Один из охранников, приставленных к Абдуллаеву, стоял за дверью, прислушиваясь из коридора к звукам из кабинета. Предосторожность, может быть, и лишняя, если внутри еще трое вооруженных и готовых ко всякому повороту событий бойцов; тем не менее генерал старался обеспечить стопроцентную надежность и потому перестраховывался. Этого часового Лукьянов сразу отослал в другой конец коридора, где у двери, за которой содержали Александра Селиванова, тоже стоял дополнительный охранник, и приказал подготовить киллера к свиданию с Абдуллаевым. Сам вошел в кабинет, оставив дверь открытой, а рядом остановились мы с капитаном Магомедовым и старшим лейтенантом Сережей. Я к тому времени уже справился с париком и теперь мог предстать перед Магомедом Гасановичем в своем естественном виде. Если уж он узнал меня в парике, то без парика узнает тем более.
Он узнал. Я понял это сразу, как только переступил порог. Абдуллаев сидел за столом, но не лицом к нему, а боком. Естественная поза человека, ищущего возможность к бегству. Сидя лицом к столу, он спрятал бы под него ноги, и понадобилось бы какое-то время, чтобы освободить их и совершить рывок. А Абдуллаев поставил стул боком, на стол положил только локоть – зато всей плоскостью, создавая опору для толчка. Я сразу прочитал его позу. Не знаю, прочитали ли ее часовые, но попыток пересадить пленника в более безопасную они не предприняли.
Лукьянов жестом отослал охрану за дверь. Магомедов и Сережа вообще в кабинет не стали входить, наблюдая за ситуацией через порог.
– Как лапа? – спросил я. – Не отвалилась?
– Побаливает. Но хорошего пинка тебе, Валар, могу дать, и ногу не пожалев.
Он смотрел насмешливо, вполне в себе уверенный. Отказать ему в наличии самообладания было трудно. Вот в наличии здравомыслия – возможно. Магомед Абдуллаев плохо оценивал себя. Вернее, переоценивал. А если быть точнее, слишком полагался на свои габариты и явно недооценивал меня. Возможно, именно габариты играли здесь свою роль. Он ощущал видимое, но ложное преимущество большого человека над человеком средней комплекции. К тому же, как я думаю, плохую услугу бывшему офицеру спецназа ВДВ оказали полученные им данные о том, что я только что покинул стены госпиталя. Да, это было так, но в психиатрическом отделении никто не мешал мне заниматься физической подготовкой. Я даже уделял ей больше времени, чем мог уделить во время повседневной службы, и вышел из госпиталя во вполне боевой форме. Ну, может быть, «дыхалка» чуть хуже, чем прежде, – все же без полноценного изнуряющего бега полностью восстановиться невозможно.
Я жестом остановил выходящих часовых:
– Брючный ремень у него заберите. Чтобы не повесился на нем.
Генерал в ответ на взгляд часовых подтверждающе кивнул.
Магомед Гасанович усмехнулся на мои слова, встал и начал сам снимать ремень.
– Вешаться я не собираюсь. Я с бо́льшим удовольствием повешу тебя, Валар.
– Помогите ему, – потребовал я. – Пусть он не собирается вешаться, но ремень с металлической пряжкой – это оружие. И не церемоньтесь с ним…
Ремень, слегка похожий на офицерский, в самом деле можно было использовать как оружие, хотя для того, чтобы снять его, требуется слишком много времени. Тем не менее каждый спецназовец умеет создавать для себя выгодные моменты. Например, приспичит Абдуллаеву в туалет сходить. Не поставят же часового рядом с унитазом. А он, вооружившись ремнем и распахнув дверь, может успеть нанести удар уже занесенной заранее рукой и захватить оружие. Магомед Гасанович такие моменты создавать умел, это я понял по его взгляду, в котором промелькнула искра злобного разочарования после моих слов, и от действий часовых, которые лишили его возможности воспользоваться ремнем. Моя предусмотрительность, вероятно, сберегла меня от удара пряжкой по голове. Хотя я не уверен, что позволил бы ему ударить, вовремя среагировав и сократив дистанцию.
– Зачем вы его привели, товарищ генерал? – спросил пленник, с укором посмотрев на Лукьянова. – Чтобы надо мной поиздеваться?
Понятия субординации Абдуллаев еще не потерял и пытался, видимо, этими словами войти к Николаю Владимировичу в доверие. Дескать, я такой спокойный и добрый, почти мягкий и пушистый, а тут какой-то капитанишка под ногами мельтешит, настроение портит, и оттого пушистость дыбом встает…
Но генерал тоже в психологии разбирался, словесную пушистость с густопсовостью не спутал и ответил прямо:
– Так ты же сам просил встречи с ним.
– Я просил беседы наедине, – Абдуллаев начал что-то понимать, и в голосе его прозвучала надежда если уж не освободиться, то хотя бы удовлетворить свою мстительность.
– Вот-вот… Валар тоже хочет с тобой наедине побеседовать. А мы вам мешать не будем. Мы люди скромные, выйдем…
Лукьянов улыбнулся не менее загадочно, чем уже несколько веков подряд улыбается Джоконда, и сделал знак часовым выйти вместе с ремнем. И сам вышел следом за ним. Дверь закрылась. Абдуллаев, глядя на меня чуть ли не с насмешливым восторгом, начал высвобождать тело из объятий стула с подлокотниками.
– Скажи-ка мне, Валар, что будет, если я побью тебя? Если побью, несмотря на травмированную ногу?
– Ты сначала побей, – предложил я слегка наивно. – А про травмированную ногу жене рассказывай. Она, может быть, и поверит. Знает, наверное, что ты любишь ныть, как баба.
Магомеда моя наивность не смутила. Я заметил, как он под одеждой поигрывает мускулами, проверяя свою готовность к схватке. Но лицо его не показывало ни малейшего напряжения.
– И все же, Валар, если я тебя побью, твои друзья будут избивать меня всей толпой или попытаются сделать это по очереди? Я бы предпочел второе. Всех поочередно перебил бы, а потом спокойно ушел по своим делам.
– Мне кажется, ты полностью лишен чувства меры. Не переживай, образина, никто тебя пальцем не тронет. Они люди хорошие, побрезгуют.
Магомед недобро ухмыльнулся, хотя хотел, видимо, только усмехнуться. Но злобный блеск глаз выдал его. Я начал добиваться своей цели; кажется, вывести его из равновесия не слишком сложно. При его самодовольстве любое правдивое слово о нем самом будет для него оскорблением.
– Я не грязная собака, чтобы мной брезговать.
– Не обижай собак. Ты хуже. Ты грязнее.
Разница в весе между нами достигала, наверное, двадцати с лишним килограммов. И потому Абдуллаев не понимал, как какой-то капитан, пусть в недавнем прошлом и капитан спецназа ГРУ, может позволить себе не бояться его. Не бояться его роста, веса и былой подготовки офицера спецназа ВДВ, а потом и полевого командира банды, что дает если не подготовку, то хотя бы уверенность в себе, часто переходящую в самоуверенность. Такое непонимание губит многих, даже спортсменов-чемпионов. А я уже выбрал правильную тактику темпового боя, которым владеют не многие спецназовцы. Мое преимущество заключается в скорости и в лишении противника возможности сосредоточиться и осмыслить. Не дать ни секунды на раздумья и на оценку действий – и тогда имеешь большой шанс выйти победителем в схватке с любым противником. И я к такой схватке был готов. Готовность эта отрабатывалась годами и зависела не от собственной скорости мышления – что тоже, конечно, немаловажно и является существенным фактором успеха, – а от заготовленных движений, комбинаций и каскадов ударов, которые выполняются безостановочно в автоматическом режиме. Я этого автоматизма долго добивался. Вообще-то у меня хорошая реакция, способам защиты я обучен и в состоянии правильно защититься от ударов. Но у него руки намного длиннее моих, и, подходя к нему на убойную дистанцию удара, я всегда рискую нарваться на встречный удар. И здесь может сказаться разница в весовых категориях. По крайней мере, при обычной манере ведения боя схватка может оказаться равной. А мне это ни к чему. И потому лучше всего продемонстрировать навыки темпового боя. Крупные люди, как правило, такой вид «рукопашки» плохо выдерживают…
Глава третья
1
Медленно и вальяжно поднимаясь из-за стола, демонстративно расслабленно, хотя, как я заметил, и с трудом сдерживая себя, Магомед по-прежнему держал одну руку на столешнице, создавая ей толчковую опору, а вторую заложил за спину, на спинку стула. Поза была не слишком ладная, но я его понял. Наверное, спецназ ВДВ готовят или хотя бы стараются готовить в каких-то аспектах по методике спецназа ГРУ. А наша методика обучает использовать в схватке не только кулаки, ноги и знаменитые малые саперные лопатки, но и вообще все, что подвернется под руку – от камня до карандаша, от бродячей кошки до горсти песка, и вообще всего, что может достать рука. Это важный принцип, который грех не использовать. В данной ситуации, как я понял, Абдуллаев собирался использовать стул. Тот был, надо сказать, нелегким. Чтобы поднять его за спинку, держа только пальцами, и нанести из такого положения удар, пальцы нужны сильные. Но он решился, значит, силу своих пальцев знал. Но и я понимал его движения, словно по книге читал. Для нанесения удара ему не следует полностью выпрямлять ноги. Чтобы использовать естественную пружинистость мышц и суставов, бить надо из слегка согнутого состояния. Я же за ногами не следил. Я следил только за выражением лица, за реакцией зрачков. И поймал момент, когда зрачки резко расширились. Это значило, что рука напряглась с предельной силой и пальцы вцепились в спинку тяжелого стула. И едва ножки стула оторвались от пола, я уже нанес встречный удар ногой в грудь, снова усадив Абдуллаева на тот же стул. Бил я в район межреберья, прикрывающего сердце. Будь у меня возможность ударить с разворота на триста шестьдесят градусов, то есть имей я в запасе две-три секунды или хотя бы с разбега в три шага, я бы проломил ему межреберье и остановил бы сердце навсегда. Но ни такой возможности, ни такой цели я не преследовал. Мне Абдуллаев нужен был живым и лишь слегка нездоровым.
Магомед пришел в себя сразу же. И не упустил возможности съехидничать:
– В первый раз ты ударил меня сзади. Подленько, но это уже твое дело… Во второй раз ты ударил меня сидячего. Еще подлее…
– Не чеши языком, чтобы его не откусить. Я просто ударил на опережение, когда ты начал поднимать для удара стул. А сказки про подлые удары ты можешь рассказывать сокамерникам, которые тебя «опускать» будут. Это твоя участь…
– Меня? «Опускать»? – возмутился он.
Но я стоял на своем.
– Тебя. Это твое гарантированное будущее.
– Что ты несешь?! – Он был взбешен, и оттого явственнее проявился акцент.
– Я не бросаю слов на ветер, – я сказал так, как умею говорить солдатам, – так, чтобы ни тени сомнения в моих словах не проявилось. – Такую участь я тебе обеспечу и позабочусь о том, чтобы это радостное для тебя события стало известно многим.
Я ждал его реакции. Но все же для своего веса он среагировал очень быстро, чем удивил меня. Прыжок был совершен из сидячего положения, через стол, который, конечно, помешал, затормозив движение тела в конечной фазе. Но еще больше затормозили это движение мои встречные действия. Одновременно с его прыжком я сделал шаг вперед с выставленным локтем, который пришелся ему прямо в висок…
В различных видах единоборств, где используется ударная техника, прицельно в висок обычно не бьют. Там височная кость почему-то не считается нокаутирующей точкой, в отличие от челюсти. Вообще в понятиях обычного человека, удар в висок наносится чем-то тяжелым и жестким, и способен убить получившего такой удар. Да, согласен, височная кость в черепе человека – самая слабая и тонкая. Но пробивается и проламывается она только в строго определенной точке диаметром с человеческий палец. Знавал я одного специалиста из бандитов Северо-Кавказского региона, который как раз пальцем и бил в висок – и бил точно, проламывая кость и убивая противника. Но бил он его не в схватке, потому что нанести такой точный удар в бою сложно… Я же просто ударил локтем в область виска, хорошо зная, насколько опасно бывает получить такой удар.
Вес Магомеда Гасановича, по моим прикидкам, слегка превышал сотню килограммов. Мой вес был стабильным – чуть меньше восьмидесяти. И когда две такие массы со всей возможной резкостью двигаются во встречных направлениях, удар при столкновении бывает существенным. Но удар наносил я, а он стремился сделать захват, но на дальней дистанции, а не на той, на которую я резко выдвинулся. Он не успел подготовиться и не получил времени на исправление своей позиции. Удар был звучным. Голова Абдуллаева с хрустом ушла куда-то вбок от направления движения тела, а сам он рухнул на стол без движения животом вниз. Я хорошо знал, что после удара в висок локтем на какое-то время теряется координация движений, но сознание полностью человека не покидает. Случается, что нарушается зрение, и минут пять человек очень плохо видит. Но, опять же, находится почти в сознании. И потому я, воспользовавшись ситуацией, этого сознания его поспешил лишить, применив так называемый «хаммер»[12]. Затылок Магомеда Гасановича с таким ударом не справился. Это я почувствовал по сразу же расслабившимся мышцам его спины, на которую опирался второй рукой.
Половина дела была сделана. После «хаммера», полученного в область затылка, любой человек несколько минут будет приходить в себя, а потом еще долго страдать от головной боли, особенно в облачную погоду. Но этих нескольких минут мне должно хватить, чтобы устроить комедию. И я ее устроил – в соответствии с заранее продуманным сценарием жестокой, но необходимой для общего дела пьесы. Обежав вокруг стола, я с силой сдернул с Магомеда брюки, уже лишенные ремня. Как всякий ваххабит, он не носил трусов и сразу представил кабинету свою волосатую задницу, в которую я не постеснялся впечатать каблук своего башмака. Это, однако, в сознание его не привело. Не теряя времени, я подошел к двери и распахнул ее. Часовые упирали стволы своих пистолет-пулеметов в бока и в спину доставленного киллера Александра Селиванова.
– Заводите и этого, – скомандовал я.
Селиванов замер на пороге, разглядывая сцену, которая предстала его глазам. В глазах его промелькнули сомнение и растерянность.
Волосатая задница между тем зашевелилась.
– Будешь парой своему шефу? – спросил я. – Или тебя сделать его подругой?
Киллер молчал, только зубы сжал так, что они заскрипели. А Абдуллаев уже вернулся в сознание. Пусть и неторопливой поступью, но двигался он в правильном направлении. Попытался встать, но штаны помешали ему. Магомед подпрыгнул и подтянул штаны на пояс.
– Уведите этого, – кивнул я на Селиванова.
Стволы пистолет-пулеметов снова жестко ударили в ребра. Селиванов поспешил выйти, не столько выполняя команду, сколько стремясь сбежать от сложной и щекотливой в его понимании ситуации.
Генерал Лукьянов со старшим лейтенантом Сережей и капитаном Магомедовым через порог наблюдали за происходящим и вошли только после того, как увели Селиванова.
– Ну что ж, господин Абдуллаев, ты убедился в том, что не имеешь авторитета даже у собственных наемных убийц. Если уж Санек Селиванов тебя так привычно оприходовал, то что с тобой будет на зоне? Даже не на зоне, а уже в камере СИЗО[13]. Тебе трудно позавидовать…
– Что? – растерянно спросил Магомед, ощупывая свои ягодицы.
– Говорю, что позавидовать тебе трудно. Ты и за себя постоять не умеешь, и репутация у тебя сейчас подмоченная. Селиванов в СИЗО сразу расскажет, что с тобой было. И в столовой ты теперь будешь сидеть за последним столом.
Я сел, понимая, что Абдуллаев сейчас из-за растерянности, похожей на истеричный испуг, просто не в состоянии оказать сопротивления. К тому же Сережа вместе с Магомедовым подстраховывали меня и среагировали бы на каждое его резкое и агрессивное движение. Насчет Магомеда я еще мог сомневаться, а Сережа не подвел бы, он в острых ситуациях проявляет себя всегда хорошо.
– Ну, так что? – спросил я.
– Что? – переспросил мой несчастный оппонент.
– Ты Селиванова простишь или не простишь? Будешь и дальше с ним в любовь играть или врагом его посчитаешь?
Абдуллаев молчал больше минуты.
– Ты же сам понимаешь, Валар…
– Я-то понимаю. Но ты стоишь перед уже свершившимся фактом. И потому у тебя теперь только два пути. Будешь слушать?
– Говори…
Магомед сказал это неуверенно и даже с заметной усталостью. Настолько неуверенно, что я сразу понял – его гордость и самодовольство я жестоко и безжалостно сломал, и этот излом останется с ним на всю жизнь. Но жалости и вины я не почувствовал. Теперь осталось додавить его логикой. А логика – такая вещь, что может любой аргумент перевернуть с ног на голову, если только владеешь положением и можешь вертеть им по своему усмотрению.
– Ты можешь отправиться на «зону» – и сам понимаешь, что будет там с тобой после сегодняшней истории. Мы позаботимся, чтобы Селиванов оказался неподалеку, хотя это сложно, поскольку ему грозит «пожизненное», а они в общих «зонах», даже в «строгих», не сидят. Тебе же особый режим не светит…
– Мне вообще ничего не светит, – слабо попытался возразить Магомед Гасанович. – У меня даже оружия не было.
– Но в твоей сумке, что была досмотрена в присутствии понятых там же, на вокзале, обнаружен пакет с пятьюстами граммами героина… – сказал я убедительно. – Ты думаешь, за это ничего не бывает?
Абдуллаев не стал возмущаться и спрашивать о сумке, о понятых, которых, естественно, не было, и о героине. Он отлично понимал, как легко все это организовать при желании. И только голову склонил.
– Так что, хочешь на зону? Тогда мы сразу пригласим адвоката, которого выделим тебе из собственного, можно сказать, кармана. А потом можешь и своего нанимать. Дело будет уже сделано, и твой адвокат тебе ничем не поможет. Не помогут и деньги. Ты много раз откупался от следствия и суда; в этот раз не откупишься, потому что слишком высоко замахнулся. Такое не прощается.
– А второй путь? – спросил он.
– Откровенность, – проявил я почти спартанскую краткость, но вместил в одно слово очень много смысла.
– Я готов, – недолго думая, согласился Магомед.
– Значит, договорились.
– А Шурик…
– Кто?
– Селиванов…
– Ты не хочешь, чтобы он много болтал?
– Я бы сам оторвал ему язык.
– Селиванов погибнет при попытке к бегству. Это не сложно организовать. Но это при условии, что ты будешь нам не просто полезен, а очень полезен. Так что сам подумай…
– Я же сказал – я готов.
Свои властные нотки он еще не совсем потерял, от этого отвыкнуть сложно. Но со временем отвыкнет. Все, кого ломают психологически, привыкают. И становятся совсем другими людьми. Это многократно проверено на практике.
Я посмотрел на генерала. Николай Владимирович послал капитана Магомедова за дознавателями. Значит, сейчас начнется серьезный допрос. Я на роль дознавателя не претендовал и вышел из кабинета, куда сразу же вошли часовые; один из них по-прежнему держал в руках ремень Магомеда.