5
А городской юродивый с раздутой головой двигался в приплясе по улицам, распространяя негодные запахи, – шнурки волочились по земле, словно развязались сами собой.
Оповещал встречного:
– В старину везде леса были…
Взывал к поперечному:
– Не будь сладким, не то проглотят…
Пришел домой, запер дверь, занавесил окна, сочинял под копирку очередной подметный лист, чтобы подбрасывать на улицах-площадях к перерождению душ, опутанных пороком и гибельными страстями. И вот оно, его сочинение.
"Есть у нас Главный.
Всем Главным Главный.
Высоко сидит‚ далеко глядит.
Вызвал меня в кабинет, дверь велел затворить, шепчет с глаза на глаз:
– Имеется у нас Кот. Всем котам Кот. Маленький Кот с большой буквы. Понял?
– Понял‚ – говорю. – Чего тут не понять?
А он:
– Еду на месяц в отпуск. Кота тебе оставляю. Партийное задание: ежели чего случится, положишь билет на стол. Ясно?
– Ясно.
Пошел домой‚ разъясняю жене:
– Готовься. Дом прибери. Завтра Кота привезут. Маленького Кота с большой буквы.
А она:
– Маленького я еще вытерплю. А насчет буквы – не обещаю.
– Партийное‚ – говорю‚ – задание. Если чего не так, положишь билет на кухонный стол.
Привозят наутро Кота.
Хвост облезлый‚ бока плешивые‚ глаз в бельме, а взгляд у него такой‚ будто когтями к горлу тянется‚ к сонной твоей артерии.
Прямо от двери перелетел на диван, напрудил пруды посреди подушек: глядит – не мигает‚ поганец!
А Главный:
– Это у него обычай такой. При знакомстве. У первого хозяина перенял. Его первым хозяином знаешь, кто был?
Тут Кот перескочил на кресло, сел‚ ногу закинул на ногу, телевизор включил.
– Теперь тихо‚ – велит Главный. – Теперь ему не мешайте, он глядеть станет. Программу новостей. А что не так – билет положишь на стол. Со всеми членскими взносами.
И – за дверь. И – на курорт.
– Ладно‚ – говорю жене. – Месяц потерпим. Билет дороже.
Вот вечер подходит, захожу в спальню, а он лежит, гнида, на моей постели‚ одеялом прикрылся, хвост на пол свесил.
– Пшел прочь‚ мразь шелудивая!
Встает с кровати, подходит к телефону‚ набирает номер и трубку мне подает. А из трубки Главный‚ уже с курорта:
– Справляешься?
– Справляюсь.
– Выдюжишь?
– Выдюжу.
– Смотри у меня! Этот Кот – всем котам Кот. Награжден именным оружием. Зачислен навечно в списки ветеринарной академии. Чуть что – билет на стол.
И трубку повесил.
А кот смотрит с постели, не моргает, будто к сонной артерии примеривается.
– Ладно‚ – говорю. – Черт с тобой.
И лег с женой на полу.
Через неделю дом не узнать.
Всё ободрано, загажено‚ процарапано.
Ест за столом. Спит в кровати. Пузырит в холодильник. И не ударишь. Не выкинешь. Не спустишь с лестницы. Чуть что‚ берет трубку, набирает номер – билет сам из кармана выпрыгивает.
– Ну, как‚ – спрашивает Главный. – Сдружились?
– Сдружились.
– Уживаетесь?
– Уживаемся.
– Смотри у меня! Высоко сижу‚ далеко гляжу.
Еще через неделю не выдержал, бегу к секретарше Главного‚ тащу ей конфеты:
– Милая! Усыпить его нельзя?
– Нельзя‚ – шепчет. – Пробовали – не усыпляется.
– Кто пробовал?
– Кто‚ кто... Все пробовали. Не ты один – страдалец. И до тебя жили.
– Красавица! – кричу. – От вони задыхаемся! Помыть-то его хоть можно? Как там насчет этого?
– Насчет этого‚ – говорит‚ – никак. Запрещено законом.
– Ну, по-ооо-чему?!
– По кочану. Это не простой кот. Музейный. След на нем. Его основоположник ногой пхнул сто лет назад.
– Что же теперь делать‚ милая?..
– Что делать? Ничего не делать. Хочешь жить – привыкай к вони".
6
А правитель города, Неотвратимая Отрада Вселенной, обремененный владениями, покончил к тому часу с неотложными заботами и возжелал основать династию.
Дабы его потомки стали венценосными монархами с порядковым номером, как в лучших королевских домах.
– Позовите ко мне наследника престола, Лукреция Первого.
Наследник немедля явился, воскликнул с порога:
– Папа, папа, папочка! Я ухожу в народ.
– Сын мой, – удивился отец. – Ты уже пришел. Ибо народ – это я.
– Нет, нет, нет, папочка! У меня угрызения. Чувствую свою вину, желаю ее искупить, а оттого ухожу в народ. Неумолимо и бесповоротно.
Созвал правитель референтов, и сказали они так:
– Возможны два пути. Идти в народ самому или пригнать народ к себе.
– Молодцы! – воскликнул правитель. – Проходит второй вариант.
Наследник вышел из дворца, а народ уже тут как тут. С плакатами-транспарантами "Что вашему пригожеству до нашего убожества?"
– Здравствуй, народ! – сказал он.
– Здравствуй, батюшка! – ответил дружно и выдавил слезу умиления в ожидании милостей
Лукреций Первый вернулся во дворец, излечившись от угрызений, часто затем повторял:
– Когда я ходил в народ… Окунался в самую гущу… Познавал затаенные его чаяния…
А ему поддакивали.
Глава пятая ВОЗМУЩЕННЫЕ МЫШИ
1
Штрудель сидел в песочнице и лепил куличики. Для отвода глаз.
На голове панамка.
В руке совочек.
Заполнял ведерко песком, утрамбовывал старательно, переворачивал бережно, чтобы не выпало, постукивал совочком по дну ведерка, приподнимал с опаской: куличики вставали рядком, плотненькие, крепенькие, солдатиками в строю – ему на радость, петуху на огорчение.
Кавалер ордена Золотого Гребешка сидел рядом, тоже лепил, однако солдатики у него получались безобразные и тут же рушились.
– Нефролепис – птерис… – призывал к послушанию, но заклятие на них не распространялось.
– Не умеешь, не берись, – дразнил его Штрудель, и петух щелкал клювом от зависти.
Пробежали дружной рысцой Двурядкин с Трехрядкиным, взывали на ходу:
– Ответственное задание…
– Всем и каждому...
– Рукава засучены?..
– Засучены, – с ленцой отвечали из ближних и дальних строений. – Давно засучены. Рассучить нельзя ли?
– Ни в коем случае! Двери не запирать. Телефоны не занимать. Мозги не засорять. Как поступит указание, чтобы сразу!..
Убежали вскачь. За дальнейшими указаниями.
Строился возле песочницы народ.
Вышагивал перед шеренгой полководец-флотоводец, выкрикивал зычно:
– С песнями! На прорыв! И шагом! И марш!
Зашлепали теплыми ботинками с мягкими стельками. Запечалились вразнобой:
– Матушка-голубушка… Что во поле чистом?..
– Отставить! – гаркнул полководец. – Давно сортир не мыли? И – ать! И – два!
Пристукнули дружно стариковской обувью, заголосили лихо:
Ты не топай ногой –
Я не лягу с тобой…
Ушагали за поворот.
– Куда теперь? – спросил Штрудель. – Не пора ли назад, за угол?
Петух возразил на это:
– Не торопи судьбу, друг мой, не потеряй то, чего не приобрел. Еще усядешься у городских ворот Штруделиополя, пойдут к тебе за советом-утешением.
– Не хочу у ворот… Домой хочу, на кровать.
Запричитал:
– Где ты, моя квартирка однокомнатная, санузел совмещенный, постель неприбранная; где ты, выемка моя в матраце, – ради чего, скажите? Ну, ради чего?..
Петух не снизошел с ответом. Лишь произнес задумчиво, заполняя ведерко песком:
– "Не тужи на чужбине: нет чужбины для мудрого".
– Это мы доложим… – эхом откликнулся Сиплый
– Это – непременно… – откликнулся Сохлый.
2
А неподалеку.
Совсем неподалеку.
Расположились на скамейке двое, поссорившиеся навеки.
Седые. Благообразные. С непомерным к себе уважением.
Шелестели газетами.
Взблёскивали стеклами очков.
– Читали уже? Про мышей и змею?
– В моей газете этого нет.
– Это напечатано во всех газетах.
– Во всех, кроме моей.
– Вы покупаете не те газеты.
– Вы покупаете – те.
– Я – те. А вы – не те. Будете слушать или нет?
– Приходится.
Зачитал с выражением:
– "В террариуме австралийского зоопарка жила ядовитая змея тайпан из семейства аспидов. Ей поставляли белых мышей, которых она заглатывала, однако недавно развернулись события, крайне удивившие смотрителей зоопарка. Выпущенные в террариум белые мыши отказались исполнять роль пищи, смело атаковали и покусали змею, после чего она погибла". Как вам это нравится?
– Любопытно.
– Любопытно?.. Мыши убили змею, – вы понимаете, что это такое?
Пауза.
– Да, да, это ненормально.
– Ненормально? И всё?.. Мыши – тайпана, кролик – удава, заяц – волка, корова… Редактора газеты, наверно, уже уволили.
– А за что?
– Не будьте наивным.
Пауза.
– Вы думаете?
– Я уверен. Ну, случилось… Ну, напали… Так напиши по-человечески: "Выпущенные в террариум белые мыши смело атаковали змею, после чего она их покусала и съела".
– Но это же не…
– Это же – да. Они ее один раз покусали, а она их – изо дня в день. Почему об этом ничего не писали?
Пауза.
– Опровержение?
– И немедленно. Крупным шрифтом.
– В редакцию?
– В дирекцию. Пусть узнают все мыши, как было на самом деле.
– Правильно. И подпишемся: "Возмущенные змеи".
– Нет. "Возмущенные мыши"…
Зашевелились кусты за скамейкой. Высунулся наружу винопивец с помятым лицом, замшелый, отсыревший за ночь, произнес с придыханием:
– Вас интересуют рептилии? Это замечательно. Моя тема.
Мужчины занервничали. Седые и благообразные.
– Кто таков?
Ответствовал с поклоном, отчего развалились на стороны пряди спутанных, немытых волос, осыпались с них травинки-листики:
– Перед вами композитор. Довольно известный.
– Отчего в кустах?
– Исключительно для творческого уединения.
– Что сочиняете, композитор? Сонаты, симфонии с ораториями?
– В данный момент – мелодию для кобры.
– Для кобры?
– Для нее. Завершаю мелодию для кобры с оркестром. Чтобы выманивать из корзины на арене цирка. Напеть основную тему?
– Не стоит. Да и кобры нет поблизости.
– Тогда одолжите немного. На вдохновение.
Получил пару тугриков и удалился с благодарностью. В прежнее лежбище.
Мужчины помолчали, потом один из них произнес задумчиво:
– Кобра? При чем тут кобра? Да еще в кустах...
Другой вскричал неслышно:
– Он услышал про наши намерения, он и донесет!
– Мы же не против, – возразил его сосед. – Мы – за. "Возмущенные мыши".
– Без одобрения свыше и за – это против.
– Думаете?
– Уверен.
– Тогда так. Вы меня не видели.
– Я вас не знаю.
Разошлись в разные стороны.
Поспешно и навсегда.
3
Они сидели в песочнице посреди детской площадки, лепили куличики.
Лепили и рушили. Рушили и лепили заново.
Подошла мама с ребенком, сказала без симпатии:
– Потеснились бы. Мальчику тоже хочется поиграть.
Мама была хоть куда. В силе. В теле. В естестве женских прелестей и неутоленных потребностях, отчего подрагивали колени и блузка на груди.
Петух оглядел ее, выразился со знанием дела:
– Лучшие девы – они не здесь. Луноликие, с похвальным старанием – обитают в тех краях, куда тебе, Штрудель, нет доступа. Всем хороши, только прическу берегут в постели. Укладка – она денег стоит.
– Что бы ты понимал в девах… Какая перед нами стать! Какие откровения!
– Охладись, Штрудель. Внемли мудрому совету: женолюбие – преграда на пути к величию.
Но Штрудель не внял. Руки его задрожали. Горло пересохло. Куличик развалился.
Что человек вожделеет, в то и будет уловлен.
Произнес в лунатической отрешенности:
– Красавица, вы… народ?
Ответила:
– Народ, и еще какой. Всю жизнь по очередям.
Пригляделась к петуху, которого можно запечь в духовке, спросила:
– Мужчина, где птицу брали? В каком таком магазине?
Заспешила, не дожидаясь ответа:
– Велика ли очередь? Сколько дают в одни руки? С какой нагрузкой?..
Последний вопрос петуху понравился. Кавалер ордена погордился заметно:
– Понял, Штрудель? Меня ценят в этом городе и просто так не выдают. Только с неходовым товаром. А тебя отдадут в виде нагрузки, большего не заслужил.
Женщина не обратила внимания на говорящую птицу. Зрачки расширились. Дыхание участилось. Бормотала в забытье любимый рецепт:
– Курятину отварить, отделить мясо от костей, мелко-мелко порезать… Грибы прокипятить, откинуть на дуршлаг… Репчатый лук обдать кипятком… И в духовку. На средний огонь. Минут на сорок...
Очнулась. Добавила озабоченно:
– Люди болтают: леса вокруг вырубили, кислорода нынче нехватка. Работающим станут выдавать по карточкам, на каждый день, иждивенцам – только вдохнуть. Народ побежал запасать мыло, спички, кислород… Что бы и нам?
– До конца разгромить! – донеслось с высоты. – Вырвать с корнем! Выжечь паникеров каленым железом!..
Ребенок в песочнице навострил уши.
– Папа… – пискнул. – Мой папа. Папу хочу.
– Тоже хочу, – сказала мама, и грудь задышала под блузкой, прорываясь наружу. – Который уж месяц.
Пнула столб возле детской площадки, и сверху отозвались недовольно:
– Осторожнее. Не то упаду.
Задрали головы, разглядели столпника на возвышении.
– Это ваш благоверный?
– Он. Чей же еще? Жене не муж, сыну не отец.
– Где он у вас работает? – поинтересовался Штрудель для выявления умонастроений и нравов.
– Где он только у меня ни работает.
– Сколько он у вас зарабатывает?
– Нисколько он у меня не зарабатывает.
– Как он к вам относится?
– Никак он ко мне не относится.
Задали вопрос человеку на столбе:
– Что делаете на высоте, сожитель неотразимой женщины?
Ответил, не прерывая наблюдений:
– Будучи впередсмотрящим. Облеченным доверием. Выискиваю приметы нового, которые пробивают дорогу в борьбе со старым. Вот они, уже на подходе, а тех, кто в этом сомневается, увозят в неизвестном направлении.
Штрудель вздрогнул:
– Что у вас там? В неизвестном направлении?
– Известно что.
Женщина разъяснила незнакомцам:
– Прикидывается. Лишь бы не работать. А у самого зрение никудышное, всё различает размыто, без подробностей, – меня, и то на ощупь.
Присмотрелись к нему. Узнали.
– Это ты с фонарем мигал? Наперегонки?
– Я. Всё я. На что хочешь сгожусь.
– Он, – подтвердила жена. – Где не надо, он там. А дома... На постели... Не дождешься!
Глаза сверкали. Грудь трепетала. Пуговицы расстегивались. Пнула в ярости столб, и муж свалился к ней в руки.
– Вот так, – сказал с грустью. – Ты им про приметы нового, а они за свое, за старое…
Но она уже тащила его в дом. Поспешал за ними ребенок.
– Папа!.. Мой папа!..
Бежали гуськом Двурядкин с Трехрядкиным, вопрошали суетливо:
– А рукава – засучены?..
– А настроение – бодрое?..
– А энергии – навалом?..
– Чтобы не распыляться! Не растекаться! Не расслабляться!..
– Как поступит указание, чтобы во всеоружии!..
– Мы и без указаний… – пыхтела женщина, втаскивая мужа на последний этаж. – У нас не расслабишься…
А муж вздыхал обреченно.
4
Подошел неприглядный мужчина со смытым лицом.
При галстуке и в шляпе.
Уселся на качелях, уныло заболтал ногами в тоске по злому помыслу.
– Которые из-за угла, – сказал. – Я вас признал. Не пора ли представиться? Не для протокола.
– Штрудель, – отозвался Штрудель и приподнял панамку.
– Кавалер ордена Золотого Гребешка, – отозвался петух и порушил куличик. – Он же Абуль Хасан.
– Кто будете, Абуль Хасан?
– Специалист по прошлому. А вас, милейший, как величать?
Ответил:
– Пока никак. Ибо ничем себя не проявил. И потому не заслужил личного имени.
– Проясните.
– Проясняю. Врага не изловил. Паникера не приструнил. Шпиона не обесточил.
– А в ведомости? – осведомился Штрудель. – Как расписываетесь за зарплату?
– Секретным моим прозванием.
– Каково же оно?
Засомневался:
– Смеяться будете?
– Будем, – пообещали.
– Неурожайкин-тож, вот каково.
– Почему так?
– Был до меня один Неурожайкин. Я – второй.
Погрустил всласть, рубаху окропил слезой:
– Отставленный от микрофона. По соразмерности с проступком. Оттого и пропитания лишен, какого-никакого…
Помолчали, уясняя сказанное, затем Штрудель спросил:
– Что теперь? Вернете прежнее свое лицо? Которое на складе?
Ответил на это так:
– Погожу еще. Может, чего услышу, доложу куда следует. Оболгу кого ни есть. Вас, может, разоблачу, чтоб не выпытывали надежды с устремлениями. Вернут на службу-старание, прибавки удостоят, дабы прожить не скудно.
Спрыгнул с качелей, размял ноги, шагнул в нужном направлении.
– Ты куда?
– А разоблачать. Там и панамка не поможет. С песочницей.
Ушел строевым шагом.
Под бодрые высвисты: "Ордена недаром нам страна вручила…"
Петух сощурил глаз, сообщил неизвестно кому:
– "Гонение человеческие умы раздражает, а дозволение верить по своему закону умягчает и самыя жестоковыйныя сердца…" Снова Екатерина, императрица Российская.