— Не помешало бы. Да боюсь, что наш дежурный с ума сойдет. Мнительный тип.
— Что есть, то есть, — согласился водитель. — Однажды я ему сигареты не той марки купил. Так он меня потом целый месяц пилил… Да ладно, не пропадете. Ведь не на полюсе живем. Какой-нибудь транспорт обязательно подвернется.
— И я так думаю… Скажи, ты капитана Цимбаларя знаешь?
— Кто же его не знает!
— Попрощайся с ним завтра от моего имени, хорошо?
— А вы сами что же? Или в отпуск собираетесь?
— Да… Давно уже собираюсь. — Донцов вылез из машины и первым делом уставился в ночное небо, словно бы пытаясь отыскать там злополучную планету Нептун, под знаком которой его угораздило родиться.
Едва открыв дверь, Шкурдюк сразу же попытался перейти к активным действиям, выдвигая в свою защиту довольно весомые аргументы, среди которых были и презумпция невиновности, и конституционные права граждан, и прокурорский надзор, и обязательное присутствие адвоката, и многое другое, но Донцов, прекрасно знавший подобный тип людей, унял его одним — единственным словом, правда, сказанным с соответствующей интонацией:
— Засохни!
Мнительный Алексей Игнатьевич сразу решил, что столь бесцеремонное обращение допускается только с заведомо обреченными людьми, а стало быть, следователь располагает чем-то более веским, чем голословные обвинения (ордером на арест, например), и сразу сник. Нет на свете людей, которые не ощущают за собой хотя бы маленькой вины.
Робко присев на краешек своего собственного стула, он молвил:
— И все же вы не правы… Я в жизни мухи не обидел. Грубым словом никого не задел…
— Какое указание дал вам профессор Котяра, когда на стене третьего корпуса клиники появился вот этот знак? — Донцов помахал фотографией, на которой был запечатлен личный вензель Олега Наметкина. — Неужели забыли? Что-то не верится. Вы ведь буквально боготворите своего шефа. Хорошо, я освежу вашу память. Котяра запретил удалять этот знак, хотя причин своего весьма странного решения не объяснил. Разве не так?
— Так. — выдавил из себя Шкурдюк. — Но разве это преступление?
— А разве нет? Тогда те, кто накануне Варфоломеевской ночи метили крестами дома гугенотов, тоже могут считать себя невинными овечками. Этот символ, намалеванный под окном палаты Наметкина, имел вполне определенное значение. Он как бы зазывал убийц, и те не преминули явиться… Что еще сказал вам тогда Котяра? Или мне опять напомнить?
— Господи, какие страсти… — Шкурдюк поежился. — Он попросил меня следить за всеми, кто заинтересуется знаком. В первую очередь за людьми неадекватного поведения, ранее к клинике отношения не имевшими.
— Ну и чем ваша слежка закончилась?
— Честно сказать, ничем. Сначала все косились на этот знак, а потом просто перестали замечать.
— Ворон вы преследовали по собственной инициативе? Без какой-либо задней мысли?
— Просто не люблю я их. И крыс тоже не люблю.
— Вы знали об особом статусе Олега Наметкина?
— Знал кое-что.
— А если конкретнее?
— Я не врач, а хозяйственник. Отсюда и моя информация… Средств на Наметкина уходило гораздо больше, чем на любого другого пациента. Для него приобреталось новейшее оборудование, приглашались консультанты из-за рубежа. Профессор возлагал на Наметкина очень большие надежды.
— Какие именно? Ведь, как я понимаю, Наметкин был психически здоров, а паралитиками ваша клиника не занимается.
— Трудно судить о том, в чем я не подкован… Эксперименты с Наметкиным попахивали какой-то, простите за выражение, чертовщиной. То, что пациент лежал без сознания в палате, еще ничего не значило. В то же самое время он мог находиться в другом месте, причем в совершенно ином облике. И даже инкогнито явиться в клинику…
— Чтобы убить настоящего Наметкина. — добавил Донцов.
— Боже упаси! Об этом никогда и речи не было. Профессор весьма честолюбивый человек. По-хорошему честолюбивый, прошу это заметить. В свое время многие его открытия по известным причинам были засекречены, а когда наступила гласность, он уже утратил на них приоритет. Возможно. Наметкин был его последней крупной ставкой. Успех эксперимента, суть которого мне неизвестна, обеспечил бы ему мировое признание…
— Или мировую власть. Вам не приходило в голову, что Наметкин для профессора Котяры то же самое, что гиперболоид для инженера Гарина. То есть некий вид абсолютного оружия.
— Вы простите, но так может рассуждать только дилетант. — Шкурдюк мог стерпеть любую личную обиду, но к доброму имени шефа относился трепетно. — Вы не знаете психологию медиков! Если каждый человек — отдельный мир, то врач — властелин миров по самой своей природе. Это вы поймете, когда окажетесь на операционном столе. Вы узрите господа бога в марлевой маске на лице и со скальпелем в руках.
— Смею нас заверить, гражданин Шкурдюк, что представителям моей профессии тоже случается брать на себя функции всевышнего. Свобода или неволя — выбор не менее суровый, чем жизнь или смерть. Это вы поймете, когда окажетесь на нарах. Поэтому не надо становиться в позу оскорбленной невинности, а тем более закатывать истерику. О видах профессора Котяры на мировое господство я говорил в чисто теоретическом плане. Его личных моральных качеств, а тем более престижа всей врачебной братии я и словом не коснулся.
— Извините, наверное, я вас не так понял.
— Будем считать, что мы не поняли друг друга взаимно… Вы лучше мне вот что скажите: профессор Котяра продолжал работать с Наметкиным и после того, как пациент впал в кому?
— Первое время чуть ли не каждую ночь. Потом, правда, немного поостыл… Но, в общем-то, кома была для Наметкина нормальным состоянием. Но на столь долгий срок, как в последний раз, он в нее никогда не впадал.
— Как отнеслись к смерти Наметкина в клинике?
— По-разному. В основном безучастно. Для нас это явление обыденное. Но были, конечно, и злопыхатели. К любимчикам сильных мира сего простой народ всегда относился пристрастно.
— Профессор сильно переживал?
— Сначала пришел в бешенство и чуть было не уволил меня. Ведь это именно я отвечаю за охрану. Полдня просидел, запершись в кабинете, и все время звонил куда-то. А потом, похоже, ему пришла в голову какая-то конструктивная идея.
— И после этого вы посетили учреждение, в котором я числюсь на службе?
— Да. — Шкурдюк, к этому времени уже немного осмелевший, вновь потупился.
— Он назвал мою фамилию заранее?
— Да.
В каком контексте?Положительном? Отрицательном?
— Сейчас уже трудно вспомнить… По-моему, Котяра о вас хорошо отозвался. Сказал, что расследованием займется толковый и опытный человек. Знаток своего дела.
— И все?
— Велел помогать вам… — красноречие, прежде так свойственное Шкурдюку, внезапно покинуло его.
— Помогать, стало быть… — повторил Донцов. — А заодно не болтать ничего лишнего и фиксировать каждый мой шаг.
— Зачем же так категорично… Вы войдите в положение профессора. Чужой человек будет рыться в нашем грязном белье. Не каждому это понравится.
— Что еще было сказано? — настаивал Донцов. — Касающееся лично меня? Не как следователя, а как человека со всеми его слабостями? Выкладывайте!
— В общем-то, я сам затронул эту тему. — Шкурдюк не находил места ни своим рукам, ни глазам. — Сказал, что утечка информации неизбежна. Многое может вскрыться до времени. Дескать, сейчас, когда исследования не закончены, нам лишняя реклама ни к чему. Нельзя давать повод для сенсации. Ну и так далее. Профессор меня успокоил. По его словам, причины для беспокойства отсутствовали. Он якобы отнесся к выбору следователя очень тщательно. Такой и захочет, да не подведет. Это про вас… Потом профессор сказал какой-то афоризм… Дайте вспомнить… Все люди смертны, но некоторые смертны в гораздо большей степени… Кажется, так…
— «Человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что иногда он внезапно смертен, вот в чем фокус», — поправил его Донцов. — С чего,бы это профессор психиатрии стал цитировать профессора черной магии? Не оттого ли, что сам вступил на его скользкий путь?
— Признаться, я вас не совсем понимаю…
— И поделом! Я вас целую неделю не понимал. За дурачка меня держали. Надеялись, что я и убийство раскрою, и все ваши тайны с собой в могилу унесу.
— Вы обратились не по адресу. Я всего лишь мелкая сошка, и не собираюсь отвечать за других. — Шкурдюк отодвинулся на самый край дивана, подальше от позднего гостя.
— Дойдет очередь и до других. — заверил его Донцов. — Почему труп Наметкина кремировали еще до начала следствия? Почему уничтожили историю болезни?
— Не знаю. Меня в такие тонкости не посвящали.
— Не знаю. Меня в такие тонкости не посвящали.
— Зато я знаю. На трупе имелись следы пыток. А по истории болезни можно было вычислить, чьих это рук дело.
— Повторяю, я не врач. Но знаю точно, что никаких пыток не было. Боль Наметкину причиняли, но это было непременное условие экспериментов. Встряска. Толчок. Побудительный импульс.
— Хорош толчок, если душа из тела вылетает! Хотелось бы послушать, как вы про этот импульс на суде будете излагать. Очень сомневаюсь, что вам кто-нибудь поверит. За исключением, быть может, адвоката. Но у того профессия такая — верить подсудимым.
— Боже, зачем я только влез в это дело? — Шкурдюк обхватил голову руками, словно боялся, что его сейчас отдерут за уши.
— Если хотите остаться чистеньким, немедленно отвезите меня к профессору. Думаю, вас он примет и среди ночи. Там на месте все и решим.
— Нет. — Не убирая рук, Шкурдюк покачал головой. — Это невозможно.
— Почему?
— Профессора вы не найдете. Даже при моей активной помощи. А больше я вам ничего не скажу.
— Еще одну загадку вы мне загадали, гражданин Шкурдюк. Но эта попроще будет. Такие загадки профессионалы щелкают, как орехи. За кем это, спрашивается, машина вышла? Кто должен спуститься вниз через пять минут? Уж не профессор ли Котяра, которого ждут не дождутся в Норвегии на какой-то там конференции?
Шкурдюк смотрел прямо перед собой, и лицо его, прежде похожее на расплывшуюся оладью, окаменело.
Убедившись, что помощи от него не дождешься, Донцов пододвинул к себе телефонный аппарат и раскрыл записную книжку, где все номера были, что называется, «центровые» — звони хоть в покои митрополита, хоть в администрацию президента.
Поймав косой взгляд Шкурдюка. Донцов состроил просительную улыбочку.
— Разрешите воспользоваться вашим телефончиком? Молчание воспринимаю как знак согласия. Премного благодарен… Алло, это диспетчерская аэропорта? Барышня, когда ближайший рейс на Осло? Через полчаса! Вот блин, не успеваю. А следующий? Только спустя двое суток. Очень жать. Придется добираться автостопом.
— Я ведь предупреждал, что вам не найти профессора. — Шкурдюк все же нарушил обет молчания. — Через неделю он вернется, тогда и побеседуете.
— Через неделю будет поздно. Планета Нептун перейдет в другой дом, Луна попадет под влияние Сатурна, и ситуация во всех мирах, как потусторонних, так и посюсторонних, изменится самым кардинальным образом. Нет, беседовать с профессором мы будем именно сегодня. Пока я не превратился в бесконечность.
Донцов выудил в записной книжке еще один не предназначенный для общего пользования номер, и вновь овладел телефонным аппаратом. На сей раз он говорил свистящим, захлебывающимся голосом:
— Служба безопасности аэропорта? Слушайте меня внимательно и не перебивайте. В моем распоряжении всего несколько секунд. Я секретный агент, внедренный в террористическую организацию «Клиника». В авиалайнере, отлетающем ближайшим рейсом в Осло, установлено взрывное устройство. Примите незамедлительные меры к спасению пассажиров и экипажа. Все, конец связи, сюда идут… — придерживая трубку плечом, Донцов хлопнул перед микрофоном в ладоши, что должно было имитировать звук выстрела.
— Что вы делаете! — вскричал Шкурдюк. — Ведь по номеру телефона могут вычислить мой адрес! Как будто бы мне своих неприятностей мало!
— Это когда еще будет, — махнул рукой Донцов. — А теперь поехали в аэропорт. Вы получите уникальную возможность еще раз попрощаться с любимым шефом.
— Творимые вами беззакония переходят все границы. — напыщенным тоном произнес Шкурдюк. — Учтите, я делаю это только под грубым нажимом с вашей стороны.
— Я-то, конечно, учту, но вам самому от этого заявления какой прок?
— Есть люди, для которых самооправдание важнее судебных решении и людской молвы…
Машина Шкурдюка ночевала на охраняемой стоянке в пятистах метрах от дома — как говорится, хоть и под открытым небом, да под присмотром.
Во всем районе это было сейчас, наверное, самое людное место, поскольку на первом этаже проходной функционировал ночной магазинчик, где торговали отнюдь не запчастями и смазочным маслом, а по соседству светилась всеми огнями мастерская автосервиса, в которой созидательная деятельность не утихала круглые сутки.
Здесь же околачивался пеший наряд милиции, весьма заинтересовавшийся странной парочкой, за полночь собравшейся куда-то ехать. Однако один из патрульных узнал Донцова и даже поздоровался с ним.
Шкурдюк, принявший этот вполне безобидный обмен любезностями за какой-то зловещий знак, который маньяк-следователь подал своим подручным, еще глубже втянул голову в плечи.
Все светофоры мигали желтыми огнями, интенсивность уличного движения упала до уровня, свойственного осажденным городам, а на загородном шоссе, куда они вскоре выскочили, сейчас можно было устраивать автомобильные гонки любой формулы.
На горизонте уже замаячило электрическое зарево аэропорта, когда джип Шкурдюка обогнала целая кавалькада милицейских машин, среди которых был и фургончик, перевозивший робота-сапера. Шли они со включенной сигнализацией, как световой, так и звуковой, будто бы спешили на задержание целой банды опасных преступников.
— Ох и влетит нам, — поежился Шкурдюк. — Такая сумятица поднялась. Представляю, как они рассвирепеют, когда не найдут мину.
— Мина не здесь, — произнес Донцов странным голосом. — Мина за Гималаями. Уж если она рванет, то ударная волна достигнет даже наших потомков в десятом колене.
После этих слов Шкурдюк надолго умолк, решив, очевидно, что следователь, и без того чересчур нервный, вообще повредился умом.
Аэропорт выплыл им навстречу, словно белый многопалубный лайнер, счастливо одолевший и бури, и мрак, и расстояния. Это был оазис света и жизни среди океана злой, промозглой ночи. Он никак не зависел от окружающего мира, скудного и враждебного, он даже звезды в небо запускал свои собственные — и грохот этих запусков не умолкал в округе.
Оставив машину на стоянке, они вошли в огромный вестибюль, где искусственный ветер шевелил глянцево-зеленую листву искусственных деревьев, отражавшую резкий искусственный свет.
Тревожная весть, бесспорно, уже дошла сюда, но никакой чрезвычайщины вокруг не замечалось — в залах ожидания мирно дремала или вяло прогуливалась публика, в барах стояли очереди, громкоговорители зазывали всех желающих в видеосалон, и только на табло, выдававшем информацию о взлетах и посадках самолетов, продолжала светиться строка, объявлявшая о рейсе в Осло, хотя по всем правилам она должна была исчезнуть еще час назад.
Возле стойки регистрации собралась кучка людей начальственного вида в самой разнообразной форме — летной, пограничной, таможенной, милицейской. Кое-кого из них Донцов знал, не лично, конечно, а, как говорится, шапочно — с кем-то вместе учился, пусть и на разных факультетах, с кем-то сиживал на одних и тех же совещаниях, с кем-то еще приходилось встречаться на оперативных мероприятиях.
Впрочем, заправляли всем люди в штатском — энергичные, трезвые и чисто выбритые, как будто бы сейчас было ясное утро, а не самый разгар ночи.
На глазок определив старшего из них (опыт, слава богу, имелся), Донцов представился и предъявил служебное удостоверение.
— Особый отдел, надо же! — Человек в штатском удивленно вскинул брови. — И что же вас привело сюда в столь поздний час?
— Я относительно задержки рейса в Осло, — пояснил Донцов.
— А как вы про это узнали?
— На то мы и особый отдел, — многозначительно произнес Донцов. — Вам ли не знать, для чего он создавался.
Человек в штатском этого, конечно же, не знал, но виду не подал. Благодаря высокому званию такие качества, как компетентность, выучку и деловитость, ему надлежало уже не проявлять, а только демонстрировать, что, впрочем, тоже требовало определенных способностей.
— Хотите пройти налетное поле? — поинтересовался он.
— Попозже. Мне нужно взглянуть на пассажиров. Не исключено, что среди них имеются наши фигуранты.
— Тогда ищите их в накопителе. Всех вернули туда… А это кто? — Он ткнул пальцем в Шкурдюка.
— Мой водитель. — ответил Донцов, незаметно толкнув Алексея Игнатьевича локтем.
— Ему там делать нечего. — Человек сделал рукой жест, словно отгонял от себя комара.
— Дожидайтесь меня в машине. — глядя прямо в глаза Шкурдюку, твердо сказан Донцов. — Понятно?
— Понятно. — буркнул тот.
— Не «понятно», а так точно.
— Так точно. — обронил Шкурдюк и вразвалочку направился к выходу.
— Вижу, что дисциплина личного состава и в особом отделе хромает, — изрек человек в штатском.