Но кошмар про переполненную людьми станцию и ледяной поезд вышиб меня оттуда, как вышибает долото шпонку из паза. И теперь я лежал и старался глубже дышать, чтобы унять колошматящее по ребрам сердце. Капля пота, бегущая от виска, добралась до подбородка и остановилась.
Силуэт Ваксы замер над разбросанной с вечера одеждой. И в полумраке я не сразу понял, что он делает. Поморгал, осторожно повернул голову, чтобы лучше разглядеть... и остолбенел, не желая верить собственным глазам.
Вакса неподвижно сидел на кортах возле накидки Евы. В руке он держал пакеты с перфокартами и ключи, добытые накануне из ячейки.
— Егор... — сорвалось с губ.
Вакса подпрыгнул, словно его долбануло током, и развернулся, вытаращившись на меня. Картонки и ключи посыпались на пол.
— Орис... — Голос пацана дрогнул. — Я... я не ворую, ты не подумай.
— Я не думаю, Егор. Я вижу. — Внутри начало рушиться что-то хорошее, надежное, в которое верил годами, на которое опирался. Хотелось сказать какие-то нужные слова, но они, как назло, все вылетели из головы. Только один вопрос повис в воздухе, как занесенный клинок: — Зачем?
— Ты не понял, Орис... — Вакса суетливо подобрал перфокарты и опять застыл, глядя прямо на меня. В его глазах искоркой отражался притушенный огонек примуса и метался животный испуг. — Я не беру. Я... хочу это вернуть на место.
Брови у меня невольно сошлись на переносице. Не ожидал я такого объяснения, поэтому несколько растерялся. Стало быть, пацан стянул ключи и картонки у Евы и теперь пытается положить обратно? Ну и ну — расклад. И ведь, похоже, не врет... Впрочем, отныне мне вообще непросто будет ему верить, ох как непросто.
Я покосился на Еву: вроде спит.
Негромко спросил у Ваксы:
— Когда?
— Что «когда»?
— Когда ты их украл?
Я сознательно сделал ударение на последнем слове и заметил, как оно покоробило Ваксу. Он уронил взгляд. Еле слышно произнес:
— На Спортивной еще. Когда с ролем махач был.
То, что почти рухнуло внутри меня, перестало крошиться и разваливаться на части. Всё замерло. Я прислушался к ощущениям. Скелет пошатнувшегося здания со скромной вывеской «доверие» над подъездом, кажется, уцелел.
Но теперь уже было не до сочувствия и сантиментов: нужно было выяснить причину, толкнувшую Ваксу на такую подлость.
— Ну-ка вставай, пойдем прогуляемся.
Он не стал противиться, даже не пикнул. Молча вернул перфокарты и ключи во внутренний карман накидки, тихонько застегнул молнию и встал. Я аккуратно поправил покрывало на Еве и тоже поднялся. Как мы ни А старались не шуметь — она все же проснулась, приоткрыла один глаз.
— Вы куда?
— Поговорим и вернемся, — успокоил я. — Спи.
Мы вышли в переход и прикрыли за собой дверь. Вакса сунул руки в карманы и встал, понурившись. Давненько не видел его таким раздавленным. Но если в другой момент я бы поддержал пацана, подбодрил, то сейчас жалости не возникло.
— Садись, — махнул я рукой на опрокинутый стул у разбитой витрины. — Рассказывай.
— Чего рассказывать-то? — пробубнил он, поднимая стул, стряхивая с него щепки и пыль. Было заметно, что с гораздо большей охотой он сейчас уселся бы в свою любимую позицию на корточках, но почуял, что мне это не понравится, и решил не выпендриваться. — Я обратно просто хотел положить.
— Всё у тебя просто, — сказал я, облокачиваясь плечом о стену. — Для начала признайся, зачем взял.
Вакса сел на краешек стула и уронил лопоухую башку, ежась и собираясь с духом.
Невзирая на летнюю пору, было прохладно. Утренний туман втекал в переход со стороны лестницы и заполнял сумрачное пространство, как сизый кисель. И все равно с каждой минутой становилось светлее: мгла словно бы приносила с собой микроскопические частицы рассвета. С улицы доносился далекий стук, как будто кто-то размеренно долбил молотком по железяке.
Я глянул на дозиметр. Фон терпимый, но долго шастать без маски чревато для здоровья — лишние рентгены на пользу не пойдут.
— Не тупи, — поторопил я Ваксу.
Он вздохнул, так и не подняв голову.
— Помнишь, как ты меня вытащил из камер хранения на вокзале?
— Ну.
— В общем... малолетки городские от меня не отстали. Я тебе не говорил, а они меня подловили через неделю и пригрозили, что порешат, если не стану для них щипачить...
— Так ты щипач?
— По мелочовке. — Вакса вскинулся: — А что мне надо было им сказать? Не буду таскать, да? И было бы у меня перо под ребром тут как здесь!
— Ладно, не выкобенивайся, — оборвал я его. — Допустим, пригрозили. Сложно было мне сказать? Нашли бы управу на стаю шакалов.
— Плохо ты ту стаю знаешь. У них и не такие герои под свирель маршируют, пока ноги до жопы не счешутся. Зверьё.
— Хорошо, — сдался я. — Но зачем ты перфокарты спер?
— Они мне еще позавчера насвистели, что на открытии туннеля сделка будет между горожанами и дикими. Я должен был стянуть предмет из ячейки и передать либо им, либо Наколке — на случай, если вдруг на Безымянку занесет. У них шобла-то единая и общак один.
— Вот ты чего, значит, так щемился, когда мы у волчат были, — хмыкнул я. — Ну хоть это теперь понятно.
— Да ни фига тебе не понятно, Орис! — крикнул пацан, но тут же понизил голос: — Они нас догонят. И убьют. Ты даже не представляешь, что это за изверги!
— Ну-ка хорош паниковать, — жестко осадил я его. — Тебя запугала шпана, я понимаю. Но бояться нам нужно вовсе не их.
— А кого? — Вакса, наконец, посмотрел на меня исподлобья. — Сивого пижона, что ль? Да он же лох, вон ты ему как навтыкал-то.
— Этот лох может нас до самого Юнгородка по рельсам размазать, если догонит. У него — власть. И пока он ее не потеряет, мы в опасности.
Вакса опять уронил голову. Было видно, что какой-то там сивый предводитель Нарополя его не интересует. Пацан поломан сверстниками. Вот их он боится по-настоящему, а Эрипио... Плевать он на него хотел. Просто в его возрасте еще не воспринимаешь всерьез того, кто тебе лично не угрожал.
Я долго молчал, взвешивал в уме факты. Потом принял решение.
— Ева не должна знать, что произошло. Я тебя смогу простить... со временем. Она — нет.
Вакса вскочил со стула и сделал пару шагов в мою сторону, но остановился в нерешительности.
— Орис, я ведь правда хотел обратно положить, — выдавил он. — Ты ж мне как батяня родной...
— Только вот сопли не разводи.
— А я и не развожу никаких соплей, — моментально набычился Вакса. — Больно надо.
Я заставил себя не улыбаться, иначе весь педагогический эффект — насмарку. Строго велел:
— Вали в каптёрку.
Пацан ссутулился, шмыгнул к двери и бесшумно скрылся в подсобке.
А я так и остался возле стены, наслаждаясь коротким утренним спокойствием. Стоял, слушал далекий металлический стук и машинально фиксировал в памяти каждую деталь в заброшенном переходе: разбитую витрину, скособоченные полки, грязную пластиковую вилку на полу, ржавый обогреватель, стул, где только что сидел Вакса, серые ступени, на которые мягко ложился розоватый рассеянный тон.
Почему-то мне хотелось запомнить Безымянку именно такой. Тихой. Предрассветной. С намеком на близящийся солнечный день...
В подсобке что-то загремело, раздался возмущенный возглас Евы и привычные оговорки лопоухого сорванца.
Видать, не суждено нам сегодня выспаться.
Через полчаса мы были сыты, упакованы в снарягу по самые ноздри, вооружены и готовы к марш-броску. Прошли через гулкий вестибюль, спустились на вылизанную очередным аномальным пожаром Победу — на стерильно чистой станции вновь сияли сотни ламп. Мертвенно бледный свет резал глаза и вызывал у меня ощущение дискомфорта. Мы нырнули в перегон и, не оборачиваясь, двинулись по рельсам в сторону Безымянки.
Ева несколько раз подозрительно покосилась на нас с Ваксой, но расспрашивать об утреннем разговоре не стала. В очередной раз я убедился в ее развитой эмпатии: Ева умела крайне тонко чувствовать настроения окружающих и вовремя ставить себя на их место. При других обстоятельствах она бы могла стать искусным переговорщиком. Но судьба распорядилась иначе.
Всю дорогу до станции мы перебрасывались с ней ничего не значащими фразами, а Вакса ушел в себя и молчал, светя под ноги и глядя, как мелькают на фоне шпал носки великоватых ботинок.
События вчерашнего дня смешались в памяти в сумбурную чехарду — создавалось впечатление, что они произошли не накануне, а давным-давно. Штрихи, смазанные образы, отзвуки, трафаретные тени, заполняющие мысленное пространство. Ушедший день напоминал ледяной поезд из сна: он терялся во мраке и рассыпался на мириады осколков.
Зато впереди теперь была четкая цель: добраться до Врат жизни. Чем больше я думал о конечной точке нашего маршрута, тем сильнее крепла уверенность, что Врата существуют. Легенды не возникают на пустом месте. Не знаю, что это за объект, но, скорее всего, там можно найти ответы на многие вопросы. Загадки, в конце концов, нужны для того, чтобы их отгадывать, а задач без решения почти не бывает. И упоминания Евы о поиске-скитании и уникальном для каждого человека пути больше не казались надуманными. Просто она видела гораздо глубже нас, чувствовала мир на таких уровнях восприятия, что обычным людям не доступны. Это были не праздные домыслы, это были предчувствия на грани прорицаний.
Чем дальше я уходил от насиженных мест, тем явственнее проступала нить пути, скользящая вдаль. Ее невозможно было ни разглядеть, ни потрогать. Она ощущалась естеством как некий спутник, подсказывающий, куда ступать, как зов, как бестелесный поводырь. Как ветер, шепот которого я, наконец, услышал и сумел разобрать. И этот ветер становился сильнее с каждым пройденным метром. Врывался в душу, переполняя ее. Он звал за собой и наделял могуществом, какого я никогда не испытывал. Раздирал по швам гнилое полотнище подземного кошмара, которое уже давно не было символом моей жизни. Просто я боялся себе в этом признаться. Ветер пути давал пищу затаившемуся голоду...
На подходе к Безымянке нам встретилась целая группа миссионеров. Выряжены святоши были настолько безумно, что даже фантазия свихнувшегося модельера могла захлебнуться. На торсах, обмотанных изолентой и брезентовыми ремнями, крепились разнообразные устройства и датчики, явно свинченные из кабин списанных самолетов, — ржавые альтиметры, сломанные гироскопы, целые гирлянды из приборных стрелок и подшипниковых колец, болтающиеся на кусках проводки. Клеммы, обрывки парашютных строп, стеклышки и циферблаты — все это было навешано на поборников культа Космоса в таком количестве, что становилось непонятно, как их суставы вообще выдерживают такой вес. А изюминкой туалета одного из фанатиков был штурвал, присобаченный между ног гашеткой вверх.
— Отличный у тебя стояк, — не сдержался Вакса, уважительно глядя на фаллический агрегат. — Не мешает?
— Покайся, отрок, — равнодушно ответил миссионер, даже не обернувшись.
— Сам ты... жаба туннельная.
Миссионеры проигнорировали его хамство и скрылись за поворотом. Вакса разочарованно сплюнул и потопал дальше, бубня под нос какую-то бранную считалочку.
Я улыбнулся. Эх, юность-молодость — инфляция совести: погрызла-покусала засранца за гадость, которую учудил, и отпустила. Быстрый у пацана нравственный отходняк, ничего не скажешь. Как понос младенца.
Застава пустовала. Пулеметная станина намертво приржавела к железным полозьям, от заслонных мешков остались лохмотья и горстка песка на шпалах, обрывок провода, на котором раньше крепился патрон для лампочки, покачивался на сквознячке под сводом туннеля. Словно бы блокпост забросили много лет назад. Ни охранения, ни даже караульного, который в случае опасности должен объявлять тревогу.
Зато на самой станции царило оживление. На перроне была толкотня, и в скудном свете костра казалось, что дикие дерутся. С ближней лестницы, расталкивая толпу, спускался отряд ополченцев во главе с бойким командиром.
— Разойдись, скот! — орал он, пихая прикладом направо и налево. — Кому говорят, прочь с дороги, тараканы! Станция перекрыта! На поверхность — только через КПП!
Дикие жались к колоннам, огрызались.
Возникло дежа вю. Где-то я уже видел похожую сцену... Сон! Конечно же! Во сне милиция тоже грубо разгоняла людей, чтобы добраться до места потасовки. Только здесь никакой драки не было. Отряд ополчения просто-напросто блокировал станцию. То ли городские наемники уже вплотную прижали диких, то ли Эрипио решил отсечь нас от поверхности и загнать на Кировскую. В любом случае нужно было как можно скорее убираться отсюда.
— Дальний выход! Живо! — велела Ева, словно угадав мои мысли. — Если его перекроют — окажемся в ловушке.
Мы рванули по путям, даже не пробуя взобраться на переполненную платформу. АКСУ больно заколотил по бедру. Пришлось скинуть ремень с плеча и взять автомат в руки — все-таки к громоздкому оружию еще надо было привыкнуть. Это тебе не «Стечкин».
Пробегая под высеченным прямо в стене названием станции, я обратил внимание на то, что мрамор во многих местах сколот. Буквы были уже основательно подкопчены, но даже налет гари не мог полностью скрыть следы пуль и осколков — шрамов прошлого.
Безымянка. Когда-то давно в окрестностях была железнодорожная станция, давшая название поселку, а затем району. Заводы, ангары, бараки — целый мир, родившийся, повзрослевший и рухнувший, как всё вокруг. Превратившийся после катастрофы в рассадник нищеты, в зону преступности и растления...
Нам повезло. Противоположный вестибюль еще не успели перекрыть.
Я забрался на платформу, жестко оттолкнул дикого, протянувшего грязную ручищу к сумке, и помог замешкавшейся внизу Еве.
Вакса уже пробивал нам дорогу в толпе, как небольшой, но мощный ледокол. До лестницы удалось добраться только через несколько минут — плотность человеческой массы здесь была особо высокой. Глаза резало от дыма и смрада, становилось темнее. Люди затаптывали костры, хватали скарб, спрыгивали с перрона и уходили в туннели. Бежали. Как крысы с тонущего корабля.
— Сюда! — позвал Вакса, перекрикивая взбесившегося от давки старика с драным чемоданом в сухоньких, А покрытых лучевыми язвами руках. — Эй! Сюда!
Пробившись к пацану вверх по ступеням и пройдя турникеты, мы вздохнули чуть свободнее. Возле скособоченной кабинки дежурного буйный старик таки развернулся и с невероятной для его комплекции силой выдавил к переходу сразу трех человек. Пользуясь внезапно освободившимся местом, мы проскользнули к кассам и по стеночке двинулись к выходу.
— Пс, — привлек мое внимание худощавый тип в крепкой строительной куртке. Пристроился рядышком. — Пс, чел. Слышь меня, чел?
— Чего надо? — резко развернулся я.
— Э, чел, ты дурындой так не мотыляй, — дернулся он при виде «калаша». — Арматура нужна?
— Какая арматура? — не понял я.
Тип ловко выудил из кармана куртки чехол, раскрыл, как фокусник на представлении, и продемонстрировал ряд отмычек, напильничков и ножовочек.
— Воровской инструмент, — пояснил Вакса. Прищурил глаз и глянул на барыгу. — Поганая, фраерок, у тебя арматурка, любой академик скажет.
— Э, чел, ты молодой, а шаришь. Уважуха. — Тип мигом закрыл чехол и спрятал обратно в куртку. — А рабы интересуют? Пошли, чел, покажу. Тут разные есть: для хозяйства, ну там шконки прибирать, грибочки поливать и всё такое, для группенсекса, для аренных махачей...
— Пошел прочь, мразь, — процедил я сквозь фильтры и клацнул затвором.
Тип нехорошо оскалился, но перечить не стал — растворился в толпе. Все-таки снятый с предохранителя автомат Калашникова — отличный аргумент.
Я поторопил слегка залипшего Ваксу, и мы быстро нагнали Еву, уже протискивающуюся через наглухо застопоренные двери, — благо стекла в них давно были выбиты.
— Налево, — скомандовала Ева в переходе. — Скорее!
Мы побежали мимо запертых дверей служебных помещений и сложенных в кубические блоки кирпичей.
Приходилось лавировать между бредущими в обе стороны людьми. Дышать через респиратор было трудновато, но сдернуть полумаску я не решился — с улицы заносило вездесущую морось, и лишние канцерогены в легких мне были ни к чему.
— Знаешь феню? — на бегу спросил я у Ваксы.
Он повернулся голову и чуть не споткнулся о брошенный саквояж. Ругнулся.
— Сам же учил, чтоб я меньше болтал и больше слушал, — вновь глядя перед собой, сообщил пацан. — Вот и наслушался у малолеток. А при тебе — не палился.
— Жук, — пробубнил я в маску.
Но Вакса услышал. Сальные щеки под респиратором разъехались от улыбки, радужный фингал набряк.
— Пригодилось же, — вякнул он, зная, что прав и я не стану спорить.
— Жук, — повторил я. — Под ноги гляди.
Лестница вывела нас на тротуар. Некоторое время приходилось жмуриться и прикрывать глаза ладонью: после полумрака подземки даже неяркий утренний свет изрядно слепил.
Мы оказались аккурат перед четырехэтажным домом с облезлыми совковыми балкончиками, но необычным для архитектуры того периода арочным фасадом. Разбитый светофор таращился на нас со столба, словно калека, которому третий глаз не принес счастья. Из-за заросшей плющом пивной на углу щерились несколько диких, выкрикивая нечленораздельные звуки и показывая неприличные жесты. Водяная взвесь оседала на одежде, скулах и лбу.
Лепота!
Улица Победы рассекала хрущевки, словно тесак с широким лезвием. Позади нас серел мертвый скверик с просевшими под асфальт бетонными руинами, наполовину скрытыми под водой, и одиноким скелетом киоска. А наверх убегала в стальную мглу улица поуже — судя по еле различимой надписи на ржавой табличке, Ново-Вокзальная. Рядом дремал грузовик на бордюрных камнях вместо колес, из разбитого лобового стекла торчала отвалившаяся от здания вывеска «Аптека».
А в самом центре проезжей части, обнесенная забором, стояла недостроенная ракета-носитель. Обрубок сигары был наспех укрыт чехлом из сшитых в единое полотно кусков брезента. Первая и вторая ступени «Союза» гордо возвышались над перекрестком, удерживаемые фермами и сваями, поблескивая светлыми боками в прорехах чехольной материи. У подножия сооружения собрался десяток адептов Космоса в дождевиках, они размахивали руками и громко спорили с охранниками из ополчения.