– В багажнике же темно? – спросила Нора. – Если у Александры никтофобия, она бы туда не полезла.
Морган гордо улыбнулся:
– Я все предусмотрел. Положил ей два фонарика, чтоб не боялась.
– А на воротах вас не остановили? – спросил я.
– Остановили, конечно. Но я сказал, что жена опять заболела, и меня пропустили. Как только выехали, я остановился, Александра вылезла из багажника. Я привез ее сюда – душ принять, переодеться. И дочку спать уложил. Стейс еще не выписали, за ребенком соседка приглядывала. Я спросил Александру, куда она хочет дальше, а она сказала, что на станцию, потому что ей надо в Нью-Йорк.
– Она сказала зачем? – спросил я.
– Я так понял, встретиться с кем-то.
– С кем? – встрял Хоппер.
– Не знаю. Она застенчивая была. Молчаливая. Только смотрела на меня. Но дочка моя, Мелли, ей понравилась. Почитала ей на ночь, пока я Стейс в больницу звонил.
– А куда именно в Нью-Йорк она ехала? – спросил я.
– «Уолфорд-Тауэрс»? Что-то такое.
– Это она вам сказала?
Он виновато потупился:
– Нет. Она попросилась к компьютеру. Пока была в ванной, я проверил в браузере, куда она заходила. На сайт отеля какого-то на Парк-авеню.
– «Уолдорф-Тауэрс»? – предположил я.
Морган кивнул:
– Вроде похоже. Она оделась, нацепила это красное пальто, и я в жизни никого красивее не встречал. Повез ее на станцию. Добрались часа в четыре утра. Я дал ей денег каких-то, оставил в машине, а сам пошел добывать два билета до Гранд-Сентрал.
– Два билета? – переспросил я.
Он сконфуженно кивнул.
– Вы хотели уехать с ней.
Он опять потупился:
– Сейчас-то сам понимаю, что бред. Но я романтик. Думал, мы вместе уедем. Она все время мне улыбалась. Но когда я вернулся к машине с билетами, ее уже не было. Я видел, как подъехал поезд. Выбежал на платформу, а двери уже закрылись. Я бегу, в вагоны заглядываю, мне дурно уже, а потом я ее нашел. Сидела прямо у окна. Я постучал. А она медленно так повернулась, посмотрела на меня. До конца жизни этот взгляд не забуду.
Он помолчал, ссутулился.
– Она меня не узнала.
Он с дрожью выдохнул.
– И вскоре вас уволили? – тихо спросил я.
Он кивнул:
– Как выяснилось, что Александра пропала, меня сразу вычислили.
– Когда вам стало известно, что она умерла?
Он прикрыл глаза:
– Президент клиники меня вызвал.
– Аллан Каннингэм?
– Он самый. Сказал, что по закону мне ничего не будет, если дам подписку о неразглашении, заявлю, что действовал один, и никогда, ни за что на свете никому не расскажу…
– Морган!!!
Опять Стейс. Перепугала нас всех – мало того что голос пронзительный, так еще и совсем близко. Мы не видели ее, но по темной гравийной дороге к нам приближались тяжелые шаги.
– Морган! Они что, еще не уехали?
– Лучше сматывайтесь, – прошипел Морган.
Я оглянуться не успел, как он вырвал у меня из рук бумажку и помчался назад по дороге.
Я кинулся за ним:
– Записка – мы бы хотели оставить…
Но он улепетывал с отменным проворством. Я едва за ним поспевал.
На гребне холма возникла Стейс. Я застыл. Дробовиком она не размахивала – что ужаснее, она размахивала детьми. На руках у нее лежал полуголый младенец, а за руку, посасывая палец, держалась девчонка в ночнушке.
– Они уезжают, – сказал Морган. – Не поняли, как до шоссе добраться.
Он обнял ее за плечи, что-то еще сказал и повел семейство в дом, на ходу запихивая бумажку в задний карман.
Вот черт. Я хотел забрать записку, сравнить почерк с тем, что на конверте с обезьяной.
Деволли скрылись, но я слышал, как они шуршат листвой. Стейс невнятно огрызалась, младенец хныкал.
Я развернулся и зашагал по гравию туда, где в луче фар меня ждали Хоппер и Нора. Не успел я сделать и десяти шагов, позади покатился камешек.
Я вздрогнул, обернулся и обнаружил, что не один.
За мной шла девчонка в ночнушке.
Лицо во тьме – точно камень, глаза – черные провалы.
Шла она босиком. Белизна ночной рубашки сияла лиловым; вишенки походили на звенья цепей и колючую проволоку. Приглядевшись, я заметил, что на сгибе локтя она несет гнилую утопленницу Ляльку.
Сначала накатило отвращение, затем острое желание бежать со всех ног.
Девочка вытянула руку. По спине у меня побежали мурашки.
Она целилась в меня взглядом, крепко сжимая в кулачке что-то черное и блестящее. Не поймешь что, но похоже на пупса.
Не успел я сообразить, что творится, она развернулась, бросилась назад по дороге и белым вихрем исчезла за гребнем.
Я постоял, озирая пустоту холма, отчего-то предчувствуя, что девочка вернется.
Она не вернулась. И стояла поразительная тишина.
Ни намека на карканье Стейс, ни младенческого хныканья, ни шагов, ни скрипа сетчатой двери, ни грохота – ничего, только ветер распихивал кусты.
Даже далекая собака заткнулась.
Я потрусил к машине.
– Что такое? – спросил Хоппер.
– Девчонка его за мной увязалась.
Мы сели в машину и вскоре уже мчались назад по Бентон-Холлоу-роуд. Хоппер и Нора помалкивали, но я подозревал, что и они вздохнули с облегчением, едва расстояние между нами и Деволлями стало ощутимо расти.
22– Вот что бывает от неправильной жены, – сказал я. – Жена создает мужчине обстановку. Чуть оступился – и до скончания дней своих из пластмассовых колонок слушаешь на повторе гундосый мьюзак Майкла Болтона[33]. Потому что надо включать мозги. Конечно, мужик хотел слинять. Я его не виню.
– Он дебил и лузер, – отозвался Хоппер с заднего сиденья.
– И так тоже можно сказать.
Мы мчались по Нью-Джерсийской, обсуждая Моргана Деволля и все, что узнали про Александру в «Брайарвуде»; еще несколько минут – и Нью-Йорк.
Все-таки прекрасен этот город: пусть ты провел несколько нервных часов в сельском пейзаже, среди медсестер, которые бросаются тебе под колеса, и диковатых семей, но Манхэттен все ближе, ты смотришь на ощетинившийся городской силуэт – а затем на мужика, который только что подрезал тебя на «ниссане», извергающем техано-польку на максимальной громкости, – и понимаешь, что мир по-прежнему хорош.
– Сандра ему играла, – продолжал Хоппер, не отводя взгляда от телефона, жужжащего сообщениями. – Понимала, что кто-то смотрит. Решила, что этот неизвестный кто-то и поможет ей сбежать.
– А страх темноты? – спросил я, покосившись на Нору. – И кстати. Откуда ты слово-то знала? Никтофобия?
Нора распустила длинные косы и теперь рассеянно глядела в окно, распутывая кончики.
– Терра-Эрмоса, – ответила она. – На втором этаже жил такой господин, Эд. Читал списки фобий и хвастался, какие у него есть. Никтофобии не было. Зато была автоматонофобия.
– А это что?
– Боязнь чревовещательских кукол. И вообще восковых лиц. Сходил посмотреть «Аватар» – так его потом госпитализировали.
– В Верхний Ист-Сайд ему лучше не соваться.
– Это все фигня, – сказал Хоппер, смахивая челку с глаз. – Сандра не боялась темноты. Небось, прикидывалась, чтоб врачи лишний раз не трогали.
– А как она смотрела на Моргана из поезда? – сказала Нора. – Может, правда не узнала. Может, у нее амнезия, потеря кратковременной памяти какая-нибудь.
– Да нет, – возразил Хоппер. – Он свою задачу выполнил, она умыла руки. Все.
– Меня одно беспокоит, – сказала Нора.
– Только одно? – переспросил я.
– Морган сказал, Сандра читала его дочери на ночь.
– И что?
– Не станешь ведь незнакомого человека, которого только что спас из психушки, пускать к ребенку, правда?
– Ну, звание отца года Моргану явно не светит. А невеста Чаки, которую он из бассейна выудил? Лялька. Не говоря уж об этой козявке, которая увязалась за мной. Когда вырастет, я б ей рекомендовал подольше погостить в «Брайарвуде».
Нора склонила голову набок:
– Вы как думаете, он же не обидел Сандру? Когда привез домой переодеться – он так рассказывал, меня аж мороз подирал.
– Он и пальцем ее не тронул, – вмешался Хоппер.
– А ты откуда знаешь? – обернулась к нему Нора.
– Иначе он был бы мигом серьезно покалечен.
Вздрогнув от его тона, я глянул в зеркало заднего вида. Хоппер смотрел в окно, по лицу скользили огни машин. За последние часы я уверился, что его знакомство с Александрой – Сандрой – существенно глубже, нежели якобы случайное пересечение многолетней давности. Хоппер знал ее лучше, чем утверждал, либо пристально наблюдал за ней – может, издали, как Деволль. Подмывало надавить – пусть признает, что рассказал не все, – но я решил обождать. Хоппер, небось, только и будет что сверкать глазами и огрызаться, а пользы выйдет ноль.
Я глянул на приборную доску – на часах 21:42.
Я глянул на приборную доску – на часах 21:42.
– Ну, где вас высадить?
Нора обернулась ко мне:
– Мы еще не закончили. Теперь в этот «Уолдорф», – может, там кто-то видел Сандру. Морган сказал, она ехала туда. Нам тоже надо.
– Пристойный план, – буркнул Хоппер, встретившись со мной взглядом в зеркале.
– Не без натяжки, – сказал я. – Но ладно. Давайте проверим.
23Как и большинство ньюйоркцев, «Уолдорф-Асторию» я старательно избегал. Он у нас – как очень богатая, очень грузная и, по счастью, очень дальняя родственница, двоюродная бабка с тремя лишними подбородками, вся в тафте и с таким командирским нравом, что с ней даже не надо видеться, достаточно услышать ее – и общения хватает на ближайшие пятнадцать лет.
Но если вознамеришься проникнуть в вестибюль сквозь вращающиеся двери ар-деко, мимо бизнесменов из Милуоки и унитарианской делегации, сделаешь передышку, а затем пробьешься сквозь толпу вверх по устланной ковром лестнице, минуешь очередь в «Старбакс» и женщину, которая катит чемодан прямо по твоим туфлям, – на тебя тотчас обрушится раздутая роскошь. Сводчатые потолки. Пальмы. Позолоченные часы. Мрамор. Если в отеле имеет место свадебный прием – а свадебный прием, как правило, имеет место, жених и невеста, Бобби и Марси из Мэссепикве, Ложно-Айленд, – вестибюль пульсирует, как школьная дискотека в спортзале.
Следом за мной Хоппер и Нора одолели вестибюль, увернувшись от большого семейства в одинаковых свитерах «Ред Сокс», и добрались до скромной деревянной двери. Золотая табличка гласила: «Уолдорф-Тауэрс» – очень деликатно, чтоб никто и не заметил.
Мы прошагали по коридору и вошли в лифт.
– Ты тут все знаешь, – отметила Нора, когда я нажал «Ж».
Это, увы, правда.
«Уолдорф-Астория» – обманка, отвлекающая публику от крыла, где останавливались солидные люди, от эксклюзивного «Уолдорф-Тауэрс», любимого отеля президентов, герцога и герцогини Виндзорских, саудовских принцев и всевозможных деловых транжир с Уолл-стрит, назначающих здесь свидания любовницам. Как ни прискорбно, примерно в этом ключе познал отель и я.
Я этим не горжусь – и уж точно никому не рекомендую, – но вскоре после развода я пережил полугодовой ад, вляпавшись в роман с замужней женщиной. И встречался я с нею в «Уолдорф-Тауэрс» целых шестнадцать раз – впрочем, лишь после того, как она принялась по электронной почте слать мне отзывы (тоном недовольного мною начальства) о первой гостинице, которую я выбрал для наших забав, гостинице, которую я мог себе позволить, – обычном «Фицпатрик-Манхэттене» на Лексингтон, преданной клиентуре известном под названием «Фиц», – мол, расположен слишком близко к ее офису, в номерах темновато, простыни воняют, а портье странно посмотрел, когда спросил, надо ли занести багаж в номер, а она объявила, что багажа у нее нет и в номере она пробудет всего сорок пять минут.
Лифт выплюнул нас в вестибюль «Уолдорф-Тауэрс» – небольшой, изысканный и совершенно пустой.
Мы направились за угол к стойке портье, где одиноко торчал юнец родом с Ближнего Востока. Был он высок, узкоплеч и темноглаз. На бирке значилось имя: «Хашим».
Я лаконично представился.
– Мы надеялись, вы нам поможете, – прибавил я. – Мы ищем сведения о пропавшей женщине. И думаем, что в последний месяц она появлялась здесь.
Он, похоже, заинтересовался. И, по счастью, не выразил желания позвать управляющего.
– Не глянете на фотографию? – спросил я.
– Конечно. – Бодрая и доброжелательная речь позолочена британским акцентом.
Из внутреннего кармана куртки я извлек сообщение о пропаже Александры, свернул так, чтобы видно было только фотографию, и показал ему.
– Когда она здесь появлялась? – спросил Хашим.
– Несколько недель назад.
Он вернул мне фотографию.
– Простите. Никогда ее не видел. По фотографии, конечно, трудно сказать. Если хотите, я сделаю копию и повешу в конторе, – может, кто еще из сотрудников видел или вспомнит.
– Ничего из ряда вон не случалось?
– Ничего.
– А камеры в вестибюле у вас есть?
– Камеры есть. Но вам понадобится ордер. Вы же, надо думать, сообщили в полицию?
Я кивнул, и Хашим улыбкой транслировал мне бесконечное пятизвездочное сожаление о том, что больше ничем не может быть полезен, а нам уже пора.
– Она была вот в этом, – сказала Нора, извлекла из пакета красное пальто и комом водрузила на обитую кожей стойку.
Хашим посмотрел, хотел было мотнуть головой, но что-то его остановило.
– Вы узнаёте эту вещь, – заметил я.
Он озадаченно разглядывал пальто.
– Нет. Просто одна горничная сообщила об инциденте. Некоторое время назад. По-моему, речь шла о человеке в красном пальто. Я запомнил, потому что сегодня утром вопрос возник опять. Та же горничная отказалась прибираться на одном этаже. Вышло затруднение – мы сейчас забиты под завязку.
Подняв голову, Хашим обнаружил, что мы втроем напряженно подались к нему через стойку, и в тревоге попятился.
– Может, оставите телефон, и управляющий с вами свяжется?
– На управляющего нет времени, – сказал Хоппер и придвинулся еще ближе, оттолкнув Нору. – Человек пропал, каждая минута на счету. Нам нужно поговорить с горничной. Я понимаю, вам придется обойти пару-тройку правил, но… – И он улыбнулся. – Мы были бы признательны.
Это я еще в машине предложил говорить, что Александра не умерла, а пропала: по моему опыту, пропавшие люди эффективнее провоцируют спешку и готовность помочь. Стратегия оказалась выигрышной. Или Хашима пробила и ошпарила внешность Хоппера: портье на него как-то загляделся. В лице кратко мелькнуло откровенное желание – неопровержимое, как нефтяной танкер, что подмигивает встречному судну. Хашим взял телефонную трубку, зажал ее плечом и натыкал номер.
– Сара. Хашим, портье. Гвадалупе Санчес. Пару недель назад сообщила об инциденте. Там же было что-то про красное пальто? Вроде как… ага. – Послушал. – Она сегодня еще дежурит? – Еще послушал. – Двадцать девятый. Отлично, спасибо.
И дал отбой.
– Пойдемте, – сказал он, скупо улыбнувшись Хопперу.
24В лифте Хашим вставил в слот белую карточку и нажал «29».
Поднимались молча. Хашим изредка косился на Хоппера, тот пялился на свои «конверсы». Уж не знаю, о чем они безмолвно переговаривались, но успех был достигнут: когда двери открылись, Хашим выскочил первым и бодро зашагал по кремовому коридору.
В конце припарковалась тележка горничной – туда мы и направились. Нора подзадержалась: ее заворожили черно-белые фотографии по стенам, портреты Фрэнка Синатры и королевы Елизаветы.
Хашим решительно постучал в приоткрытую дверь с табличкой «29F»:
– Мисс Санчес?
И толкнул дверь. Мы гуськом потянулись в пустую гостиную: голубые диваны, голубой ковер, по стенам экстравагантная роспись – греческие колонны и синекожая богиня.
За кухонной нишей открылась спальня, где застилала постель миниатюрная седая горничная. Латиноамериканка, платье – оттенка пасмурного моря. Нас она не заметила, потому что слушала музыку – к руке приторочен мятно-зеленый айпод.
Подтыкая простыню, она пошла вокруг кровати и тут увидела нас.
Пронзительно взвизгнула, зажала рот рукой и выкатила глаза.
Можно подумать, мы явились в капюшонах и с косами.
Хашим по-испански извинился, что напугал ее, и женщина – Гвадалупе Санчес, надо полагать, – вынула наушники из ушей и что-то сипло пробормотала в ответ.
– Как у вас с гватемальским испанским? – весело спросил Хашим.
– Так себе, – сказал я.
Нора и Хоппер затрясли головами.
– Тогда я постараюсь перевести. – Он чопорно обернулся к горничной и выпустил в нее заряд безупречного испанского.
Слушала она с живым интересом. Временами переводила взгляд с Хашима на нас. Один раз – видимо, когда он объяснил, зачем мы пришли, – закивала почти благоговейно и зашептала «sí, sí, sí»[34]. Затем обогнула кровать и приблизилась – медленно, опасливо, словно мы быки, что вот-вот ринутся в атаку.
Вблизи я разглядел, что у нее круглое девчачье лицо, толстые младенческие щеки, но карамельная кожа испещрена морщинами, точно бумажный пакет, смятый в кулаке, а затем расправленный.
– Покажите ей снимок, – велел Хашим.
Я вынул бумагу из кармана.
Горничная аккуратно расправила очки, нацепила их на кончик носа и взяла фотографию. Что-то сказала по-испански.
– Она узнаёт, – пояснил Хашим.
Нора пошуршала пакетом «Цельных продуктов», встряхнула пальто за плечи и предъявила горничной.
Едва взглянув, та застыла и что-то зашептала.
– Ей кажется, она уже видела это пальто, – отрапортовал Хашим.
– «Кажется»? – переспросил я. – По-моему, она вполне убеждена.