— Эгей, кавалерист-девица! — крикнул Снарский, когда она подошла ближе. — Куда?
— Дядя Прокоп, Ивантеев четвертую сумку мелинита требует. — Клава остановилась.
— А. ты что ему сказала?
— Я сказала, что проверю расход.
— Нет, она не так сказала, — Васька толкнул Сашу на Клаву. — Я сейчас вот скажу дяде Прокопу!
— Ну и скажи!
— Как надо сказала! — Снарский засмеялся. — Так их! Проверь, проверь как следует. Лихачи. Право, лихачи!
И Клава зашагала еще быстрее, напрямик, словно наметив вдали новую точку.
— Сейчас она нас разоблачит! — закричал Саша и подмигнул Прокопию Фомичу.
Вечером перед ужином Клава уселась за стол, широко раздвинув локти, как школьника. Постукивая карандашом по зубам, она стала вычислять расход взрывчатки — многовато ушло ее за день. Подсели к столу и взрывники — подвести итоги дня. Залетов подвигал своей линейкой, пошептал, оглянулся и увидел, что все уже спрятали карандаши и выжидают.
— Чего это вы замерли? — удивился Снарский. — Что это вдруг? Ну-ка, выкладывайте достижения. Григорий!
Гришука взял мел, подошел к доске показателей, к листу фанеры, поставленному у стены, и, соединив скобкой фамилию Мусакеева со своей, написал — 132.
— Вот это малыши! — удивленно протянул Снарский. — НастяI Смотри, что делается! Рекордный день!
И тогда, нехотя, поднялся Ивантеев.
— День рекордный, — сказал он, медленно рисуя красивую фигурную скобку — для себя и Саши. Потом он вывел по очереди единицу, пятерку н тройку — 153!
И странно — никто не закричал «ура», не затопал, радуясь этому успеху.
Клава посматривала снизу на Ваську, на Снарского. Потом взглянула на фанеру и чуть слышно стукнула карандашом по белым зубкам. У фанеры стоял Залетов. Прокопий Фомич из-под руки косо смотрел на него: интересно все-таки, как повернулся сегодня характер у этого всегда занятого студента, у инженера без пяти минут!
А Павел спокойно раздвинул линейку и написал — 118 — то же, что и вчера.
— Павлушка верен себе, — сказал Снарский, светлея. — Ни гром ему, ни гроза. Хорошо тянет. Ровно.
Он снова почувствовал неприятную тишину и удивленно посмотрел на взрывников. Сзади него стояла Настя и чуть заметно качала головой, словно отвечая своим мыслям.
Утром опять заходил пол в землянке, загрохотали горы и острый фруктовый запах взорванного мелинита потянулся над камнями. Прокопий Фомич натянул ватные штаны. Настя обвязала его грудь платком и помогла надеть телогрейку. Он нахлобучил ушанку, похлопал рукавицами и поднялся наверх. Ах, какое утро, какое яркое горное утро ослепило его! Хрустя снежком, он даже пробежался по траншее, прорытой в снегу. Вышел к скалам и увидел облака прозрачного зеленоватого дыма. Ветер рассовывал их по впадинам и щелям. «Бах! Бах!» — раздалось слева, и бригадир сразу понял: палят Гришука с Мусакеевым.
Потом и справа вдалеке стрельнули вверх две грязно-коричневые пыльные струи и еще три, и пять — они приближались, словно это гигант переставлял свои высокие дымные ноги. И с запозданием донесли тяжелые удары его шагов.
Великан сделал пятнадцать шагов, положенных ему по правилам техники безопасности, и продолжал переставлять свои прямые ноги, точно вышел из повиновения. Все ущелье загрохотало, все камни были разбужены и отвечали тревожными отрывистыми щелчками на громовые разряды мелинита. «Семнадцать, девятнадцать…» — считал Снарский и вдруг затоптался на краю скалы, полез вниз.
— Я тебе сейчас пропишу, — гудел он в усы, досадливо крякая, и продолжал считать: — Двадцать четыре, двадцать пять… Да ты с ума спятил!
Он побежал по щебню, ударяясь об острые края гранитных глыб. Далеко впереди него вырос последний дымный столб и заклубился, рассеиваясь. Стрельба отступила за горы, постепенно угасая.
— Я накину на тебя вожжу!.. — Прокопий Фомич замедлил шаг. Множество зеленых искр внезапно закружилось вокруг него, и он поднял руку, чтобы разогнать их. — Я пособью с тебя форс! Тридцать зарядов! Ах, чурка бессовестный!
Яркий красный флажок трепетал впереди над камнями, и Снарский остановился.
— Бородин! — крикнул он оглядываясь… — Эй, кто тут есть?
— Есть! Есть! — защелкало эхо.
И сразу Прокопий Фомич погас, опустил руки. Из-за камней в обнимку вышли двое — озабоченный, испуганный Павел и Бородин. Тимофей странно переставлял ноги, обхватив Павлика за плечи. Он был бледен, на лице чернела размазанная кровь.
— Тимоша, что с тобой? Что с ним?
— Не говорит. — Залетов посадил Тимоху на камень. — Бежал ко мне в укрытие и упал.
— Камнем? — дядя Прокоп присел на корточки перед Тимофеем. — А, Тимоша?
Бородин вздохнул, не поднимая головы.
— Не камнем. Оступился. Прямо головой, лицом…
— Рвоты не было?
— Нет.
— Ну ничего, милый. Как же это ты? Не бойся, говори…
— Как начало рваться… Как пошло — совсем рядом…
— Понимаю. А зачем же тридцать-то зарядов положил? Нельзя, инструкция не велит. Шнур — это сто секунд. Ты зажигаешь, смотришь, чтоб какой заряд не пропустить, а огонек — бежит! Не торопится, но и не ждет, пока ты со всеми тридцатью управишься. Пятнадцать поджег, и хватит! Уходи…
— Ты не прорабатывай меня, дядя Прокоп. Ладно?
— Это уж мы потом решим. Ну, веди его, Павлик. Снежку ему приложи. Пусть полежит до вечера…
Перед обедом один за другим в землянку стали подходить взрывники. Они спускали с плеч и ставили к стенке свои брезентовые сумки, снимали телогрейки и молча садились на нарах около Бородина. Тимофей, не глядя ни на кого, усердно караулил огонь в печке, подбрасывая дрова. Волосы его были начесаны на лоб до бровей, и все же на переносице был виден край большого ржавого пятна — Настя не пожалела йода. Нос Тимофея стал шире, голубая опухоль наплыла под глазом.
— Бородин остался невредим, — шепнул Васька Ивантеев.
Гришука толкнул его коленом, косясь на Снарского.
Прокопий Фомич загадочно молчал за дальним концом стола. Выпятив кадык, он рассматривал прогнутые жерди потолка. Когда все собрались, он разгладил обеими руками седые волосы вокруг плеши и сказал:
— Клавы нет? Начнем без нее. Давай, ребята, к столу.
Подумал, посмотрел на ребят и, отодвинув лавку, ушел на свою половину. Он молча полез под занавеску, отбросил в сторону подушки, вытащил из угла знамя в зеленом чехле и вышел к бригаде. Там, у стола, он снял со знамени чехол, обнажив знакомый всем ярко-розовый шелк и желтую бахрому. Прокопий Фомич развернул полотнище, полюбовался золотым шитьем и поставил знамя к стене так, чтобы были видны слова «лучшему коллективу».
— Когда-то бригаду Снарского считали лучшим коллективом, — он с удивлением покачал головой. — Президиум будем выбирать для ведения? Чего молчите?
— Не надо президиум, — сказал Мусакеев.
— Не надо, так не надо. Я хочу поставить вопрос, — железный басок Снарского прорвался и гневно задребезжал. — Я хочу поставить вопрос так: не рано ли дали нам это знамя? Как, по-вашему, можно держать переходящее знамя строительства там, где творится безобразие? А, рекордсмен? — спросил он, глядя на Ваську Ивантеева. — Достоин ты знамени? — И Васька опустил свою белесую голову. — Все-таки чувствуете… — дядя Прокоп смягчился.
Он чиркнул спичкой, стал раскуривать трубку, высоко подняв брови над огоньком.
— Я, конечно, уверен, серьезное испытание вы выдержите, как один, все. А вот пустячок, мелкий случай — и вот они вы, оплошали. Давайте в корень посмотрим. Тимоша, скажи нам, чего ты хотел? Встань! — загремел бригадир, приподнимаясь, и застыл, держа трубку в кулаке.
Тимофей встал.
— Я тебе сейчас скажу, чего ты хотел: чтобы всех ребят окончательно посрамить, а самому в герои выйти. Не так, что ли? И ты, Василий. Где ты раньше был со своим рекордом? И Сашка — вон он, до сих пор очков своих гнушается. И ты, Григорий, не лучше.
— А из-за чего? — дядя Прокоп развел руками, улыбнулся хитро. — И это ясно! В мое время такой вопрос кулаком решали. Или богатством — у меня, мол, гармонь нова, я первый парень. И у вас, по существу, то же. Чистейший пережиток капитализма. Это в нашей-то бригаде!.. Постойте, я что-то запутался. Ведь вы и капитализма-то не видали!
— Дядя Прокоп! — Гришука встал рядом с Тимофеем.
— Погоди. Вы — взрывники, вы должны помнить, для чего вы посланы сюда. Прежде всего — цель. Как только подумаешь о цели — она тебя сразу просветит. И двести процентов дашь и триста — и никаких нарушений не сделаешь! Когда ты будешь отдан цели, тогда и людей к тебе потянет, Вася. Не надо будет и брови подбривать.
В это время хлопнула дверь тамбура.
— Вот и она, — сказал Снарский.
В землянку вбежала Клава, обвязанная серым платком до глаз.
— Сядь сюда, Клавочка. У нас собрание.
Клава размотала платок, сдвинула его на плечи.
Клава размотала платок, сдвинула его на плечи.
— Ивантеева с Сашей отругайте, Прокопий Фомич. Очень они вредные.
Уселась поудобнее, и телогрейка коробом поднялась на ней, как водолазный костюм.
— Уже отругал, — сказал Снарский. — У меня вот штука есть, — он поднял над столом бинокль и погрозил. — Всех проверю. Вот — Павлик. Все бы так — каждый день дяде Прокопу по сто восемнадцать процентов выкладывали. Без беготни. Смотришь, к маю весь план свернули бы.
— Так я повторяю, — Снарский поднялся, и Тимофей, почувствовав строгость в голосе бригадира, тоже встал. — Повторяю: будем бороться за то, что написано у нас на знамени. За оба слова. За «коллектив» и за «лучший». А ты, Клава, бери Тимофееву сумку. Вместо него пойдешь. Я отстраняю его от взрывных работ на неделю.
После обеда Залетов посидел за столом, подумал, потом хлопнул себя по коленям и пошел к нарам одеваться. Он перепоясался поверх коротенькой телогрейки широким ремнем, завязал под нижней губой ушанку, повесил на плечо сумку и, натягивая рукавицы, рослый, занимая почти всю землянку, прошел к выходу.
— Готова, что ли, Баринова?
— Готова, Залетов, — сказала Клава сквозь платок, и глаза ее засмеялись в треугольном окошке.
Взрывники проводили их любопытными взглядами. Саша был уже в очках, и по этому поводу Васька, одеваясь, заметил:
— Гляди, ребята, Пискунов уже поборол пережиток!
Не одевался только Тимофей. Прямо от стола он пошел к печке и взялся за кочергу. Снарский, уходя, положил на нары книжку.
— Зубри технику безопасности, Тимоша, не серчай.
И опять заходила канонада по ущелью, и за белыми, снежными зубцами ожила, защелкала, отвечая взрывникам, сияющая горная страна. Прокопий Фомич до вечера с биноклем лазил по камням и кручам. Он ждал, будет ли еще взрыв или уже окончилась серия? Нет, все шло нормально. Только Гришука один раз тайком от Мусакеева прикусил капсюль зубами — чтоб лучше держался.
«Похоже, что взрывчатка сгорела», — подумал дядя Прокоп вечером, когда взрывники стали выписывать на фанере свою выработку за день: Саша с Ивантеевым дали всего лишь 114 процентов. Снарский сумел разгадать и согласное молчание бригады — ребята наблюдали за Павлом и Клавой. Но и здесь все было в порядке — Залетов, как пришел, даже не оглянулся на кладовщицу. Он разложил на столе свои книги, снял с крючка лампу, и лицо у него еще больше вытянулось, а на лбу залегли две толстые складки.
— Занимайся, — сказала Клава, прошла мимо него на цыпочках и двумя пальцами простригла его волосы. Она повесила на гвоздь телогрейку и, — ту-ру-ру — напевая, ушла к Насте готовить ужин.
И на следующий день и через неделю в землянке звучало это тоненькое «ту-ру-ру» — все шло спокойно. А потом, вот так же вечером, когда все собрались за столом и достали карандаши, Клава вдруг подошла к фанере, стукнула мелом и остановилась.
— Дядя Прокоп!
Снарский оглянулся. Под красноватыми пальцами кладовщицы стояла большая меловая цифра — 2. Не скрывая радости, Клава оглянулась на взрывников, поправила локтем волосы, нарисовала рядом с двойкой большой нуль и опять оглянулась.
— Пиши до конца! — закричал Снарский. — Настя! Смотри, что делается!
Клава еще раз стукнула мелом и получилось — 201.
И опять, как в тот раз, забежала в землянку тишина. Только сейчас все было по-другому, и по-новому остро блестели очки Саши.
— Пашка, поделись! Как это вы?
— Как удобней, — сказал Залетов и засмеялся. — Ты так спрашиваешь, как будто мы сороку служить научили. Вон Клава сейчас все растолкует. Давай, Баринова, растолкуй.
— Э-э, нет. Второпях — это я не признаю. — Снарский твердо положил руку на стол. — Завтра кончаем на час раньше и — милости прошу на лекцию. А бригадиру разрешается и сейчас узнать, — он ухмыльнулся. — Айда со мной на кухню, мастера!
На кухне около печки дядя Прокоп выспросил у Клавы и Залетова все до тонкостей, все, кроме одного вопроса. Этот вопрос он так и не смог задать, начал чесать спину, косо поглядывая на Клаву, подыскивая самые неопределенные, безопасные слова.
— Молодцы, — сказал он, наконец, и положил руки им на плечи. — Благословляю! Так и продолжайте, в том же духе. У вас пойдет!
На следующий вечер взрывники собрались слушать лекцию. Прокопий Фомич занял председательское место, посмотрел на бумажку, куда он весь день записывал тезисы, и начал вступительное слово.
— Мы, взрывники, — передовой отряд, — сказал он между прочим. — Мы — артиллерия, с нас начинается бой. Взрывники идут впереди. Бригада маленькая, а открывает фронт для целого участка. Мы должны молниеносно и чисто сделать свое дело, разворотить к лешему все скалы и убраться на новые позиции. И, дай бог, не сглазить, начали мы неплохо. Сейчас Клава и Павлик нам расскажут: простая штука, никакой хитрости нет, а мы через это дело будем вдвое сильнее. Давай, Клава, выходи на трибуну.
Клава перевернула фанерный лист, взяла мел. Она нарисовала у самого края крестик, похожий на человечка, — «это Залетов», и хитро посмотрела на Павла. Потом провела от «Залетова» прямую линию и на другом конце ее поставила еще один крестик — «это я». А посредине расставила двенадцать кружков — «это заряды».
— Вот так мы работали до вчерашнего дня, — сказала она. — Я сторожу, чтобы никто не подошел, а Павлик идет ко мне и поджигает шнуры. Теперь посмотрим, что он придумал.
Она провела под первой линией вторую — через всю фанеру, перечеркнула ее посредине и отложила вправо и влево по двенадцати кружков.
— Теперь у нас две серии, — пояснила она, упираясь мелом в доску и обводя внимательным взглядом всю бригаду. — Понятно?
— Давай, давай дальше, — Васька вылез из-за стола и подошел поближе.
— Во-от. Мы с Залетовым поставили с обоих концов по флажку и идем навстречу. Кладем заряды, каждый на своей серии. Вот здесь мы встретились. Здравствуй, Залетов! Все готово? Все! Ну, до свиданья, — и идем обратно, поджигаем шнуры: он у себя, а я у себя. Подожгли, разошлись, я вот здесь около флажка в укрытии стою, а он на том конце. Вот и все.
— Как взрывы считаете, скажи, — напомнил Снарский.
— У нас шнуры разной длины, — сказал Павел из-за лампы. — Сперва у Бариновой серия взрывается, а через полминутки — у меня начинает рваться.
— А эффект, эффект?
— Пожалуйста! — Клава ожила, даже как будто рассердилась. — Пожалуйста! Заняты делом не один, а двое. Это не эффект? Охраняют опять же двое, а не один. Нас было шесть в бригаде, а теперь нас двенадцать!
— Какие вопросы к лектору? — спросил председатель.
— У меня вопрос, — отозвался Мусакеев и встал.
В продолговатых черных глазах его кипела незнакомая лихорадка. — Снарский, на моем пикете есть четыре камня. И есть отметка. Стенку на два метра глубже надо взять. Я камни не трогал. Будем делать камеру — побольше заряд добавим. Стенка отлетит, камни вниз собьет. Все будет за один раз!
— Ах ты, милашка! — Прокопий Фомич не донес трубку, замер, просиял. — Ребята! Вот он где, эффект! Послушал — и у самого искра загорелась. Вот она где начинается красота!
Мусакеев все еще стоял — широкий, одетый в длинную гимнастерку, похожий на маленького толстенького военного. Гришука попробовал посадить его, но малыш даже не шевельнулся. Он смотрел на свои камни.
И тут, блеснув очками, вскочил Саша.
— Дядя Прокоп! Послушайте меня! — закричал он, и все засмеялись: еще одна искра! — Дядя Прокоп! Надо так сделать: Пашку и Клаву надо разделить! Павлик пойдет с Гришукой — ему будет показывать…
Клава, стукнув мелом, холодно посмотрела на Сашу. Губы ее дрогнули.
— А Клава еще с кем-нибудь, с Васькой пойдет! — кричал Саша, еще больше разгораясь. — Для передачи опыта! Новое дело-то!
«Эх ты, опыт, зеленая трава», — подумал Снарский.
— А вы, дядя Прокоп, берите нас с Мусакеевым! И Бородина возьмем! Чтоб сразу. Чтоб без задержки! И Форд пригодится — будет взрывчатку возить!
— Ну что ж, — Прокопий Фомич помедлил. — Ты как, Павлик, приветствуешь такую комбинацию?
И большой, суровый Павел странно зашевелился, ему стало тесно за столом. Гришука подбежал к нему, горячо зашептал прямо в лицо:
— Меня, что ли, не знаешь? Давай со мной! Он приветствует, дядя Прокоп!
— Что Клава думает? — спросил Прокопий Фомич. — Может, оставить вас с Павликом?
— Закреплять, что достигли, — добавил Васька.
И Клава вспыхнула.
— Чего мы достигли? Чего? — она резко повернулась к Ваське. — Нет, ты скажи — чего?
Гневная, сдержанная, она положила мел около фанеры и, проходя мимо Ивантеева, убрала локоть. Залетов, глядя на нее, чуть-чуть подвинулся. Снарский заметил этот сигнал. Но тут же рядом с Павлом на лавку — на Клавино место — впрыгнул Гришука.
— Павлик, мы с тобой завтра — ох, и дадим!