— Это понятно. Никто не оставляет свидетелей.
— Зря вы так. Есть способы обеспечить молчание, оставив живым, здоровым и на свободе. Грубо говоря — мощный гипноз. Решайтесь. Откажетесь, и в вашей памяти останется ничего не значащая болтовня об общих довоенных знакомых. Я начну искать других партнеров.
— Зачем они вам? Вы же своей рукой раз — и кого хочешь задавите.
— Предлагаете делать глобальную политику, раскатывая по миру и вручную придушивая неугодных? Не разочаровывайте меня, Владимир Павлович. Кроме того, нас слишком мало, потому предпочитаем вмешиваться в жизнь людей силами самих же людей. Мы предпочитаем корректировать земную историю точечным воздействием в ключевые моменты на благо ускорения прогресса.
— Много раз вмешивались?
— По-крупному только один раз, и это были, скажем так, наши конкуренты. Думаете, неспроста ли мировая война началась со столь незначительного повода, как теракт в Сараево? Сколько сил потрачено, чтобы зарядить мину. Ну и, конечно, ваш Государь сыграл как их первостатейный агент. Чего стоило не объявлять мобилизацию, под любым предлогом обождать год-два, пока Австро-Венгрия и Германия не ослабнут в борьбе с Францией и Британией, вмешаться в подходящий момент и установить новый мировой порядок по своему усмотрению.
— Вы считаете, что Император?..
— Нет. Он выполнил условия союзнического договора вопреки национальным и личным интересам. Часто для страны порядочный человек на троне хуже, чем негодяй и подлец. То же самое с его нелепым отречением и отказом Михаила принять корону. Обратите внимание, оба написали, что свершили сие на благо России. Развалили страну ей на благо. Нет, господа, это ваш чисто российский казус.
— Допустим. Мои интересы понятны. А зачем вам Россия? Так и дробили бы ее, раз малое население на богатых территориях прогрессу не соответствует.
— Для прогресса лучше всего стабильность. Россия — крупнейшая колониальная держава с огромным отличием от Англии, Франции и Испании: колонии составляют единое целое с метрополией, а порабощенные аборигены имеют равные права с колонизаторами. Ну, разве что евреи были ущемлены и православные в чуть лучшем положении. Временное правительство их уравняло. Британская и французская империи обречены, эксцессы с их бывшими владениями неизбежны. Испанская уже трещит. Это и есть нестабильность как тормоз прогресса. Длительная война в России, передел шестой части суши, не самой, кстати, плохой части, нанесет серьезный удар по долгосрочным интересам. Россия с ее имперскими амбициями служила необходимым противовесом Британии, его нельзя убирать надолго.
— Сложно как-то. Давайте начнем с малого. Как вы видите ближайшие шаги и мою в них роль?
— Разумный подход. Ближайшая задача — привести к власти левых экстремистов, радикальное крыло РСДРП.
Когда под руками нет картотеки, остается полагаться лишь на память. У Никольского она была отменная.
— Марксистская организация. Не национально еврейская, но с большим количеством евреев в руководстве. Идейные вожди в эмиграции. В пятнадцатом и шестнадцатом годах создавала агитационные ячейки в частях, пропагандируя отказ от войны и практически разлагая армию. К семнадцатому году утратила радикальность, после февраля заявила о революционном оборончестве и войне против Германии до победного конца. Во Временном правительстве не представлена. Частично контролирует Петроградский совет. Простите, более свежей информацией не владею.
— Отлично! Поздравляю себя с удачной идеей предложить сотрудничество именно вам. А теперь предложу прогуляться по Питеру, Владимир Павлович. На гауптвахте и взаперти совсем от жизни оторветесь.
— Вам требуется свежий воздух? Извольте, сейчас распоряжусь Фролу собраться и достать револьверы.
— Вы правы. На улицах небезопасно. Но денщика не тревожьте. Ему не следует слышать даже обрывки нашего разговора. Со мной вас никто не тронет. Разве что попрошу надеть партикулярное платье.
Никольский с неудовольствием выполнил последнюю просьбу. Он даже спал в исподнем армейского образца. Цивильное пальто, по крою практически равное шинели — иначе портной не имел шансов угодить генералу — сидело слишком плотно. Вышагивающий в нем Владимир Павлович, прямой как палка, казался воплощением военного, случайно нацепившего чужую гражданскую одежду и неумело пытающегося слиться с толпой.
Они брели по улицам и проспектам Петрограда, продолжая рассуждать о политике. Город походил на великосветскую красавицу, внезапно выброшенную на самое дно. Сохранились аристократические черты лица, а обносившееся платье свидетельствовало, что когда-то за него плачены изрядные деньги. Но — грязь, внезапные морщины на лице, за месяц состарившемся на годы. Мутные дорожки слез на скулах. Затравленный взгляд выражает готовность отдаться первому встречному проходимцу за любой посул. И многочисленные жирные вши.
Град Петров завшивел уголовными элементами, которые наводнили его при бездействии полиции. Еще бы, органы правопорядка суть слуги «старого режима», а люмпенизированное ворье — его классовые жертвы.
Гнойными опухолями на теле города вспухли многочисленные р-революционные митинги, на которых голосистые ораторы призывали за все что угодно, за углом — против того же самого. Гнойники рассасывались, чтобы скоро вспухнуть на новом месте, оставляя безобразные шрамы погромов.
Российская республика, самая демократичная страна в мире, не умела и не хотела упокоить свою демократию в каком-то цивилизованном русле. Русский со свободой в руках напоминал обезьяну с гранатой, решительно не понимавшей, что с ней делать, и оттого с любопытством дергавшей за кольцо, приближая очередной взрыв анархии и беспорядков.
— Признаю, сударь, картинки Петрограда — лучший аргумент, чем показанное в вашем волшебном окошке заседание Временного правительства.
— Тогда вернемся к социал-демократам. Шанс на успех имеют только левые экстремисты — наглые, безжалостные и фанатичные. Я об эмигрантских вождях, в первую очередь об Ульянове-Ленине. По моим данным, он ожидается здесь со дня на день. О нем что-нибудь знаете?
— Да. Из семьи казненного террориста. Мелкий помещик и не слишком удачливый юрист. Полтора десятка лет практически постоянно в эмиграции. Связи с местными организациями РСДРП не имеет. Автор огромного числа публикаций с призывами свержения самодержавия и поражения России в войне с Германией. Еврей по матери. Своеобразная и крайне неприятная личность.
— Похоже, вы его недооцениваете. Между тем Ульянов, более известный под кличкой Ленин — прирожденный вожак стаи. За длительную эмиграцию он утратил какие бы то ни было патриотические сантименты, оттого и призыв к капитулянтству. Зато безмерно честолюбив. Россию рассматривает как плацдарм для пролетарской революции во всем мире и личной неограниченной власти в масштабе планеты. По земным меркам — на редкость гениальный выродок. Ему и быть следующим российским императором.
Никольский остановился.
— Вы предлагаете мне, русскому дворянину и офицеру, посадить на трон жидовского ублюдка, который первым делом капитулирует перед кайзером?
— Считаете сие предательством. Понятно. Жаль, что прошедшие полтора часа потрачены впустую. Я вам не тридцать сребреников предлагаю, потому что Ленин и его окружение имеют реальный шанс сохранить единство России и ее роль в качестве мирового противовеса Западу. В отличие от Франции, здесь есть шанс миновать якобинскую диктатуру, конвент, директорию с прочими революционными прелестями, сразу вручив власть императору республики. Хотя без Вандеи не обойтись — далеко не вся Россия примет Ульянова без сопротивления.
— Какая республика! В Петрограде будет править германская оккупационная комендатура. А вы предлагаете этому поспособствовать.
— Не будьте наивным, генерал. Истерзанная кайзеровская армия не в состоянии даже присутствовать на огромных российских просторах. Престижа ради отхватят сотню-другую верст в глубь Литовского генерал-губернаторства. Что важнее для нового императора — обладание Минском или возможность навести порядок в стране? Последнее. Вы презираете и недооцениваете евреев, что вредно и неправильно. Русские прессовали иудино племя столетиями. Евреи — как паровой котел, в котором накопилось огромное давление. Сейчас оно вырывается наружу, выделяя грандиозную энергию. На этом разрешите откланяться.
— Честь имею, — сделав шаг в сторону дома, Никольский окликнул Шауфенбаха. — Завтра я вспомню лишь болтовню про общих знакомых?
— Нет. Но о нашей беседе не сможете никому рассказать. Если передумаете, знаете, как меня найти.
Повернув за угол Фурштатской улицы, Никольский увидел девочку-нищенку, облюбовавшую бойкий перекресток для вымаливания подаяния Христа ради. Здоровенный бугай отобрал у нее дневной улов, трое стояли рядом. У одного из грабителей на видном месте торчала рукоятка «Нагана» — никто из бандитов не скрывал ношения оружия.
Повернув за угол Фурштатской улицы, Никольский увидел девочку-нищенку, облюбовавшую бойкий перекресток для вымаливания подаяния Христа ради. Здоровенный бугай отобрал у нее дневной улов, трое стояли рядом. У одного из грабителей на видном месте торчала рукоятка «Нагана» — никто из бандитов не скрывал ношения оружия.
Городовой перешел на противоположную сторону улицы и торопливо зашагал вдаль, старательно изображая, что его происходящее не касается. Чудо, что городовые да околоточные вообще смеют появляться на улицах. Временное правительство заявило о предстоящей ликвидации Департамента полиции и создании некой «милиции».
Генерал нащупал в кармане узкого пальто шершавую рукоять «Браунинга». Отказался спасать Россию, спасу девочку? Как глупо.
Один из уголовников заметил его, взялся за револьвер и процедил сквозь зубы:
— Проходи, старик! Целее будешь.
Бугай наподдал ребенку по ребрам, опрокинув на тротуар, и маргиналы, хохоча, ушли прочь. Никольский проводил их взглядом, дал девочке пятак, затем вернулся домой.
Старик. А ведь сорок четыре не исполнилось. Зеркало в прихожей отобразило грустное немолодое лицо. Смеховые морщинки в уголках глаз превратились в ущелья. Седина, мешки под глазами, нездоровая одутловатость. Спаситель мира и отечества, борец против марсиан? Чушь. С другой стороны, защищать власть, повернувшуюся спиной не только к ограбленной нищенке, но и всему народу — куда абсурднее.
Но кое-какие выводы Владимир Павлович сделал. Он перестал пить, начал читать хотя бы по диагонали политическую периодику Петрограда и купил на базаре мешковатой чуть ношеной одежды, в которой его генеральская суть не топорщилась наружу. Вдобавок он добыл кое-какие сочинения господина Ульянова. Его философические суждения в «Материализме и эмпириокритицизме» по-дилетантски глупы. А вот о практических действиях рабочей партии брат террориста писал вполне здраво. Посему Никольский решил, не вступая в альянс с марсианским демоном, за социал-демократами проследить приватным образом. Из газеты «Правда» он узнал, что 3 апреля, на шестой день после памятной встречи с фон Шауфенбахом, на Финляндский вокзал ожидается прибытие одиозного философа-революционера. Пропустить такое — грех.
Давка на вокзале напомнила о Ходынском поле. Генерал вздрагивал от обращений: «не толкайтесь, товарищ» или «пропустите, товарищ». Выход из здания вокзала оцепили военные, бронемашина наставила пулеметы на толпу. Поезд опоздал и прибыл лишь к вечеру. Вождь мирового пролетариата, как скромно именовал себя оратор, за отсутствием трибуны забрался на броневик.
Тысячи человек смолкли как один, когда невысокий человечек в кепке произнес короткую эмоциональную речь. Никольский вник в сказанное и похолодел. Сбываются самые неприятные предсказания Шауфенбаха. Ленин заявил лозунг «никакой поддержки Временному правительству», призвал народ взять власть в свои руки и прекратить войну с Германией. Главное — без наукообразности и ораторского аристократизма: истинно «народный» вождь говорил предельно примитивно, его поняла бы и кухарка. Последние слова потонули в многоголосом реве, и новоявленный российский бонапарт слез с брони, исчезнув из поля зрения.
Тут же последовала реакция. Генерал прочитал в газетах, что в РСДРП единства нет и в помине. Большинство социал-демократов и другие левые партии сразу осудили антипатриотические призывы, а на улицах Питера прошли стихийные протестные акции. Ульянова открыто назвали немецким шпионом, потребовали арестовать и расстрелять.
Неугомонный Никольский, вспомнив жандармские приемы, прихватил липовый мандат от Брест-Литовской ячейки социал-демократов и отправился на ночное сборище РСДРП в особняк Кшесинской. Затерявшись в депутатской массе, он снова прослушал Ульянова. На этот раз, находясь среди однопартийцев, тот говорил еще более резко и гораздо пространнее.
Ленин провозгласил, что большевистские радикалы, они же — коммунисты, смогут в короткое время возглавить народные массы, свергнуть Временное правительство и получить легитимную власть через Учредительное собрание. В особняке собрались люди думающие, а не бунтарски настроенная толпа, как на вокзале. Бонапартика не освистали, но и не поддержали.
На выходе один из охранников, колоритный еврей в кожаной куртке и с «Маузером» на ремнях, попросил «товарища» предъявить мандат, затем что-то спросил по-польски.
— Брест-Литовск представляете и польский не разумеете? Пройдемте, товарищ жандарм.
Досадуя, что глупо провалился, Никольский оказался заперт в каком-то подвале без мандата, оружия и денег. В течение суток подвал заполнился такими же подозрительными личностями. Отведав не слишком калорийной баланды, генерал был вызван на допрос.
Тот же персонаж, что опознал его на выходе из дворца, и благообразный господин с повадками присяжного поверенного обрушили массу вопросов касательно службы в карательных органах старого режима, личном участии в репрессиях и т. д. Попытки сослаться на решение ЧСК не возымели ни малейшего эффекта.
— Мы судим вас не по буржуазным законам, а на основании революционной справедливости, — заявил социал-демократ с маузером. — Облегчите душу напоследок, гражданин жандарм.
Вот так. Уже и суд, и последнее слово. Тут встрял присяжный.
— Вы знакомы с Александером фон Шауфенбахом?
— Приходилось встречаться.
— Когда?
— До войны и неделю назад.
— Он германский агент. На каких условиях он вас завербовал?
— И не пытался. Расспрашивал про старых знакомых.
— Ну-с, вы таки упустили последний шанс. Решением Петросовета вас расстреляют за преступления против трудового народа.
— Какая глупость! Я требую суда и адвоката.
— Требовать никто не мешает. Увести.
Вторые сутки в подвале. Ухмылки охранников на просьбу написать письмо жене. Баланда, хлеб, вода. Наконец, Никольского вывели во двор.
Серое весеннее небо Питера, который всегда остается Санкт-Петербургом, как бы его ни переименовывали горе-патриоты. Серая обшарпанная стена, три революционера с «Наганами». Даже страшно не было, лишь разочарование от нелепицы, что так бездарно погиб.
— Товарищ Отрощенков! Имею распоряжение товарища Церетели о дополнительном допросе этого гражданина.
— Успели, — ухмыльнулся тот, к которому обратился новоприбывший. — Иначе только дырки бы посчитали на жандармской морде.
На этот раз арестант удостоился поездки на авто. Разболтанный и гремящий от скверного ухода черный «Руссо-Балт» доставил его к доходному дому у набережной Фонтанки. Молчаливые конвоиры препроводили смертника на второй этаж, где в людном и прокуренном помещении сновали такие же революционно озабоченные люди — стремительные, решительные и вооруженные. Отдельная спаленка, превращенная в кабинет, содержала большой дубовый стол, за которым восседал фон Шауфенбах собственной чужеродной персоной.
— Присаживайтесь, товарищ э-э… Тишкевич, как вы написали у себя в мандате. Решили поиграть в тайного агента на свой страх и риск. Понравилось?
— Не могу утверждать. Полагаю, спасением от расстрела обязан именно вам?
— Можете не благодарить. Считайте маленьким презентом. Но такие знаки внимания делаю всего раз. Дальше мы вместе или нам окончательно не по пути.
— Все-таки не могу поверить, что меня или моих сокамерников так просто расстреляли бы. Вы же говорили, без якобинцев — сразу в империю.
— На самом деле, пока не расстреливают. И очень зря. Из слишком мягких лап добыча, как правило, ускользает. Но вас бы точно казнили. Вы — исключительная фигура, второе лицо в жандармском корпусе. Так сказать, олицетворение пороков режима.
— Мы действовали по закону.
— Именно поэтому сейчас любая революционная сволочь имеет право вас поставить к стенке без суда. Если бы не играли в законность, а сгоняли бы нечисть на каторгу, мне не пришлось бы ломать голову, как восстановить Россию хотя бы с большевиками во главе. Итак, времени больше нет. У вас два выхода — бежать из Питера или служить большевикам по моей программе. Не забывайте, решение Петросовета о казни царского сатрапа никто не отменял.
— Вы по-прежнему верите в Ульянова? Местные социал-демократы его не слишком хорошо приняли.
— Я вам больше скажу. На следующий день после вашего героического шпионажа раскол случился и среди большевиков. Ленина поддерживает несколько человек в редакции партийной газеты и дюжина вернувшихся с ним политэмигрантов. Без нашей помощи ему никак. Нужно обеспечить его приход к власти в течение года.
— Ленинцы объединят Россию?
— Да, кровью. А вот на их место через какое-то время придут гуманные силы.
— Когда?
— Не будем загадывать. Вряд ли скоро. Отвечайте — вас проводить до дома или остаетесь?