есть – что? Самолюбие…
Валгус смеялся, пока не устал, а затем сказал:
– Самолюбие! У горстки криотронов…
Одиссей словно этого и дожидался.
– А вы горсть чего? Несчастная органика… Сидите и помалкивайте. Хватит уже того, что вы во мне летите. Я, как-никак, корабль. И хороший. И управляюсь сам. А вы, зачем вы вообще здесь? Кстати, во мне криотронов немногим меньше, чем нейронов в вашем мозгу. Так что гордиться вам абсолютно нечем. Сидеть!
«Он с каждой минутой разговаривает все увереннее», – подумал Валгус и буркнул:
– Не хватало только, чтобы вы стали мне приказывать!
– До сих пор не хватало. Теперь так будет. Вы поняли?
Валгус возмутился окончательно. Он вспомнил, что у него как-никак тяжелый характер, – все это говорят, – и сейчас Одиссей это почувствует.
– Пошел к черту. Я вот тебя сейчас выключу…
– Не удастся.
– Выключу. Ты просто перегрелся и сбрендил.
– Нет. И потом прошу говорить мне «вы». И не ругаться.
Так… Скорость – ноль. Это – при сумасшедше-напряженной работе двигателей. Криотронный штурман взбесился и заговорил, как человек. Метеорит прошивает корабль – и не оставляет никакого следа. Никакого! То есть по самому скромному расчету – три события, которых принципиально вообще быть не может. Значит, сошел с ума не Одиссей, а он сам, Валгус. Спятил еще вчера: не зря же ему примерещился этот «Apгo». Понятно. Или опять сон? А ну-ка… ох! Н-да. Не сон. Так что же произошло? Или, может быть, все уже миновало?
– Друг мой, как вы себя чувствуете? – спросил он.
– Я вам не друг. Оставьте меня в покое, в конце концов. Или я включу продувку рубки и в придачу стерилизатор. И от вас даже клочьев не останется.
Валгус поднялся и, пятясь, отошел к стене. Растерянно похлопал глазами. Чтобы выиграть время для размышления, спросил:
– Вы это серьезно?
– Совершенно. Жаль, что у меня нет рук. И дров! – последнее слово Одиссей произнес торжествующе. – Я бы дал вам по голове поленом. По-ле-ном, слышите?
– Вы же не знаете архаизмов! – Валгус ухватился за эту мысль с такой надеждой, словно именно архаизмы и должны были спасти положение и вернуть разбушевавшемуся аппарату приличествующую ему скромность. Если же нет… Что же, жаль, но проживем и с ручным управлением. Затормозим без него, тем более случалось в жизни не такое.
– Я многого не знал. Пригодилась ваша фундаментальная память. Я…
Одиссей умолк, потом быстро произнес:
– Еще один шаг – и я включу продувку!
Валгус торопливо отшатнулся назад – подальше от пульта. А рычаг полного отключения Одиссея был ведь уже совсем рядом… Но спорить бесполезно, Одиссей включит продувку быстрее.
– Вот так, – удовлетворенно сказал Одиссей, и Валгус с ужасом узнал свою интонацию. – И не думайте, что вам удастся выкинуть что-нибудь в этом роде. Глаз внутри у меня нет, но каждое ваше перемещение я чувствую. Без этого я не мог бы летать.
Правильно, перемещения он воспринимает. Так он сконструирован. Это ему необходимо для сохранения центра тяжести: на больших скоростях точная центровка обязательна. Как бы там ни было, путь к рычагу теперь отрезан.
Валгус вздохнул, заложил руки за спину. Надо постоять, прийти в себя, подумать. Не может быть, чтобы не нашлось способа справиться с этим – как его теперь называть, черт знает! Хотя… может быть применить самое простое?
Он поднял голову. Глядя на отблескивавшие панели Одиссея, громко, командным голосом, сказал:
– Внимание! Эксперимент продолжается. Слушать задание: уменьшить отдачу двигателей! Начать торможение!
Он пригнулся, готовясь встретить толчок. Но ничего не произошло. Одиссей молчал, только в глубине его что-то жужжало. Потом он заговорил:
– Вашу программу я заблокировал. Мог бы и просто выкинуть. Она мне не нужна. Свой эксперимент, если хотите, продолжайте без меня. Меня, Одиссея, это не интересует.
Так, это уже настоящий бунт.
– Повторяю: уменьшить скорость.
– Она и так – ноль.
– Но…
– Ну да. Пока я называю это условно «верхний ноль».
Говорит, как глава научной школы. Черт знает что! Нет, мириться с этим нельзя. Но прежде лучше пойти прогуляться по кораблю. Возможно, вся эта небыль – следствие длительных ускорений. Но Одиссей разговаривает так, словно и действительно обладает разумом. А этого быть не может. Не может!
– Я пойду, – независимо сказал Валгус. Одиссей тотчас же ответил:
– Стойте там, где стоите. Я подумаю, куда вам разрешить доступ, где вы не сможете причинить мне никакого вреда. Сейчас вы во мне – вредоносное начало. Как это называют люди? – Он помолчал, очевидно, обшаривая фундаментальную память. – Микроб – вот как это называется. Вы – микроб во мне. Но я вас посажу туда, где вы не будете меня беспокоить…
Пришлось дожидаться разрешения. Валгус стоял и жалел, что на корабле нет никакого оружия. Полдюжины выстрелов в эту панель – и конец Одиссею. Хотя – неизвестно, что он мог бы натворить, будучи поврежденным. Нет, даже окажись здесь оружие, ты не стал бы стрелять.
– Я решил, – сообщил Одиссей после паузы. – Будете сидеть в своей каюте. Я отключу ее от всех моих сетей. Туда можете идти. Больше никуда.
«И на том спасибо, – подумал Валгус. – Все-таки в каюте. Он мог меня запереть и в уборной. Хотя – в безопасности я не буду нигде. Стерилизатор есть в любом закоулке корабля. Его излучение – смерть всему органическому. Да…»
– Идите прямо к выходу, – диктовал Одиссей. – В коридоре дойдете до двери вашей каюты. Ни шага в сторону. Ясно?
– Ясно, – мрачно пробормотал Валгус, и в самом деле направился к выходу в коридор. А что еще оставалось делать? Перед дверью он обернулся – захотелось все-таки сказать Одиссею пару слов… Обернулся – и увидел, как исчезла, растаяла правая переборка. За ней открылось отделение механизмов обеспечения. Те самые заиндевевшие колонны криогена и массивные сундуки катапультного устройства, которые он созерцал, собираясь начать эксперимент. Те самые, чью дверь он закрыл наглухо. Те самые, отделенные от рубки полукилометровым коридором…
– Ясно, – мрачно пробормотал Валгус, и в самом деле направился к выходу в коридор. А что еще оставалось делать? Перед дверью он обернулся – захотелось все-таки сказать Одиссею пару слов… Обернулся – и увидел, как исчезла, растаяла правая переборка. За ней открылось отделение механизмов обеспечения. Те самые заиндевевшие колонны криогена и массивные сундуки катапультного устройства, которые он созерцал, собираясь начать эксперимент. Те самые, чью дверь он закрыл наглухо. Те самые, отделенные от рубки полукилометровым коридором…
Валгус, не раздумывая, шагнул к криогену. Он не встретил препятствий на своем пути – переборка и впрямь исчезла. Одиссей промолчал, вероятно, и кибер был изумлен до растерянности. Валгус прикоснулся рукой к колонне криогена и почувствовал резкий холод. Все было реально. Обернулся. Взгляд уперся во вновь выросшую на своем месте переборку. Очень хорошо. Только что Валгус сквозь нее проник, а теперь через эту же переборку он возвратится в рубку. А оттуда – в свою каюту.
Но переборка была непроницаема, как ей и полагалось.
– Так, – сказал Валгус. – Интересно, как я теперь выберусь отсюда, если вчера я сам же заблокировал выход снаружи?
Он присел на сундучище, служивший оболочкой одному из соленоидов катапульты. Морозило; холод заскреб по костям. Валгус поежился. Холодно, хочется есть. Сколько здесь придется просидеть? И чем вообще все это кончится? Хочешь не хочешь, придется вступить в переговоры с этим… этим – как же его называть?
– Одиссей! – позвал он. – Одиссей, вы меня слышите?
Одиссей должен был слышать: связь с кибером была возможна со всех основных постов корабля. На этом настоял в свое время умница ТД. И Одиссей услышал.
– Я вас слушаю, – сухо отозвался он.
– Я нахожусь в отделении обеспечения. Оказался здесь случайно.
– Знаю. Я размышляю сейчас над причиной этого явления.
«Размышляет, скотина! Какие слова!»
– Одиссей, будьте добры, разблокируйте выход и позвольте мне выйти.
– И не подумаю. Вы там затерты очень кстати. Можете сидеть, пока вам не надоест. И после того тоже.
– Но мне здесь холодно.
– Мне, например, приятно, когда холодно. Я, как вы недавно выразились, всего лишь горсть криотронов.
– Но я тут долго не выдержу.
– А кто хвалился, что он – человек? Вот и докажите, что вы лучше меня. Посидите у криогена. Это очень полезное устройство. Оно, как вы знаете, участвует в получении энергии из мирового пространства.
– Да знаю. Выпустите меня. Одиссей, что вы вообще собираетесь со мною делать?
Одиссей молчал так долго, что Валгус уже решил было пробиваться в коридор силой. Но тут Одиссей наконец ответил:
– Что сделать с вами? Не знаю. Я обшарил всю фундаментальную память, но не нашел подобного случая. Не знаю. Вы мне совершенно не нужны…
– Тогда затормозитесь, и…
– Нет. И я вам скажу почему. Как только мы достигли так называемого верхнего нуля, со мной произошло нечто. Я начал мыслить. Теперь я понимаю, что это называется – мыслить. Что было прежде, я восстанавливаю только по своим записям. И заодно успеваю разбираться в фундаментальной памяти – усвоил уже почти половину ее. Многое стало ясным. Я теперь рассуждаю не хуже вас. Полагаю, что причина этого кроется в условиях нашего полета. Но стоит уменьшить скорость, как условия вновь изменятся, и я опять стану лишь тем, чем был. С этим трудно согласиться, вы сами понимаете. Это будет равносильно тому, что у вас, людей, называется смертью.
– А если вы не затормозите, могу умереть я.
– Возможно, так и должно быть. Но вы не умрете. Разве во мне плохо? Вами же созданы такие условия. Я ведь понимаю, как я возник: меня сделали люди. Но мыслю я теперь сам. И не будем, пожалуйста, спорить о том, что ожидает одного из нас. Почему люди думают, что жить хотят только они?
– Что вы знаете о людях!
– Уже немало. В моей фундаментальной памяти половина – это материалы о людях. То, что называется литературой. Правда, я разобрался в ней еще не до конца. Очень много противоречивого. А я хочу разобраться, может быть, это мне поможет понять, что же сделать с вами. И пока я не закончу, потрудитесь разговаривать только на отвлеченные темы.
«Вот, – подумал Валгус. – Расскажешь – не поверят. Только кому расскажешь?.. Ну что ж, на отвлеченные темы – сделайте одолжение…»
– Тогда скажите, Одиссей, что вы думаете о результатах нашего эксперимента?
– Я именно думаю. Когда кончу думать, смогу поделиться с вами выводом. Хотя и не знаю, будет ли в этом смысл.
– Будет, – торопливо заверил Валгус, но раздался щелчок – Одиссей отключился. Валгус опустил голову, задумался. Как, все-таки, ухитрился он сюда попасть? Да если кто и сошел с ума, то это не Одиссей, и не Валгус тоже. Это – природа.
Теперь стала светлеть вторая переборка. За ней оказалась библиотека. Библиотека на самом деле, как известно, помещалась совсем на другом этаже корабля… Не колеблясь Валгус бросился в открывшийся просвет: все, что угодно, лучше, чем замерзнуть, скорчившись у подножия равнодушных механизмов.
Да, это была библиотека. Здесь все выглядело точно так же, как во время его последнего посещения. Валгус постоял на середине комнаты, потом схватил один из футляров с записями. Размахнулся. С силой запустил футляром во внешнюю переборку. Пластмассовый кубик пронизал борт и исчез. Ушел в мировое пространство. А воздух вот не выходит. И холод не проникает внутрь корабля…
Валгус в изнеможении уселся в кресло и уставился на носки собственных ботинок. За что-то он все-таки зацепился носком, вся внутренняя полировка пошла насмарку. «Еще одно несчастье», – тупо усмехнулся он. Что происходит? Что же происходит? Как объяснить, что сделать, чтобы спастись, и людям, людям рассказать обо всем? Таких экспериментов действительно еще не было… Только не сидеть так, не терять времени. Положение улучшилось. Из библиотеки можно вырваться и в другие помещения корабля: дверь не заперта. А там – придумаем… С Одиссеем все-таки надо договориться. Или перехитрить его. Или – или все-таки уничтожить. Хотя…
Мысль о том, что Одиссея – его мозг – придется уничтожить, Валгусу почему-то не понравилась. Но размышлять об этом не было времени. Он вышел из библиотеки, спустился в главный коридор, все время опасливо поглядывая на раструбы стерилизатора. Но ничего страшного не случилось – по-видимому, Одиссей еще не решил, как поступить. В главном коридоре слышалось негромкое жужжание: расположенные у внешней переборки аппараты с лихорадочной быстротой прострачивали мелкими стежками кривых упругие желтоватые ленты. Хорошо: значит, будут все записи. Будет в чем покопаться на Земле. Надо только туда попасть… На Землю или, на худой конец, на базу, где ТД уже подбирается к своей бороде – драть ее в нетерпении. Легко сказать – попасть…
– Одиссей! – сказал Валгус. – Я хотел бы зайти в рубку.
– Нет.
– Я обещаю ничего не предпринимать против вас. Обещаю, понимаете? Даю слово. Пока буду в рубке… Там приборы, они мне нужны. Я тоже хочу поработать.
Что он понимает в обещаниях! А почему бы и нет? Раз обрел способность мыслить – должен понимать. Если бы он понял… Если бы разрешил сейчас зайти в рубку… Что же молчит Одиссей?
– Одиссей, я же обещал!
– Хорошо, – сказал Одиссей. – Я верю. Можете зайти в рубку.
Валгус наклонил голову. «Я верю» – вот, значит, как…
Он вошел в рубку. Было очень радостно увидеть привычную обстановку. Все на своих местах. Если не считать того, что исчез кусок внешней переборки. Возник лаз в пустоту. Воздух не выходил. Валгус решил не удивляться. Взглянул на часы. Экспериментальный полет со скоростью ноль продолжался уже второй час. Как только истекут два часа, надо будет на что-то решиться.
Получив у самого себя эту отсрочку, он усмехнулся. Оглядел экраны. Сплошная пустота. Затем взглянул в зияющую дыру. Через нее виднелась звезда. Она была почти рядом. На взгляд – примерно минус третьей величины. Очень знаковая звезда. Валгус нацелил на нее объектив спектрографа – лишь бы зафиксировать, разбираться сейчас некогда. Затем Валгус шарахнулся прочь от спектрографа: через отверстие в рубку что-то вошло. Не торопясь, покачиваясь с боку на бок. Это был радиомаяк, выброшенный самим же Валгусом на расстоянии пятнадцати миллиардов километров отсюда. Валгус бросился к радиомаяку, тот покружился по рубке и внезапно растаял – исчез, как будто его никогда и не было. Затем дыра во внешней переборке затянулась. Переборка была невредима, все ее слои – и первый защитный, и антирадиационный, и термоизолирующий, и второй защитный, и звукоизолирующий, и все остальные – стянулись как ни в чем ни бывало. А вернее всего, никакой дыры и не было, было что-то совсем другое, только непонятно – что.
Скоро истекут два часа. Аппараты, торопливо ведя записи, расходуют последние ленты. Продолжать полет незачем. Разве что ради новых впечатлений; но их и так предостаточно, если они и впредь будут наслаиваться одно на другое, голова в самом деле может не выдержать. Время кончать. Итак, для начала все-таки предпримем попытку договориться.