«Просто удивительно, как легко оказалось его обмануть! Просто удивительно, как доверчивы бывают мужчины!»
Тогда он принял эти слова только на счет кардинала де Рогана, а хитрая бестия имела в виду и своего молодого сообщника, и его самого, блистательного графа Калиостро…
Когда она успела подменить футляр?
Услышав вопль хозяина, слуга открыл дверь и заглянул в комнату.
– Что-то случилось, мой господин? – спросил он графа, который примерял шутовской колпак.
– Кого ты видишь перед собой, Джузеппе? – спросил его Калиостро.
– Вас, мой милостивый господин! – ответил слуга, привыкший к его чудачествам.
– Нет, Джузеппе, ты видишь перед собой круглого дурака, которого сумела обвести вокруг пальца смазливая бабенка!
Впрочем, граф Калиостро никогда не останавливался на полпути.
Допив бокал бургундского и слегка закусив, он велел слуге снова седлать коня.
– Куда вы собрались в такой поздний час? – ворчал слуга. – На улицах небезопасно!
– Не твоего ума дело, болван! – одернул его хозяин. – Делай что я сказал!
– Да уж и то, мое дело маленькое, но хоть бы лошадку-то пожалели…
Граф не стал его слушать. Вскочив в седло, он поехал на другой конец Версаля, где снимала домик хитроумная Жанна де Ламотт. Он не сомневался, что, если встретится с Жанной с глазу на глаз, сумеет убедить ее поделить с ним ожерелье. Во всяком случае, прежде магнетическое воздействие его не подводило.
Подъехав к знакомому домику, граф спрыгнул с коня, схватил его под уздцы, подошел к крыльцу и негромко постучал в дверь рукоятью своей шпаги.
Окна в домике были темными, и на стук никто не вышел.
Граф подождал еще немного и снова постучал – на этот раз бронзовым дверным молотком, сделанным в форме изящно изогнутого морского конька.
Наконец в одном из окон зажегся свет, за дверью раздалось шарканье, и заспанный женский голос проговорил:
– Кого там черти принесли? Порядочные люди в такой час сидят по домам!
– Откройте, у меня есть важные новости для госпожи графини!
Дверь со скрипом отворилась.
На пороге стояла простоволосая женщина лет пятидесяти в засаленном халате, накинутом поверх ночного платья. В руке у нее была свеча.
Подняв эту свечу, женщина вгляделась в лицо графа и укоризненно проговорила:
– С виду вроде благородный господин, а шляетесь по ночам, как какой шаромыжник, мешаете спать добрым людям!
– Говорю тебе – у меня важные вести для госпожи графини! – недовольно повторил Калиостро. – Позови свою хозяйку!
Для подкрепления своих слов он сунул в удачно подвернувшуюся руку служанки монету в два су.
Та проворно спрятала монету в карман, но не пошла за хозяйкой. Вместо этого она проговорила:
– Опоздали, добрый господин! Самую малость опоздали! Госпожа графиня уехала.
– Уехала? Должно быть, она отправилась к Его Преосвященству кардиналу, так я ее подожду!
– Да нет, добрый господин, графиня совсем уехала. Рассчиталась со мной, собрала вещички и уехала!
– Давно ли? – спросил Калиостро после недолгой паузы.
– Да еще часу не прошло. Как воротилась от Его Преосвященства – так и уехала. Вещички-то у нее уже загодя были собраны.
– Конечно, ты не знаешь, куда она отправилась? – Калиостро пристально взглянул на женщину.
Она не обратила на его магнетический взгляд никакого внимания, глаза ее забегали, и она проговорила, теребя застежки халата:
– Бедную женщину обидеть ничего не стоит. Вот и госпожа эта, одно название, что графиня! Обещала мне накинуть двадцать су за то, что у меня чисто да тихо, так ведь обманула! Вот и верь после этого благородным людям! А мне, между прочим, ребенка растить нужно, сыночка моей бедной сестрицы. А на мальчике все горит, не успеваю покупать…
– Мальчику, как я понимаю, уже лет двадцать? – насмешливо осведомился Калиостро.
– Всего-то девятнадцать! – возмущенно поправила его хозяйка.
– Девятнадцать? Ну, это в корне меняет дело! – Калиостро достал из кошелька несколько монет, но не отдал их сразу хозяйке, а помахал ими перед ее носом и добавил: – Вот двадцать су, но они станут твоими не раньше, чем ты скажешь мне, куда уехала госпожа графиня.
Хозяйка следила за деньгами жадным взглядом, но не спешила говорить.
– Да ты, верно, ничего и не знаешь… – протянул Калиостро и сделал вид, что хочет спрятать деньги.
– Отчего же не знаю! – Женщина потянулась за деньгами. – Может, и знаю, только вы уж извольте мне сперва двадцать су отдать, потому как я больше никому на слово не верю.
– Так и быть, держи!
Деньги перекочевали в карман халата. Женщина огляделась по сторонам, понизила голос и проговорила:
– Уж куда госпожа графиня поехала, того я доподлинно не знаю, а только когда она со мной рассчитывалась, я заметила, что у нее в кошельке были английские деньги.
– Английские? – переспросил Калиостро, сверля женщину пронзительным взглядом. – Ты уверена?
– Мне ли английских денег не знать! – ответила та. – Фунты да шиллинги, чтоб мне на этом месте провалиться! – Женщина истово перекрестилась. – А ежели вы, добрый господин, сомневаетесь, так сами поглядите. – Она показала графу серебряную монету, выудив ее из своего кармана. – Видали? Как есть, английский шиллинг!
– И как же он у тебя оказался?
– Да как? – Женщина, ничуть не смутившись, воздела глаза к потолку. – Видно, случайно у графини из кошелька выпал, а я пол подметала и нашла… так что можете не сомневаться, точно вам говорю, добрый господин: в Лондон она уехала! Мое слово верное. Так что можно бы и еще несколько су добавить, за честность!
– Хватит с тебя! – остановил ее Калиостро. – Честность – сама себе награда, а я тебе и так достаточно заплатил.
Он запахнулся в плащ и отправился домой – собираться в дорогу…
Так прошли мы два квартала, никто не встретился нам по пути, даже машин не было. А когда мы повернули и впереди показалась стоянка машин у магазина, я услышала шаркающие шаги и пение.
Он был еще довольно далеко, тот человек, что шел нам навстречу и пел:
Он безбожно фальшивил, однако что-то показалось мне знакомым в этом надтреснутом тенорке. Очень осторожно я вгляделась в приближающуюся фигуру. Так и есть, нога вывернута пяткой наружу, оттого походка кажется неровной и подпрыгивающей, как у воробья. Так-так, бьюсь об заклад, что и рот у этого типа дергается, и глаз мигает. Только вот который на этот раз? А, все равно… Федор и сам уже забыл, с какой стороны у него был нервный тик в прошлый раз!
старательно выводил Федя, милый мой сосед, моя последняя надежда, не забывая шаркать другой, невывернутой ногой.
В руке у него была сетка с пустыми бутылками, которые мелодично позвякивали при ходьбе, создавая музыкальное сопровождение.
Я едва могла шевелить ногами, голова была тяжелой и неповоротливой, как кастрюля с густым супом или с вареньем. Непонятный старикан хорошо над ней потрудился. Но он не стал вводить меня в окончательный транс, чтобы я могла идти сама до его машины. Таким образом, одна мысль все же сумела пробиться сквозь вязкую субстанцию, что заполняла мой череп. Мысль была четкая и простая: Федя – мой последний шанс спастись. Потому что если я дам усадить себя в машину, то потом спокойно могу стать такой, как Эльза, даже если старик меня отпустит. Значит, я должна отвлечь этого типа от Феди, чтобы он не обратил на него внимания.
Я замедлила ход.
– Не отставайте, – сказал старик, не поворачивая головы.
Понадобилось значительное усилие, чтобы я остановилась на месте.
– Ну что там еще? – Он оглянулся, и на лице его я заметила обычные человеческие чувства – раздражение и злость.
– Учитель! – Я с трудом упала на колени. – Учитель, я хочу быть вам полезна! Я хочу помогать вам, служить вам долго! Располагайте мной! Приказывайте, Учитель!
Кажется, он удивился, потому что бросил Эльзу и посмотрел мне в душу своими глубокими яркими глазами. На миг я увидела там темную клубящуюся бездну, но тут же наклонилась, подползла к нему поближе и обняла его колени.
– Учитель… – бормотала я. – Учитель… я так долго ждала этого дня… так долго ждала…
Главное – это не думать о Феде, чтобы старикан ничего не заподозрил, главное – вообще ни о чем не думать. Да я и не могу думать, мне нечем, в голове у меня – суп. Густой, наваристый, жирный. Щи или борщ.
«Картошка, капуста, морковка, горох… – возникли в голове детские стихи, – петрушка и свекла… Ох!»
– Ох! – Это Федя огромным прыжком преодолел разделяющее нас расстояние и двинул старикана по шее. Тот покачнулся и стал заваливаться на бок. Федя аккуратно уложил его на асфальт и дернул меня вверх, как выдергивают из грядки морковку.
– Только не смотри ему в глаза! – предупредила я.
Федя отмахнулся и схватил меня за руку:
– Бежим!
И мы побежали. Сначала по улице, потом Федя свернул в переулок, затем через узкую щель между домами мы пролезли на пустырь, который с другой стороны был огорожен дощатым забором.
Федя остановился на миг, чтобы отсчитать нужную доску, и отодвинул ее в сторону. Мы выбрались на широкую дорогу, разъезженную грузовиками, пробежали по ней немного, подлезли под закрытый шлагбаум и припустили по узкой улице, застроенной небольшими двух-этажными домиками.
Та вязкая субстанция, что плескалась у меня в голове, потихоньку растворялась, теперь она напоминала уже не наваристый борщ, а жиденький японский суп мисо.
Я понятия не имела, в какой части города мы находимся, но это был не спальный район. В конце концов я потеряла счет бесчисленным переулкам и проходным дворам, через которые мы проносились на бешеной скорости, и думала лишь о том, чтобы не отставать. Откуда только силы взялись…
Как выяснилось тотчас же, сил этих осталось совсем мало. Потому что через пять минут я замедлила шаг и выдохнула с трудом:
– Не могу больше!
– Да мы уже добрались, – сказал Федя, поддержав меня, – вон дом-то!
И верно, теперь я узнала место, мы подошли к нашему дому со стороны парка. Деревья мрачно шумели, в доме не горело ни огонька, лампочку перед подъездом кто-то разбил уже давно.
– Через парк не пойду, – прохрипела я. – Страшно!
– Со мной-то? – хмыкнул Федя.
– Не знаю, – честно ответила я, – ничего уж теперь не знаю…
– Не боись, прорвемся! – прежним своим надтреснутым тенорком заговорил Федя и устремился вперед по тропинке.
– Еще пятку вывороти и мигать начни! – проворчала я и потащилась за ним.
Тропинка была ужасно скользкой, так что я сосредоточилась на ходьбе. К тому времени, когда мы подошли к дому, в голове моей совсем прояснилось.
Наконец мы поднялись по лестнице и вошли в нашу квартиру. Федя тщательно запер за собой дверь на все замки и засовы и остановился перед моей комнатой.
– Спасибо тебе, конечно, – проговорила я, прежде чем войти к себе, – но не кажется ли тебе, что нам пора поговорить?
– Вот именно, – ответил он каким-то странным тоном. – Ладно, пойдем в мою комнату, там теплее и вообще…
Что «вообще», он не пояснил, но я не стала спорить.
Во-первых, у меня к нему накопилось слишком много вопросов, во-вторых, после всех событий сегодняшней ночи я была слишком взвинченна и не хотела оставаться один на один со своими мыслями, и в-третьих, Федор сегодня выглядел вполне вменяемым: никаких подмигиваний, никакого нервного тика, и даже ноги он не подволакивал и не выворачивал – ни левую, ни правую.
– Ладно, пошли, – согласилась я и последовала за ним в конец коридора.
Его комната меня удивила. Хотя в глубине души я была готова к чему-то подобному.
Начать с того, что комната была чистая, уютная, обжитая, совершенно не похожая на жилище полубомжа, которого он старательно изображал в начале нашего знакомства. Были тут и раздвижной диванчик, обитый веселенькой тканью в цветочек, и пара удобных кресел, и низкий столик, и платяной шкаф, и даже комод. Все предметы разрозненные, от разных гарнитуров, но аккуратные и чистые. В углу комнаты была оборудована маленькая кухонька: электрическая плитка на две горелки, раковина, небольшой холодильник, микроволновая печка. На подвесной полке стояло несколько тарелок и чашек.
Но кроме этих обычных, незамысловатых вещей были в этой комнате и другие, очень странные.
Возле одной стены стоял металлический стеллаж с какими-то приборами, которые напомнили мне оборудование звукооператора с того телеканала, где я раньше работала. То ли усилители, то ли профессиональные устройства видео– и звукозаписи: шкалы, ручки настройки, маленькие экранчики, по которым бежали светящиеся синусоиды. Рядом с одним из приборов лежали большие наушники.
Тут же находился компьютер, причем такой, какого я никогда не видела – по его внешнему виду даже мне, далекой от вычислительной техники, стало ясно, что это какая-то особенная, мощная машина, предназначенная для крутого профессионала.
– Кто же ты такой, Федя? – спросила я, когда обрела дар речи.
– Давай поиграем в вопросы и ответы, – усмехнулся он. – Я тебе кое-что расскажу, если сначала ты мне ответишь на мои вопросы. Но сначала выпьем чаю…
Тут я поняла, что от волнений и беготни ужасно проголодалась.
Федя усадил меня в одно из кресел, а сам удалился в свою кухоньку.
Там он чем-то гремел, стучал, поочередно хлопал дверцей холодильника и микроволновой печки, наконец вернулся ко мне с подносом, на котором стояли две кружки и красовалась большая тарелка с горячими бутербродами.
Бутерброды были с толсто нарезанной докторской колбасой, покрытой сверху слоем расплавленного сыра, в кружках оказался не чай, а какао со сгущенным молоком. Я такого давно не пила, но оказалось, что это вкусно, и ко мне сразу вернулись силы. Откусив разом половину бутерброда, я уставилась на Федю и прочавкала:
– Татоэтыакой?
– Что-что? – переспросил он.
– Так кто же ты такой?
– Ну, скажем так: я не тот, кем кажусь на первый взгляд.
– Тоже мне, ответил! – фыркнула я и откусила еще кусок. – Думаешь, я не догадалась? Эти твои подмигивания, и ноги ты вечно путаешь, которую выворачивать…
– Ну, как мог, так и ответил, – отозвался Федя, отпивая из своей кружки. – Но все-таки ответил, теперь твоя очередь. Что ты делала в том офисе?
– Вообще-то я туда попала случайно, – сказала я почти честно. – За мной гнались двое каких-то уголовников, я зашла в торговый центр, думала, там они от меня отстанут, но они не отставали. Тогда я поднялась на третий этаж и зашла в этот офис…
Мне совсем не хотелось рассказывать ему про черную тетрадку, которую я спрятала в кадке с монстерой, потому что тогда пришлось бы говорить и про тайник в печке, и про музей Скабичевского. Вот я и решила рассказать правду, но не всю. Да только не учла, что имею дело с профессионалом.
– Постой-постой! – прервал меня Федя. – Что-то ты мне заливаешь. Как ты зашла в этот центр, если он был закрыт?
– Так это я раньше зашла, еще днем, – нехотя призналась я. – А потом… потом меня туда силой притащили…
– Кто и зачем? – спросил Федя, сверля меня взглядом.
– Да что же это такое! – взорвалась я. – Весь день меня сегодня допрашивают! То Эльза, то те двое типов в подземелье, теперь ты… Не хватало еще, чтобы ты вколол мне «сыворотку правды» как тот тип в подвале…
– Что? – Федя сверкнул глазами. – Они вкололи тебе скополамин?
– К счастью, не успели. Пришел тот человек, которого ты видел на улице, и вывел нас оттуда. А вот Эльзе они успели сделать укол, и она превратилась в растение…
– Черт! – Федор закусил губу. – Ну не сердись, я тебя не собираюсь мучить. Но у меня к тебе так много вопросов, просто не знаю, с чего начать… Расскажи хотя бы, кто тебя допрашивал там, в подземелье. Ты их запомнила?
– Двое, – неохотно проговорила я. – Одного звали Ахмет, такой мрачный бородач с маленькими глазками, имя второго я не знаю, он такой круглолицый, гладкий…
– Круглолицый? – переспросил Федор. – Наверное, это Сугробов… точно, он…
– Кто? – переспросила я.
– Да ладно, ты его все равно не знаешь. Послушай, а как тот человек, ну, тот пожилой тип, с которым я тебя встретил на улице, – как он сумел вывести вас из подземелья? И вообще, кто он такой?
– Если бы я знала! Эльза работала на него, она называла его Учителем. Он как-то всех там усыпил, наверное, владеет гипнозом. Вот как ты с ним справился – этого я не понимаю…
– Наше оружие – внезапность. – Федор небрежно махнул рукой. – Интересно, кто же это такой и как он связан со всем этим делом… да, и вот еще что: ты не помнишь, где вы вышли из этого подземелья?
– Эй, постой! – спохватилась я. – Мы же с тобой договорились играть по-честному: я отвечаю на твой вопрос, потом ты отвечаешь на мой. А у нас игра идет в одни ворота! Ты все время только спрашиваешь. Как хочешь, но теперь твоя очередь отвечать.
– Ну задавай свой вопрос… – неохотно проговорил Федор. – Но я тебя заранее предупреждаю: есть такие вопросы, на которые я не могу ответить. Просто не имею права.
– Это нечестно! Ну ладно, хотя бы скажи, что ты делаешь в этом доме. Только не рассказывай мне, что больше тебе негде жить, все равно не поверю.