И за пять лет кое-что изменилось, у меня есть зацепка. Александра.
Раздирает нутро самая мысль о том, что эта незнакомка, эта необузданная музыкальная волшебница ушла из нашего мира. Потеряна, утихомирена – очередная мертвая ветвь на корявом древе Кордовы.
Быть может, она и есть его неверная стезя.
Такова тактика скрытого нападения, описанная в «Искусстве войны» Сунь-цзы. Противник ожидает лобового удара. Готовится к нему, яростно его отбивает, и в результате потери тяжелы, растрата жизненных ресурсов огромна – и ты побежден. Однако порой есть и другой подход, «неверная стезя». Противник не ждет, что ты изберешь ее, ибо путь этот извилист, коварен, зачастую противник и сам о нем не подозревает. Но если твоему войску удастся пройти этим путем, ты не просто окажешься у противника в тылу – ты проберешься в самое сердце его, в святая святых.
«Ленточный червь пожирает собственный хвост, – предостерегал меня старый репортер. – Убивать бесполезно… Обернется вокруг сердца, выжмет всю кровь».
Да, я не выяснил, что с ним сталось, – но я знал и так. Наутро он, сколько ни ворчал, с неизбежностью восхода солнца выполз из постели, упаковал манатки и сел в автобус до проклятой деревни.
Он бы не смог отвернуться от истории.
Вот и я не могу.
6Миновало чуть больше недели, и в три часа ночи я вошел в автобус М102 до Гарлема (№ 5378, как велела Шерон Фальконе) и уединился на заднем сиденье.
Уж в этом-то автобусе в три часа ночи беседы шепотом и подозрительные перегляды никого не волнуют. Все пассажиры, какие есть, скорее всего, вымотаны до смерти, на приходе либо сами промышляют чем-нибудь сомнительным и тоже пылко оберегают свое инкогнито. Я так и не понял, как это Шерон так устроила, но, честное слово, шофер был тот же, что и на последнем нашем свидании лет девять назад.
С детективом Шерон Фальконе я познакомился в 1989 году: я был газетным салагой в «Нью-Йорк пост», а она – полицейской салагой на подхвате в деле бегуньи из Центрального парка.[11] Даже теперь, спустя двадцать с лишним лет, я знал о Шерон разве что обрывочные детали, хотя они окрашивали картину ярко, как кейджунские специи. Сорок шесть лет, живет в Куинсе одна, держит немецкую овчарку Харли. Последние десять лет работала в отделе убийств Северного Манхэттена – подразделении, которое помогало другим участкам с расследованием убийств, случившихся севернее Пятьдесят девятой улицы, – и усопшим жертвам служила верно, по-старомодному истово и самоотверженно.
Автобус свернул на запад, на Восточную Сто шестнадцатую, мимо заброшенных муниципальных домов, пустырей, ветхих церквей – СПАСЕНИЕ И ИЗБАВЛЕНИЕ, значилось на вывеске – и людей, околачивающихся на перекрестках.
Видимо, что-то не так. В прошлый раз Шерон к этому часу уже появилась. Я проверил телефон, но не было ни пропущенных звонков, ни сообщений. Наш разговор накануне особых надежд не внушал, и помощи Шерон, честно говоря, не обещала. Обронила:
– Завтра вечером. Там же, тогда же, – и повесила трубку.
Автобус свернул на проспект Малькольма Икс, я уже заподозрил, что Шерон меня надула, но тут мы резко затормозили у ветхого особняка, и я увидел одинокую фигуру на тротуаре. Двери открылись, и вот уже детектив Шерон Фальконе спешит ко мне – будто заранее знала, где я сижу.
Она не изменилась: те же 5 футов 3 дюйма, угрюма, губы тонки и неулыбчивы, нос кнопкой, кончик вздернут завитком древесной стружки. Не то чтобы непривлекательная. Однако странная. Смахивает на бледную монашку с портрета пятнадцатого столетия во фламандском зале Метрополитен-музея. Одна беда: художник не вполне освоил человеческую анатомию, а потому наградил Шерон длинной шеей, асимметричными плечами и слишком маленькими ладошками.
Она скользнула на сиденье рядом со мной, оглядела других пассажиров, уронила под ноги черную сумку.
– Из всех эм-сто-вторых во всех городах мира ты заходишь в мой,[12] – отметил я.
Она не улыбнулась.
– У меня мало времени.
Она расстегнула сумку и вручила мне белый конверт 8 × 10. Я извлек оттуда тоненькую пачку бумаг: первая страница – фотокопия досье.
«Дело № 21-24-7232».
– Как продвигается расследование? – спросил я, спрятав бумаги в конверт, а конверт в карман.
– Расследует пятый участок. Им по сто человек на дню звонят. Анонимы, но по делу ни слова. На той неделе Александру видели в «Макдональдсе» в Чикаго. Тремя днями раньше – в ночном клубе в Майами. Уже два признания в убийстве набралось.
– А это убийство?
Шерон покачала головой:
– Нет. Она прыгнула.
– Ты уверена?
Она кивнула:
– Никаких следов борьбы. Ногти чистые. Сняла ботинки и носки, поставила на край. Методично готовилась – очень похоже на суицид. Вскрытия не было. Даже не знаю, будет ли.
– А почему не будет?
– Семейный адвокат отбивается зубами и когтями. Религиозные запреты, все такое. Для еврея осквернение тела – кощунство. – Она нахмурилась. – Я заметила, в деле не хватает пары снимков. Торс, спереди и сзади. Я так думаю, хранят отдельно, чтоб какой урод не слил «Дымящемуся пистолету»[13].
– Причина смерти?
– Как у всех прыгунов. Обильное кровотечение. Перелом шеи, рваные раны сердца, множественные переломы ребер и перелом черепа. Пролежала мертвая несколько дней. С месяц назад поступила в какую-то пафосную частную клинику на севере. Оттуда сообщили о ее исчезновении. За десять дней до прыжка.
Я вытаращился:
– Почему? Она сбежала?
Шерон кивнула:
– Медсестра подтвердила, что в одиннадцать вечера Александра была в палате, свет не горел. А в восемь утра ее уже не было. И зафиксирована всего одной камерой слежения – какой-то бред, клиника напичкана камерами, как Пентагон. Лица не видно. Просто девушка в белой пижаме бежит по газону. И с ней мужчина.
– Кто?
– Неизвестно.
– Почему она легла в клинику? Наркотики?
– По-моему, никто так и не знает, что с ней было. Там в конверте медицинское освидетельствование.
– Когда клиника заявила о пропаже?
– Тридцатого сентября. В рапорте есть.
– А прыгнула она?..
– Поздно вечером десятого октября. Одиннадцать вечера, полночь.
– И где она шлялась эти полторы недели?
– Никто не в курсе.
– А на кредитках ее шевелилось что-нибудь?
Шерон помотала головой:
– И мобильный тоже был отключен. Догадалась не включать. Видимо, не хотела, чтоб ее нашли. За все десять дней ее точно видели всего раз. Когда обнаружили тело, она была в джинсах и футболке. В кармане пластиковый номерок. Сзади дерево выгравировано. Выяснили, откуда взялся, – из ресторана «Времена года». Знаешь, заведеньице на Парк-авеню?
Я кивнул. «Времена года» – один из самых дорогих ресторанов города, говоря точнее – заповедник редкой дикой фауны. Платишь непомерный входной взнос ($45 за крабовые тефтели), дабы понаблюдать – но ни в коем случае не потревожить – процесс питания и боевые ритуалы нью-йоркских привилегированных и властительных кругов, демонстрирующих узнаваемые признаки своей видовой принадлежности: закаменевшие лица, ширящиеся плеши, стального оттенка костюмы.
– Девчонка-гардеробщица ее опознала, – пояснила Шерон. – Александра пришла около десяти, но спустя несколько минут убежала без пальто и уже не вернулась. А через пару часов прыгнула.
– Наверное, встречалась с кем-то.
– Неизвестно.
– Но следствие пошурует?
– Нет. Тут же нет преступления. – Шерон пронзила меня взглядом. – Чтобы добраться до шахты лифта, ей надо было войти в заброшенный дом, а там известный сквот, «Висячие сады». С крыши она пролезла в потолочный люк – а он шириною в фут. Мало таких субтильных, кто туда протиснется, и тем более невозможно, если держать кого-то, а тот отбивается. Всё прочесали на предмет следов. Никаких признаков того, что Александра была не одна.
Шерон не сводила с меня изучающего – нет, пожалуй, следовательского – взгляда: ее карие глаза методично ползали по моему лицу – вероятно, по таким же квадратам, какие она применяла в работе поисковых партий.
– А теперь настал момент спросить, зачем тебе эта информация, – сказала она.
– Кое-какие неоконченные дела. Ты не парься.
Шерон сощурилась:
– Знаешь, что говорил Конфуций?
– Напомни.
– «Перед тем как мстить, вырой две могилы».
– Мне всегда казалось, что мудрость древних китайцев сильно переоценена.
Я вручил Шерон конверт. Три тысячи долларов. Она сунула конверт в сумку, застегнула молнию.
– Как твой пес? – спросил я.
– Умер три месяца назад.
– Как жалко.
Она отбросила шипастую челку со лба, смерила взглядом старика, только что севшего в автобус.
– Знаешь, что говорил Конфуций?
– Напомни.
– «Перед тем как мстить, вырой две могилы».
– Мне всегда казалось, что мудрость древних китайцев сильно переоценена.
Я вручил Шерон конверт. Три тысячи долларов. Она сунула конверт в сумку, застегнула молнию.
– Как твой пес? – спросил я.
– Умер три месяца назад.
– Как жалко.
Она отбросила шипастую челку со лба, смерила взглядом старика, только что севшего в автобус.
– Все хорошее кончается, – сказала она. – Ну, все на этом?
Я кивнул. Она накинула ремень сумки на плечо, собралась уже встать, но тут меня запоздало осенило, и я схватил ее за запястье.
– А предсмертная записка? – спросил я.
– Не нашли.
– Кто опознал Александру в морге?
– Адвокат. От родных ни слова. Говорят, их нет в стране. Путешествуют.
Скривившись – с сожалением, но без особого удивления, – она встала и направилась к передней двери. Шофер тотчас затормозил. Несколько секунд – и Шерон уже шагала по тротуару, не столько шла, сколько перла: плечи ссутулены, взгляд уставлен под ноги. Автобус рыгнул, покатил дальше, и Шерон обернулась смутной тенью, что скользит мимо запертых магазинов и закрытых витрин; резкий поворот – и она пропала.
7– Это кыто?
Царапучий женский голос в домофоне – нечленораздельный, с густым русским акцентом.
– Скотт Макгрэт, – повторил я, склонившись к крошечной черной видеокамере над дверными звонками. – Я друг Вольфганга. Он меня ждет.
Что вранье. Утром, от корки до корки прочтя досье Александры Кордовы, я три часа с собаками искал Вольфганга Бекмана – киноведа, профессора, бешеного кордовита, автора шести книг о кино, в том числе популярной работы «Американская маска» – о фильмах ужасов.
Я сунулся в Коламбию, в кабинет Бекмана в Додж-холле, узнал его расписание, из которого, впрочем, следовало, что в этом семестре у него всего один курс, «Темы ужаса в американском кинематографе», по вторникам в семь вечера. Я позвонил ему на работу и на мобильный, но включилась голосовая почта, а с учетом нашей последней встречи больше года назад – когда Бекман не просто пожелал мне сгнить в аду, но вдобавок, расхрабрившись от водки, дважды пьяно на меня замахнулся – я понимал, что он скорее перезвонит папе римскому. (Бекман истово ненавидел две вещи в этой жизни: сидеть в первых трех рядах в кинотеатре и католическую церковь.) Последний шанс – явиться сюда, в ветхий дом на углу Риверсайд-драйв и Западной Восемьдесят третьей, где я провел немало вечеров в кротовьей норе, заменявшей Бекману квартиру, слушая его лекции в обществе стаи кошек и толпы студентов, которые впитывали каждое его слово, точно котята, лакающие сметану.
К моему удивлению, раздался скрежет, громко зажужжало – и меня впустили.
На мой стук дверь с потускневшими цифрами «506» открыла крохотная женщина. Черная стрижка сидела у нее на голове, как колпачок на авторучке. Очередная домработница Бекмана. С тех пор как много лет назад его возлюбленная жена Вера умерла от рака, Бекман, решительно неспособный сам о себе позаботиться, нанимал для этой цели многочисленных русских дюймовочек.
Все они были равно низкорослы, суровы и немолоды; голубые глаза, обветренные руки, крашеные волосы оттенка ненатуральной карамели, душа сочится большевистским «даше не думай». Два года назад была Мила в потертых джинсах и футболках со стразами – она неумолчно повествовала о сыне, оставшемся в Беларуси. (Все прочие ее речи, не касавшиеся Сергея, в основном сводились к единственному слову «ньет».)
У этой наблюдался ястребиный нос, розовые хозяйственные перчатки и черный резиновый фартук, в каких щеголяют сварщики на сталелитейных заводах. Похоже, она так нарядилась, дабы вымыть пол у Бекмана в кухне.
– Он шидет вас-с? – Она смерила меня взглядом. – Он у сытоматолога.
– Он просил зайти и подождать.
Она недоверчиво сощурилась, но толкнула дверь.
– Хочите тчай? – вопросила она.
– Благодарю вас.
Напоследок одарив меня неодобрительным взглядом, она исчезла в кухне, а я направился в гостиную.
Гостиная не изменилась. По-прежнему темная и угрюмая, пахнет грязными носками, сырой гнилью и кошками. Поблекшие ирисы на обоях, потолок прогибается, как диванное дно, – в квартире Бекмана неотступно чудилось, что из-под половиц вот-вот проступит вода. Я в жизни не бывал в настолько отдраенной квартире (Бекмановы домработницы всегда вооружены шваброй и ведром, банками лизола, салфетками с клороксом), так отчетливо смахивающей на болото в глуши Эверглейдс.
По краю каминной полки выстроились фотографии. Они тоже не изменились. Цветной портрет Веры в день свадьбы – счастливая, вся светится. Рядом портрет Марлоу Хьюз с автографом – легендарная красотка, вторая жена Кордовы, блистала в «Дитяти любви». Дальше – сын Бекмана, Марвин, в день выпуска с юридического факультета; удивительно, до чего нормальный на вид юнец. Затем кадр из «Тисков для пальцев» – Эмили Джексон разглядывает таинственный дипломат мужа; и наконец, индоподобный Бекман на троне – довольный будда на ступеньках библиотеки Лоу в Коламбии, окруженный полусотней восхищенных студентов.
Постер справа от камина – морщинистый и мятый кордовитский глаз крупным планом – висел здесь, сколько я знал Бекмана. Тот содрал постер со стены на станции «Пигаль» в 1987 году, возвращаясь с заповедного киносеанса в парижских катакомбах, где показывали «Ночами все птицы черны», – одно из первых мероприятий такого рода. Внизу от руки нацарапано место встречи: «Самовластный смертоносный совершенный 48°48′21,8594" с. ш. 2°18′33,3888" в. д. 1111870300».
В углу стоял деревянный стол, а на нем Бекманов старый «мак». И он гудел, то есть был включен.
– Ваш тчай.
За моей спиной возникла домработница. Толкнула поднос по кофейному столику, прожгла меня взглядом, отпихнула черную китайскую шкатулку и груду газет, а затем вновь отбыла.
Я подождал, пока она вернется к уборке, и ткнул в клавиатуру. Не то чтобы я, сунувшись в компьютер невинного человека, собою гордился, но в любви и на войне все средства хороши.
Я открыл «Файрфокс», заглянул в «Показать весь журнал».
Челюстно-лицевая хирургия осложнения – Поиск «Гугл»
Удаление зуба какие возможны проблемы – Поиск «Гугл»
Побочное действие новокаина – Поиск «Гугл»
«Нью рипаблик» онлайн
«Нью-Йорк пост»
Бесплатные знакомства для людей со всего мира soulmates.ru
Русский разговорник
Александра Кордова – Поиск «Гугл»
«Александра Кордова найдена мертвой» – nytimes.com
А дальше просто: blackboards.onion.
Я кликнул. Сайт загрузился не сразу, на заглавной странице туманный лес – я узнал первый кадр из «Подожди меня здесь». Адрес длинный, но в череде символов и знаков пунктуации прятались три ключевых слова: «самовластный смертоносный совершенный».
«Черная доска», веб-сайт поклонников Кордовы в глубокой паутине. Вход жестко охраняется, только для авторизованных кордовитов. Секретный адрес, анонимный интернет, зайти можно только «Тором», «Гугл» не найдет, обычный браузер не доберется. Несколько лет назад, когда мы только познакомились, я пытался выцыганить у Бекмана адрес, но успеха не достиг. Он говорил, что это «последний укромный уголок», черная дыра, где поклонники могут не только вдоволь толковать о Кордове, но, не боясь осуждения, выражать любые сумеречные порывы и мечты.
Зазвенели ключи, грохнула входная дверь. На пол упала швабра. Надо думать, госпожа Толстая уведомляет Бекмана, что к нему явился визитер.
Я быстренько сфотографировал адрес на «блэкберри», закрыл браузер и попятился к каминной полке, как раз когда по половицам застучали торопливые шаги.
– Мудак! – взревели у меня за спиной.
В дверях стоял Бекман. На нем был туго затянутый поясом тренч, в котором друг мой походил на картошину в вощенке.
– Вон.
– Погоди…
– Я же ясно сказал в прошлый раз: ты для меня умер. Ольга! Звони в полицию, скажи, что к нам вломился опасный человек.
– Я хочу мириться.
– Какой мир, если дружба взорвана к чертям собачьим?
– Ну что за глупости?
Он прожег меня взглядом:
– Предательство – не глупости. От него империи рушатся.
Он расстегнул пояс, швырнул тренч на кресло – получилось драматично, будто испанский матадор отбрасывает красный плащ, – и направился ко мне. Спасибо небесам, не заметил, что в углу светится включенный монитор.
Бекман, конечно, кипел, но физическое устрашение ему не по зубам. На нем были серые костюмные брюки (штанины коротки) и круглые очки в золотой оправе, за которыми моргали добрые глазки, – ни дать ни взять бурундук. И волосы чрезмерно возбудимые: им прямо не терпелось начать, и начинались они в двух дюймах над бровями. Правая щека мощно распухла, словно туда напихали ватных шариков.