— Не валяйте дурака, Петр Фомич. — Людочка привычным движением смахнула лапу Кондакова со своего крутого бедра. — Приказы начальства не обсуждаются. За тридцать пять лет беспорочной службы вам пора бы это усвоить.
— Приказы на фронте не обсуждаются, — возразил Кондаков. — Или в тылу врага. А также при проведении специальных операций. Сейчас совсем другой случай. И время, слава богу, другое. Мы не стадо бессловесное, а вы там. на девятом этаже, не пастыри. Приказ приказу рознь. Задерешь ты. к примеру, юбку, если я тебе прикажу? Отвечай.
— Если прикажете, конечно, не задеру. — без тени смущения ответила Людочка. — А если хорошенько попросите, еще подумаю. Но соль в том, что вы мне никакой не начальник и вряд ли им когда-нибудь станете. Так что советую не задерживаться.
Она собралась было дружески хлопнуть Донцова папкой по голове, но, увидев постное выражение его физиономии, передумала. Зачем зря раздаривать свою благосклонность? Да и молодые силы следует поберечь, ведь предстоит обойти еще с дюжину кабинетов, в которых маются с утра непроспавшиеся, неопохмелившиеся, сексуально не удовлетворенные мужики, не имеющие никакого представления о хороших манерах.
— Иди. раз зовут. — сказал Кондаков, когда перестук Людочкиных шпилек затих в коридоре. — Наверное, и в самом деле что-то чрезвычайное случилось. Царь-колокол из Кремля сперли, или у премьер-министра любимый кот сбежал.
— Подвалило счастье… Чувствую, накрылись все мои сегодняшние планы. — морщась от ноющей боли в левом боку, пробормотал Донцов. — Что там в сегодняшней сводке интересного? Есть что-нибудь по нашей линии?
— Да вроде ничего, — пожал плечами Цимбаларь, успевший и сводку прочесть, и ногами секретаря полюбоваться. — Как всегда. Кражи, угоны, изнасилования, пожары, убийства на бытовой почве. Рутина…
— Зачем же я тогда шефу понадобился? — Донцов перелистал скопившиеся на столе бумаги, но среди них не было ни одной срочной. — Не понимаю…
— Вот он тебе все сам и объяснит. — рассудительно произнес Кондаков. — А в сводке искать нечего. Преступления по нашей линии в нее не попадают. Потому мы и зовемся особым отделом…
ГЛАВА 2 ЗАГАДОЧНЫЙ ПОЛКОВНИК ГОРЕМЫКИН
Хотя официально считалось, что в отделе соблюдаются условия строгой секретности, и в штате даже числился официальный сотрудник, за это дело отвечавший, тем не менее все здесь знали друг о друге все, а главное: кто каким ведомством вскормлен (простая ментовка, естественно, не шла ни в какое сравнение со знаменитой «конторой глубинного бурения», или военной контрразведкой), какую конкретно «волосатую руку» имеет в верхах и какими карьерными перспективами на будущее располагает.
Само собой, что не оставалась без внимания и частная жизнь коллег — семья, дом, душевные пристрастия. Побочные связи и тайные пороки. Увы, в реальном быту мужчины были предрасположены к сплетням и пересудам ничуть не меньше, чем женщины, общепризнанные носительницы этого порока.
Да и сама специфика профессии весьма способствовала удовлетворению праздного любопытства, от природы свойственного всем млекопитающим, — тут тебе и слухи, исправно поставляемые информаторами-доброхотами, сохранившимися еще с совдеповских времен, и широкие связи в криминальном мире, и дружеские контакты с бывшими сотрудниками силовых ведомств, забившими теплые местечки почти во всех государственных и частных конторах.
И, может быть, именно в силу этих обстоятельств глубокая тайна, окружавшая личность начальника отдела полковника Горемыкина, казалась особенно противоестественной, вроде как паранджа, скрывающая от нескромных глаз разнузданную звезду стриптиза.
Информацией о нем не располагали ни сексоты, ни блатная братия, ни вездесущие журналисты, а зубры кадровой работы, хотя и вышедшие на пенсию, но сохранившие цепкую профессиональную память, при упоминании о неизвестно откуда вынырнувшем полковнике, явно пользовавшемся чьим-то высоким покровительством, только пожимали плечами, или строили самые фантастические предположения.
Домашний адрес Горемыкина и номер его квартирного телефона были неизвестны даже Людочке-Метатрону, а номер сотового телефона регулярно менялся.
Никто из милицейских, армейских и кагэбэшных ветеранов никогда прежде не пересекался с ним по службе и, более того, даже не слышал о человеке с такой фамилией. (Сразу возникла легенда, что «Горемыкин» это вовсе и не фамилия, а нечто вроде псевдонима, присваиваемого агентам внешней разведки, засветившимся на нелегальной работе.)
На людях Горемыкин вел себя как Штирлиц в фашистском логове: не допускал ни малейшего упоминания о прежней жизни, посторонних разговоров по телефону не вел, отказавшись от услуг персонального водителя, сам управлял служебной машиной, семейные фото на письменном столе не держал и в отношениях с белокурым секретарем не позволял себе никаких вольностей.
Короче говоря, это был человек без биографии. Живая загадка. Укор болтунам и ротозеям.
В связи с отсутствием прямых и неоспоримых сведений приходилось полагаться на косвенные.
Возраст Горемыкина на глаз определили в сорок пять — пятьдесят лет (мужчины давали больше, женщины меньше). В его арийском происхождении выразил сомнение только эксперт-почерковед Шиллер, заявивший, что одно из пропавших колен Израилевых, а именно потомки Симеона, сплошь состояло именно из таких вот сероглазых и поджарых шатенов.
Манера завязывать галстук и привычка носить на лацкане пиджака значок с патриотической символикой могли свидетельствовать о причастности Горемыкина к комсомольской работе, а завидная выправка и четкая речь выдавали в нем бывшего военного.
Специфическая форма ушей указывала на пристрастие к спортивным единоборствам, а литературные, исторические и мифологические аллюзии, частенько уснащавшие речь, — на известную интеллигентность.
Впрочем, одна незначительная на первый взгляд деталь — загадочная татуировка у основания большого пальца правой руки — ставила под сомнение все вышеуказанные предположения. По одной версии, это был символ наивысшего положения в тюремном мире, по другой — масонский знак.
Таким образом, какое-нибудь конкретное мнение о Горемыкине так и не успело сложиться.
Сразу после назначения на должность, когда от нового начальника ждали неизбежных в таком случае кадровых перетрясок и служебных репрессий, он заранее прослыл деспотом и самодуром. Впоследствии, когда ничего этого не случилось, и за сотрудниками отдела были сохранены все их маленькие привилегии, включая ежечасные чаепития, постоянные перекуры и некоторое пренебрежение к вопросам бдительности, Горемыкина стали заглазно укорять в либерализме и излишней мягкости.
Воистину на каждый чих не наздравствуешься и всем одинаково мил не будешь.
В чем Горемыкина уж точно нельзя было упрекнуть, так это в излишнем самомнении или, иначе говоря, в амбициозности. Он не пытался разъяснять следователям тонкости Уголовно-процессуального кодекса, и не преподавал экспертам правила проведения эксгумации, а в основном ограничивался общими указаниями, передаваемыми к тому же через заместителей, или незаменимую Людочку.
И вообще, его личное общение с подчиненными было сведено до минимума, как при дворе китайских императоров. Вот почему вызов к начальнику отдела, да еще в столь раннее время, был событием экстраординарным.
— Как здоровье? — поинтересовался Горемыкин после того, как Донцов доложил о своем прибытии и пожал протянутую через стол начальственную руку.
«Кто— то уже успел настучать», -подумал Донцов и с напускной бодростью ответил:
— В порядке.
— Не жалуетесь, значит… — произнес начальник с неопределенной интонацией.
— Кое-какие жалобы, конечно, есть, — замялся Донцов. — Вот собираюсь через недельку на обследование лечь.
— В наш госпиталь?
— Еще не знаю… — Дабы избегнуть испытывающего взгляда начальника, Донцов покосился на развешанные в простенках благодарственные дипломы и почетные грамоты. — Вряд ли в нашем госпитале имеется специалист нужного профиля.
Начальник тактично не стал уточнять специализацию врача, в услугах которого нуждался Донцов, хотя мог бы, наверное, пошутить насчет психиатра или нарколога. Вместо этого он задумчиво повторил:
— Через недельку, значит…
— Именно, — подтвердил Донцов.
— А почему, скажем, не завтра? Здоровьем пренебрегать не стоит.
— Дела надо закончить, как положено.
— Сколько их у вас?
— Пять. Но три уже почти готовы. Дождусь результатов экспертизы, возьму несколько объяснений, и можно нести на подпись прокурору.
— А почему, скажем, не завтра? Здоровьем пренебрегать не стоит.
— Дела надо закончить, как положено.
— Сколько их у вас?
— Пять. Но три уже почти готовы. Дождусь результатов экспертизы, возьму несколько объяснений, и можно нести на подпись прокурору.
— Я полагаю, что ваши дела может закончить и кто-нибудь другой. Цимбаларь, например. — Начальник полистал перекидной календарь, словно бы искал какую-то памятную отметку. — А вам мы пока поручим одно совсем простенькое дельце. За неделю как раз и управитесь. А потом отдыхайте на здоровье. В смысле ложитесь на обследование.
Начальник, как всегда, говорил благожелательно-ровным тоном, и в его ясных глазах нельзя было прочесть ничего такого, что могло бы посеять в собеседнике даже тень сомнения.
Впитывая и регистрируя абсолютно все, эти глаза ничего не пропускали обратно, во внешний мир. «Прямо не глаза, а какие-то полупроводниковые диоды», — подумал Донцов.
Сразу напрашивалось и следующее сравнение — обладатель этих глаз не человек, а замаскированный под человека робот. Недаром ведь говорят, что Горемыкин, при желании, способен обмануть даже полиграф, то бишь детектор лжи. Конечно, машина с машиной всегда сговорятся.
— Почему вы молчите? — Начальник опустил взор на полированную столешницу, в которой его лик отражался как в зеркале. — Вас что-то не устраивает?
— Даже не знаю, что и ответить… Озадачили вы меня, товарищ полковник.
Донцов, разумеется, понимал, что в предложении Горемыкина таится какой-то подвох (с каких это пор начальники, ратуя о здоровье подчиненных, стали разгружать их от служебных дел?).
Но вот только какой?
Неужели на него хотят свалить верный «висяк», который не то что за неделю, но и за год не раскроешь? Да только зачем? Мальчиков для битья в отделе и так хватает. Или начальник надеется, что прокурор, учитывая болезнь следователя, согласится продлить заведомо просроченное дело? Ну прямо чудеса какие-то.
То ли Горемыкин почуял сомнения Донцова, то ли был заранее готов к ним, но его следующий словесный пассаж был исполнен уже несколько в ином духе:
— Дело действительно простое. Тут никакого подвоха нет. Простое и в то же время неординарное. Кондакову, к примеру, я его поручить не могу. Опыт у него, несомненно, есть, да кругозор узок. Еще надорвется. У Цимбаларя, наоборот, кругозор широк, даже чересчур, но опыта не хватает. Может дров наломать. А вы подходите по всем статьям… Тем более что на вас поступила персональная заявка, — последнюю фразу Горемыкин произнес с нажимом.
— Я что-то не понимаю. Какая заявка? — удивился Донцов. — Разве мы уже по вызову работаем? Как гостиничные проститутки?
— Потом поймете… — Начальник еле заметно поморщился. — Хочу только напомнить, что вы сами напросились в наш отдел, мотивируя это тем, что заурядные дела типа пьяных драк и самоубийств на почве ревности вам изрядно поднадоели. Не так ли? Вот и получайте незаурядное дело.
Просьба такая действительно когда-то имела место, но была высказана в устной форме и без свидетелей человеку, который умел держать язык за зубами. Горемыкин, по идее, знать о ней не мог. Но ведь знал же!
Рано, значит, говорить о том, что наши доблестные органы утратили контроль над обществом. Лапу с пульса этого общества они, может быть, и убрали, но стетоскопом и другими подручными средствами пользуются на всю катушку.
— А что это за дело? — осторожно поинтересовался Донцов, понимая, что просто так его отсюда не отпустят.
— Убийство, — произнес Горемыкин со вздохом и, упреждая возможные возражения Донцова, тут же добавил: — Да, внешне все выглядит как обычное убийство. Но что за этим стоит, знает один только бог. Возможно, как раз ничего и не стоит… Это был бы для нас самый лучший вариант.
С подобным трюизмом нельзя было не согласиться, и Донцов охотно поддакнул:
— Это уж точно.
— Но, как говорится, надейся на лучшее, а готовься к худшему. — этой загадочной фразой начальник как бы ставил под сомнение свое собственное недавнее заявление о «простеньком» дельце. — Что вас еще интересует?
Горемыкин мог бы давно отослать Донцова, пожелав успешного расследования, не в его правилах было рассусоливать с подчиненными, но сегодня на него, как видно, стих нашел. Грех было не использовать столь редкий случай с максимальной пользой.
— Меня все интересует, — сказал Донцов. — А в первую очередь — кто убит, и где это случилось.
— Место преступления не совсем обычное. Это частная психиатрическая клиника, где находятся на излечении пациенты с редкими формами душевных заболеваний. Одних там лечат, а за другими просто наблюдают. Можно сказать, что это своеобразный научно-исследовательский центр… Так вот, один из пациентов клиники, длительное время находившийся в коматозном состоянии, внезапно скончался. Установлено, что причиной этому послужило отключение аппарата искусственной вентиляции легких. Причем отключение умышленное.
— Где находился медперсонал?
— Там, где ему и положено находиться. Дежурный врач в приемном покое, а медсестра на посту наблюдения, буквально в десяти шагах от злополучной палаты. Забыл сказать, что это случилось ночью.
— Стало быть, никого из посторонних на тот момент в клинике не было?
— Нет, только пациенты, медперсонал и охрана. Повторяю, это частная клиника, и за режимом там следят строго.
— Тогда я не вижу в этом деле никаких особых проблем, — осмелел Донцов. — Ясно, что без участия работников клиники тут не обошлось. Допросить их всех подряд, и кто-нибудь обязательно расколется. В крайнем случае пропустить через полиграф. Зачем ему без толку простаивать? Одновременно надо разобраться с мотивами преступления. Покойник мог владеть солидными сбережениями или недвижимостью. В этом случае надо вплотную браться за потенциальных наследников. Не понимаю, где здесь что-то незаурядное. Наоборот, все очень ясно. Любой участковый разберется.
— Не спешите. — Горемыкин оторвался от созерцания столешницы и метнул на Донцова короткий, жесткий взгляд: не зарывайтесь, мол. майор. — Несуразность этого дела заключается хотя бы в том. что одноместная палата, где произошло убийство, была с вечера заперта на замок, ключ от которого находился пятью этажами ниже, под надзором дежурного врача и охранника. Никто из них наверх не поднимался. Для этого пришлось бы миновать еще по крайней мере три поста и везде засветиться. Что касается медсестры, на которую, согласно вашей логике, падает основное подозрение, то ей перевалило за пятьдесят лет. Тридцать из них она проработала в клинике, и пользуется безукоризненной репутацией. Я понимаю, что в жизни случается разное, но на роль киллера эта тетка явно не тянет. В палате имеется окно, однако оно оборудовано надежной решеткой, сквозь которую только кошка пролезет. Да и само окно, судя по всему, было закрыто. Не лето ведь.
— Загадка запертой комнаты, — произнес Донцов задумчиво (перечить начальнику, пусть даже в мелочах, у него охота пропала). — Весьма распространенный сюжет в детективной литературе.
— Мне детективы читать некогда. Мне и ваших творений вполне хватает. — Горемыкин кивнул на пухлую папку с многочисленными закладками, судя по всему, какое-то старое дело, доставленное из архива. — Сами понимаете, что жизнь иногда подкидывает такие загадки, что беллетристы могут отдыхать.
— Интересно, а почему про это убийство в сводках не было? Когда это случилось?
Спрашивал Донцов просто так, без всякой задней мысли, но начальник его буквально огорошил:
— Три дня назад.
— Ничего себе! — Донцов даже заерзал на стуле. — Да ведь там уже никаких улик не сыщешь. Ни отпечатков пальцев, ни следочка. Такие дела у нас тухлыми называются. Что ж так поздно сообщили?
— Сие уже от меня не зависит. — Кто-то другой при этом развел бы руками, а Горемыкин только растопырил пальцы веером.
— Какие-нибудь специалисты туда выезжали?
— Территориалы выезжали. Следователь и эксперт. Составили протокол осмотра места происшествия. Допросили, кого смогли. Кое-какие вещдоки изъяли.
— В прокуратуре дело возбуждено?
— Пока нет. Сами понимаете, что повод-то мизерный. Скончался человек, и так долгое время находившийся между жизнью и смертью. Фактически полутруп. Родственники с ним отношений давно не поддерживали. Отказались, можно сказать. Какими-либо сбережениями или имуществом покойник не обладал. Это я к тому, что корыстные мотивы преступления отпадают. Перспектив у дела никаких. И это на фоне повсеместного роста уголовной преступности. Следственная группа прокуратуры не успевает на тяжкие преступления выезжать. Кому охота поднимать шум из-за такой ерунды?
— А то, что мы с вами обсуждаем здесь это убийство — разве не шум?