Калинкин подумал.
— Ну как… Буквой «эн».
— Это по-нашему. А по латинскому шрифту буква «аш». Что это значит по австрийскому армейскому коду?
Прапорщик остановился, хлопнул себя по лбу — звонко.
— Ой, мы же учили! «Экстренное сообщение». Это знак аэроплану?
— Все может быть. Надо проверить. Возможно, банно-прачечный начальник просто самодур. Но мы обязаны удостовериться, что он не вражеский агент, подающий аэронаблюдателю сигнал о полученной информации исключительной важности.
— Ясно…
— Сейчас мы определим, где хата этого Петренки. Я останусь, а ты сбегаешь к начальнику кадрово-персонального отдела дивизии, я напишу записку. Пусть даст формулярный список прапорщика. Принесешь сюда.
Хата, как и сказал фельдфебель, стояла над невысоким обрывом, под которым текла быстрая речка Вильшанка. Для офицерской квартиры домишко был скромненький — в два окошка, с соломенной крышей.
Кусты вдоль околицы — густые, можжевеловые — пришлись кстати. В них контрразведчики и расположились.
Через открытое окошко было видно, как мужчина лет тридцати пяти, в нижней рубахе с закатанными рукавами, достает из печки чугунок, садится, режет хлеб. В бинокль можно было разглядеть лицо (приятно-мужественное, сосредоточенное) и даже содержимое тарелки (борщ).
— Потом будет гуляш трескать, — сказал Вася, потянув воздух носом. — У меня нюх ужасно обостряется, когда жрать охота.
— Один живет, без хозяев, — поделился своими соображениями и Романов. — И денщика не видно. Сам кухарничает. Необычно.
— Куркуль. Денщицкую доплату себе забирает. Чтоб офицер себе сапоги начищал?
На крыльце стояли две пары сапог — сверкающие парадные и пыльные повседневные. Чистюля — у двери разувается.
— А может, просто привычка к холостяцкой жизни. Всё, Вася, дуй в штаб. Хватит гадать, сейчас узнаем точно.
Калинкин слетал пулей. Через двадцать минут, как штык, вернулся с личным делом. За это время прачечный начальник успел доесть борщ, с аппетитом умял второе (действительно гуляш) и взялся за кисель. Выражение лица у него было сосредоточенное.
— Всё правильно, — зашептал на ухо Вася. — Холостой. От денщика отказался. Хату взял пустую, потому что любит жить один. Это мне в отделе хозяйственном рассказали. Заглянул по дороге. Ты не беспокойся, я не говорил, откуда я. Мол, хочу договориться, чтоб меня у Петренки обстирывали, он иногда разрешает. Ну и расспросил немножко, что за человек, как-де лучше подкатиться. Хорошо к нему в отделе относятся. Говорят, простой, приветливый.
— Молодец, Вася, — похвалил подпоручик. — Давай формуляр.
Так-так. До мобилизации Петренко служил счетоводом на железнодорожной рокаде, построенной для нужд военного округа. Превосходная, между прочим, должность для шпиона в мирное время. Отсюда и звание прапорщика запаса. Второй звездочки такому офицеру не выслужить, хоть сто лет прачечной руководи. А в общем, ничего интересного в личном деле Петренки не было.
— Не похож он на австрийского шпиона, — вздохнул Калинкин, глядя, как Афанасий Никитич облизывает с ложки кисельную пенку.
— Ни разу не встречал шпиона, похожего на шпиона. Наше дело — проверить. Скорее всего, зря потратим время. Аэроплан и перекладка белья — случайное совпадение.
Калинкин поинтересовался:
— А как мы проверим? Не у него же спрашивать. Слежку установим, да?
Объект наблюдения, кажется, никуда уходить не собирался. Он уютно раскурил трубочку и улегся на кровать, положив ноги на железную спинку.
— Если буква «аш» — это сигнал самолету-разведчику, что сие означает? — тоном преподавателя спросил Алеша.
— Что у агента нет других средств экстренной связи.
— А стало быть? Особенно с учетом странной пассивности дорогого Афанасия Никитича?
Вася подумал еще и опять ответил правильно:
— К нему пришлют связного. Выяснить, в чем дело.
— Причем сделают это быстро. Если знать тропки, от австрийских позиций через болото в наше расположение можно часа за два пробраться. В общем, так. Остаешься здесь. Пришлю к тебе кого-нибудь в напарники. Он захватит пожевать, чтоб ты тут не мучился обострением нюха. Сидите, бдите за нашим Банщиком. В случае чего пошлешь солдата за мной, он знает, как меня сыскать.
Пристроив новичка к заданию, подпоручик отбыл по дальнейшим делам. Их у Романова хватало. Прежде всего проведал вольнопера Левкина (очень средних способностей), приставленного следить за Учительницей. Предупредил, чтоб удвоил осторожность и внимание. Возможна активизация объекта.
Связной появился перед рассветом
Забот у Романова было через край. О слежке за Банщиком, одной из множества мелких мер предосторожности, в остаток дня он почти не вспоминал. Мотался на позаимствованном у Васи мотоцикле по всему расположению дивизии, трижды телефонировал Козловскому, один раз лично отправлял радиошифровку с отчетом. Перекусил на ходу, куском хлеба с колбасой. К себе на квартиру вернулся в третьем часу ночи. Сел на койку снять сапоги — да так, боком, и повалился.
Вскинулся от стука, как показалось, буквально в следующую секунду. Но за окном уже серело, в стекло барабанила костяшками пальцев чья-то рука.
— Ваше благородие!
Голос Кузина, солдата, которого он вчера направил в помощь Калинкину.
Сон будто ветром выдуло. Неужели?!
— Связной? — спросил подпоручик, вылетев на крыльцо. — К Банщику?
— Пришел какой-то. Семь минут тому. С половиной, — поправился Кузин, глянув на часы. Он был педант. — Прапорщик за вами послал.
Дальнейшие вопросы Алексей задавал на бегу.
— Кто?
— По виду мужик. Гуцул, что ли.
— Почему гуцул?
— Топорик этот ихний на боку. И лапти кожаные.
— Постолы?
— Ага. Бесшумные. Мы его чуть не проморгали. Не слыхали и не видали, как в дом вошел. Только вдруг глядим — свет загорелся…
Солдат начинал задыхаться, а спортивному Романову хоть бы что.
— Вы через ставни подглядели?
— Так точно. Господин прапорщик сначала. Потом я… Сидят они двое, Банщик этому что-то шепчет… Не поспеваю я, ваше бла… городие!
Связной, точно связной! Стреляли наугад, а, похоже, попали в десятку, пронеслась в голове у Алеши азартная мысль.
— А ты не беги за мной. Двигай лучше за Сливой. Пусть подтягивается.
Без опытного унтера не обойтись, если дойдет до живого дела. А дойдет обязательно. Отпускать связного с донесением ни в коем случае нельзя. Если это, конечно, связной, а не что-то другое…
Солдат от хаты Банщика бежал семь с половиной минут. Романов обратный путь проделал вдвое быстрей.
Вася даже спросил:
— Кузин тебя по дороге что ли встретил? Докладываю…
— Всё знаю. Молодец, что в кусты вернулся.
Прапорщик хихикнул:
— А я когда под окошком сидел, ветер подул. Ну я слегка ставенку-то и приоткрыл. Теперь отсюда в бинокль видно. Через щель.
— Дай!
Алексей схватил окуляры.
Петренко сидел спиной, слегка нагнувшись. Делал какие-то непонятные движения — будто колоду тасовал. Напротив — небритый человек в низко надвинутой шапке. Одет по-крестьянски. Лицо странноватое. Дикое какое-то, будто у лешего. Мимики ноль, только глаза зыркают туда-сюда. И молчит. Две минуты Романов его разглядывал — мужик рта не раскрыл.
— В карты они что ли играют? — пробормотал подпоручик.
Вскоре прибыли Слива с Кузиным. Алеша дал посмотреть на неизвестного человека унтеру.
— Старый знакомый, — тихо сказал Семен. — Кум мой.
— Как это?
— А я всех, кого брал, «кумами» зову. Это Нимец, контрабандист. Я его с поличным взял. Каторга ему катила. Но он в Сибирь не схотел, сдал все ихние схроны. А за это…
Унтер умолк, не договорив, и вернул подпоручику бинокль.
— Выходят, — шепнул он.
Все пригнулись, затаили дыхание.
На крыльцо вышел Нимец. Петренко что-то втолковывал ему, стоя в дверях. Контрабандист кивнул. Ловко, будто рысь на мягких лапах, спрыгнул на землю. Быстро поглядел вправо, влево. Пошел к калитке.
У околицы он чуть не задел своей бараньей безрукавкой затаившего дыхание Романова. Алексей ощутил острый, будто звериный запах.
Беззвучно, полурысцой гость Банщика трусил по улице. В сумерках подпоручик разглядел болтающуюся на поясе бартку — топорик на длинной ручке, которым гуцулы могут и вековое дерево свалить, и зубочистку остругать.
Куда повернет?
Нимец перелез через чей-то плетень, добежал до берега и исчез под обрывом.
— Значит, так, — быстро сказал Романов. — Ты, Вася, бегом до брода. Не высовывайся. Будешь вести его с того берега. Мы трое двинемся по этому, следом.
И взглянул на Сливу — одобрит, нет?
И взглянул на Сливу — одобрит, нет?
Унтер едва заметно кивнул.
Сначала было легко. Нимец шел внизу, бережком, держа путь в сторону болота. Они же двигались параллельным курсом, но поверху, зорко следя, не станет ли объект перебираться на ту сторону. Романов часто смотрел в бинокль — где там Калинкин. Но прапорщик маскировался отменно. Лишь один раз Алексей увидел, как на том берегу, меж двух буков, метнулась тень.
Потихоньку становилось светлей. Над руслом Вильшанки полз туман, но не слишком густой. Когда Нимец надумал перейти речку по камням, его было видно по пояс.
Минуту выждав, контрразведчики проследовали тем же путем, только низко пригнувшись.
В поле стало трудней.
Контрабандист рысил все так же ходко, но часто оглядывался. Выручал туман — все трое разом падали в траву. Однако скоро дымка исчезнет, соображал Романов. Тактику требовалось изменить, а он никак не мог определиться, как действовать: задерживать Нимца или нет.
Если он связной, которого ждут с важным сообщением, исчезновение лишь вызовет у врага повышенный интерес к этой зоне. Но и выпускать его тоже нельзя…
Из-за кочки вынырнул Калинкин. Теперь ему не было смысла сепаратничать — четверка соединилась.
— Ты что мокрый?
С Васи действительно текло — хоть выжимай.
— Ты сказал «брод», а почем мне знать, где тут брод? Пришлось вплавь. Ничего, только взбодрился.
— Поотстанем, — приказал Романов. — И веером. Мы с прапорщиком посередке, Слива двадцать шагов справа, Кузин слева.
Дистанцию увеличили до двухсот метров. Можно было себе позволить — до леса оставалось еще прилично.
— Точно шпион, — возбужденно приговаривал Калинкин. — Видал, как озирается? Почему мы его не берем? Допросить же надо.
— Это курьер, Вася. Скорее всего, ни черта не знает. Просто несет донесение. Эх, его обыскать бы… Только как?
Романов припал к биноклю. Согнувшись в три погибели, подбежал Слива.
— Обшарить бы его, лапушку.
— Великие умы мыслят сходно. Но как? Не под анестезией же?
Унтер почесал затылок.
— Мне делали нестезию. Когда пулю доставали. Ни хрена не чувствовал. Дозвольте биноклю, ваше благородие?
Поглядел-поглядел, да присвистнул.
— У него баклага на боку. На левом.
— Ну? И что такого?
— А если самогон? — Семен строго поднял палец. — Законы военного времени возбраняют. Вы вот что, ваше благородие. Бежите-ка за мной. У опушки его перехватим.
Не дожидаясь разрешения, он нырнул в заросли камыша, опоясывавшего поле широкой дугой. Кузин помчался за унтером.
— Чего это они, а? — удивился Калинкин. — И разрешения у тебя не спросили.
— Слива знает, что я ему доверяю. Он мужик дельный. Плохого не придумает. Аллюр три креста, Вася!
Пустились вдогонку.
«Нестезия»
Бежали резво. Прибыли на опушку, когда Нимцу до нее оставалось добрых пять минут хода.
— Что нам делать, Слива? — спросил подпоручик. — Объясните.
— Господину прапорщику ничего. Пусть ляжет вон под кустик, сховается. А ваше благородие я, когда надо, кликну. Начепляй повязку, Кузин. И вы наденьте.
Он достал из кармана нарукавную повязку с надписью «Патруль» — всем сотрудникам группы такие полагались по должности. Патруль мог остановить и задержать кого угодно, имелся у него на то особый мандат.
Кузину унтер что-то прошептал на ухо.
— Айда за мной. И зевай, зевай!
Они лениво вышли из кустов. Кузин старательно зевал и тянулся, будто только что дремал в тихом месте. С повязками, они выглядели обычным патрулем, какие рыщут по всей дислокации дивизии.
Контрабандист заметил их сразу. Замер, но сообразил, что и его увидели.
— Эй, хохол! — гаркнул Слива. — А ну подь!
Поколебавшись и несколько раз оглянувшись, Нимец понял: бежать — только хуже сделаешь.
Приблизился, шагов за двадцать сдернул шапку.
— Эге ж! — якобы только теперь узнал его Слива. — Нимец! Куманек мой любезный! Чего у передовой шастаешь? За старое взялся?
Лицо контрабандиста на миг перекосилось. Видно, тоже узнал. Но сказать ничего не сказал, просто остановился.
— Ваше благородие! — крикнул унтер, оглянувшись на лес. — Дружка старого встретил! Антерес-ный хрукт!
Романов вышел, тоже потягиваясь. У Нимца должно быть ощущение, что он случайно напоролся на отдыхавший в кустах патруль.
— Чем это он интересный?
— А контрабандист. Нимцем звать. Я, куманек, теперя в военной полиции состою. Никуда вашему брату от меня не деться. Документ имеешь?
Крестьянин все так же молча достал тряпицу, из нее — сложенную вчетверо бумажку.
Алексей взял, со скучающим видом прочел: «Иосиф Мстиславов Крупко, житель села Круглое Русиновской волости». Печать, подпись — всё было в порядке.
— Тут написано «Крупко», а ты говоришь «Нимец»?
Ради конспирации обратился к унтеру на «ты», чего себе никогда не позволял, да самолюбивый Слива и не стерпел бы. Однако для обычных отношений между офицером и нижним чином выканье звучало бы подозрительно.
— Пасть разинь, — велел Семен задержанному.
Тот послушно раскрыл рот, высунул обрубок языка.
— Потому и Нiмец, что немой, — объяснил Слива то, что не успел дорассказать возле петренковой хаты. — Он мне разбойничьи схроны выдал, а напарники евоные, братья Стапчуки, его за то поймали, связали и язык оттяпали. У них, контрабандеров, порядок такой — кто страже лишнее наболтал, язык отрезать.
— Пусть закроет, — попросил Алексей, содрогнувшись. — Ишь, бедолага.
Он был растерян. Собирался задать крестьянину кое-какие вопросы, уже и перечень мысленно составил, как его подловить. А спрашивать, выходит, невозможно. То-то Нимец и у Петренко сидел, помалкивал. Идеальное, между прочим, увечье для связного.
Унтер оскалился:
— Вы его, ваше благородие, шибко не жалейте. Нимец у нас волчина зубастый. Братьев-то этих, Стапчуков, после нашли порубленными. Вот таким примерно топориком, что у него на поясе висит. Твоя работа?
Контрабандист замычал, помотал головой.
— Мы шибко-то не дознавались, — хохотнул Слива. — Двумя крысюками меньше — наша работа легшее. Чего у тебя в баклаге, Нимец? Самогонка? За это по нынешнему времени знаешь чего?
Тот снова замычал, стал отцеплять флягу.
— Кузин, глотни-ка. Я брезговаю.
Солдат с сомнением понюхал, немного отпил, сплюнул.
— Тьфу, вода!
— Ла-адно, — протянул Семен, недобро прищуриваясь. Он отлично играл роль скучающего злыдня, который ищет, к чему бы придраться да как покуражиться над безответной жертвой.
— А под одёжей у тебя чего? Скидавай рубаху. И портки. Знаю я ихнюю воровскую породу, ваше благородие. Неспроста он тут шляется.
Романов подыграл:
— Охота тебе возиться в его грязных тряпках? Пускай катится.
— Не-е, ваше благородие. У Сливы на тварей этих нюх. А ну раздягайсь! Ты меня знаешь — харю сворочу!
Он показал здоровенный кулачище.
Нимец издал жалобный, хнычущий звук, но его хищные глаза прищурились, быстро перемещаясь со Сливы на Романова. В этом взгляде читалась такая звериная злоба, что Алексей сразу вспомнил про зарубленных братьев.
— Ты мне еще ломаться будешь?!
Унтер размахнулся и двинул контрабандиста в висок. Нимец рухнул, будто сбитый поездом, даже пикнуть не успел. Раскинул руки, сквозь приоткрытые веки виднелись белки закатившихся глаз.
— Вот и нестезия, — сказал Слива, облизывая костяшки. — Четверть часочка полежит, поскучает. У меня в кулаке хрономер. То есть, хронометр. Чего глазеешь, Кузин? Раздевай его!
Через минуту подозреваемый лежал на траве абсолютно голый. Калинкин вышел из укрытия, помогал ощупывать швы на одежде. Всё, что находилось в карманах, выкладывалось отдельно, в строгом порядке — потом надо было засунуть все точно так же, ничего не перепутать.
— Пустышка, — доложил прапорщик. — Записки нет. Вообще ничего примечательного. Разве вот это. — Он показал колоду карт. — Но я все перебрал, листки чистые, никаких пометок. Обычные игральные карты.
Алексей взял, посмотрел.
— Говоришь, обычные?
— Ну да. Немного странно для крестьянина. Но ведь этот тип из преступной среды…
— А ты на карты получше посмотри.
Романов вернул помощнику колоду. Настроение у подпоручика вдруг стало очень хорошее.
Повертев и так, и этак, Калинкин пробормотал:
— Сбоку на обрезе точечки какие-то. Карандашом. Крапленые что ли?
— Что точки заметил — молодец. — Алексей отобрал карты, начал их перекладывать. — Думай дальше. Слива, одевайте его обратно! И в карманы положите всё, как было.
— Колода совсем новая… Похоже, ей еще ни разу не играли, — ломал голову Вася. — Да что с того? Не знаю. Сдаюсь.