– Посмотри на меня!
Курица скрытный. Не любит, когда ему в душу лезут. В такие моменты чувствует себя устрицей, которой нож между створками засунули и шуруют.
– Я не могу быть счастливой, во мне какой-то дефект…
Блондинка опала вся. Оба сидели выпотрошенные.
Собрав силы, Курица стал производить слова:
– Ты беременна. Мы так долго этого ждали. Надо радоваться. Жизнь дана для радости.
Эти фразы вытаскивали его из трясины, будто лебедкой. Зацепился за камень, за пенек и теперь медленно подтягиваешь себя.
– Ты правда так думаешь или говоришь, чтобы меня успокоить? – робко спросила блондинка, снова обхватив его лицо ладонями, ловя его глаза своими.
Он отправил взгляд прямо ей в лицо.
– Я правда так думаю.
– Какая же я дура, забеременела и страдаю, вместо того чтобы радоваться!
Окрыленный тем, что зародыш депрессии удалось раздавить, гордый своими психотерапевтическими способностями, которые, говоря по правде, порядком развились за годы жизни с блондинкой, Курица взял лепешку, стал отщипывать.
– Можно на твоем почту проверить? – Курица кивнул на ее ноутбук. – Мой виснет.
– Конечно, любимый! – Она поцеловала его в губы. – Ты разослал свои работы?
Курица ждал ответа от галеристов и кураторов, которым отправил портфолио две недели назад. Все это время он по несколько раз в день проверял ящик, боясь пропустить судьбоносный ответ.
– Разослал.
– Ты очень талантливый. Я в людях не ошибаюсь.
Сразу открылась ее почта. Курица не читал чужих писем, даже заголовки и списки адресатов не пробегал глазами принципиально, но почта открылась на письме, к которому была приложена фотография. Малюсенькая картинка. Настолько маленькая, что не разглядишь, что изображено. Но он разглядел. И будто на бетонный столб налетел с размаху.
На фотографии блондинка ласкала другого мужчину. Его блондинка ласкала другого. Развалившегося в кресле, похожего на огромного холеного дога, мужика с фотоаппаратом. Она стояла на коленях, обернувшись к зеркалу, в котором оба отражались. И смотрела прямо на Курицу. И не прекращала ласк. И улыбалась.
В дверь постучали.
Рожать блондинка не хотела, детей не любила и не понимала, зачем они нужны. Организовывая фонд, она просто верила в то, что несколько десятков выживших малышей в год не сильно навредят планете на общем фоне перенаселенности, зато ее энергии найдется достойное, уважаемое обществом применение. Ей был нужен Курица. Будучи прагматичной, она понимала, что трудно найти другого мужчину, с которым не будет противно просыпаться по утрам, который не станет слишком сильно тянуть на себя одеяло семейного первенства, ободрит и приголубит в трудный момент.
А Курица, напротив, хотел наследника.
Сколько бахил она ради него изорвала о полы и лестницы больниц, сколько счетов оплатила. Врачи не могли прийти к определенному выводу. Одни склонялись к тому, что Курица бесплоден, то есть не окончательно бесплоден, но любая его попытка оплодотворения превращается в неподконтрольную науке лотерею с минимальным шансом на успех. Другие ссылались на ее возраст: что вы хотите, детородные функции снижены, не девочка уже. Намеки на годы выводили ее из себя. В своем здоровье она не сомневалась. Всегда залетала без проблем. Правда, не до того было. И мужики не те. Приходилось избавляться.
С каждой новой неудачной попыткой она все тверже решала родить и доказать, что здорова. И молода. Она забеременеет во что бы то ни стало.
Услышав стук в дверь, блондинка решила, что ее нет дома, и не шевельнулась. Она не любила, когда в дверь стучат.
Курица не мог отвести взгляд от экрана. Картинка подскакивала вплотную и отпрыгивала. Подскакивала и отпрыгивала. Как задиристый кавказец. Курица зажмурился – картинка тут как тут, на внутренней стороне век. Множество пульсирующих копий с зелено-золотыми горящими краями водили хоровод, бились о границы поля зрения, скатывались к центру.
Он не понимал, что делать с картинкой, липнувшей к глазам. Куда положить, где хранить?
Надо во всем признаться. Рассказать как есть. Я все видел, но я не специально. Я не шпионил. Не копался в твоей переписке, даже это письмо, открытое, не прочел. Фотография сама выпрыгнула. Сама.
Не поверит. И вообще, с какой стати он должен перед ней оправдываться. Это же не он голый на фотографии.
Дура! Не может ящик почтовый закрывать! Дура! Он ненавидел блондинку не за измену, а за то, что не сумела скрыть.
Но ведь на фотографии ничего нет. То есть они не занимаются ничем предосудительным. Да, оба голые. Да, она его трогает, но… Просто сфотографировались. На память.
А ведь это компромат. Пригодится. Приберегу, а когда настанет нужный момент, возьму да и выложу. Нет, мерзость.
Курица воткнул флешку. Сохранил фотографию. Закрыл почту. Опустил крышку ноутбука.
В дверь колотили.
Так стучатся представители власти. Именно такого стука боится блондинка. О таком стуке ей рассказывала мать – так стучали те, кто пришел за дедом.
Курица перевел взгляд на хлебный кусочек, который собирался отправить в рот, и сквозь залепившую обзор картинку, которую он попытался смахнуть рукой, увидел зеленые точки. Плесень. Курица поднес кусочек к глазам, присмотрелся. Хлебная гладь была усеяна бархатистыми, серо-зелено-синими, словно глаза блондинки, соцветиями.
Курица встал со стула, пошел, остановился у двери, отпер замок. На пороге стоял мужчина-дог с фотографии.
Курица толком не знал, хочет ли он ребенка. То есть, конечно, хочет, но… «Зачем дети?» – спрашивал он себя. Конечно, он не верит ни в какое бессмертие посредством детей. Просто набор полноценного горожанина: машина, квартира, ребенок. Двоюродная сестра Курицы, пока занималась карьерой, лет десять все повторяла, что детей не то чтоб не любит, а не чувствует к ним ничего. Но карьера застопорилась, а тут как раз парнишка один подвернулся. И сестра в скором времени родила дочку и не сильно переживала, когда парнишка растворился вдали. С тех пор она только и делала, что рассуждала о пользе детей и давала советы: «Ты не переживай из-за увольнения, просто роди ребеночка», «Не думай о том, как кредит вернуть, роди ребеночка». Из всего этого Курица вывел: ребенок – что-то вроде лекарства от скуки, которая наступает, когда заканчивается юность. Способ для покинутых женщин почувствовать смысл. Подтверждение своей нормальности, ликвидности, товарности.
Курица побаивался ребенка. Размышления и разговоры с друзьями не успокаивали. Ведь ребенок не то что бессмертия, он может и счастья, о котором все толкуют, не дать. Будет орать по ночам, требовать внимания, оттянет часть их доходов, будет болеть, попадать в неприятности, будет заставлять его, Курицу, волноваться, а он, Курица, очень нервный. Но самое главное, чего боялся Курица, что если родится сын, то он обязательно будет стыдиться его, отца. Сам Курица считал себя неудачником, которого будущий сын не решится знакомить со школьными приятелями. Однако отсутствие ребенка делало его еще большим неудачником. У всех его друзей имелись какие-никакие дети, а у некоторых даже по несколько. Друзья разводились с женами, подруги оставляли мужей, но дети подрастали, набирали вес и уже высказывали свое мнение о политической обстановке на Ближнем Востоке. Последней каплей стала полунормальная одноклассница, торчавшая всю жизнь на всем подряд и недавно разродившаяся розовощекими близнецами.
Мужчина-дог хлопнул его по плечу и, широко улыбаясь, по-хозяйски прошел в квартиру.
– Ну как вы тут? – спросил дог, чмокнув блондинку.
Курица смотрел в дверной проем, туда, где только что стоял дог. Он видел часть коридора, дверь квартиры напротив. Курица был защитником крепостных ворот, через которые прорвался враг. Он закрыл дверь и пошел в глубь жилища, откуда раздавались голоса.
Дог с легким скрипом крутился на высоком стуле возле стойки, распоряжался бутылкой сока и стаканом.
– Взболтай.
– Чего?
– Взболтай сок, прежде чем наливать, – пояснил Курица.
Дог задержал на нем взгляд, а потом расцвел улыбкой. Встряхнул бутылку и так и этак. Плеснул в стакан. Выпил. Шорты, майка, кроссовки. На груди пятно пота. Мясное, выпуклое, плотное, разработанное тело прожигало легкий спортивный наряд, перло наружу. Взгляд притягивал увесистый, толстый, плотный, пульсирующий, взмокший гульфик договых шортов.
Запах дога, орехово-травный запах его пота, сразу заполнил квартиру и стал проникать в ноздри. Курица попробовал дышать ртом, но ощутил вкус. Любовник его жены проникал теперь и в него, разжимал ему рот, раздвигал ноги.
– Есть хорошие новости. Мне в новом ресторане нужны картины. Хочу, чтобы ты показал свои вещи моему помощнику. Купим у тебя кое-что. Твой стиль – то, что нам надо.
Дог снова толкнул его.
– У нас будут обедать жулики и миллионеры со всего мира, твои картины пойдут нарасхват.
– У нас будут обедать жулики и миллионеры со всего мира, твои картины пойдут нарасхват.
Новый хлопок крепкой пятерней.
– Здорово, – отозвался Курица, став игрушкой: на нее жмут – она пищит.
– Что-то имеете против мексиканцев?
Дог указал на свинью-копилку, на которую блондинка нахлобучила маленькое сомбреро. Из тех, что горлышки бутылок с текилой украшают.
Курица задумался, он не мог решить, имеет он что-то против мексиканцев или нет.
– Шутка!
Хлопок по плечу.
Захотелось перехватить эту руку, крутануть, кулаком по печени, ногой под коленку. А когда свалится, бутылкой из-под сока. Не взболтанного.
– А это что?
Дог кивнул на старый матрас, прислоненный к стене.
– Новый купили, а этот никак не выкинем, – пояснила блондинка.
Курице показалось, что она издевается над ним, попрекает ленью. А он, художник, не обязан матрасы выкидывать.
Он схватил матрас и поволок к двери.
– Вызови дворника, он заберет! – гавкнул дог.
– Я сам, – буркнул Курица и загорелся лицом.
Блондинка пожала плечами, мол, пусть психует, не ее дело.
Они купили матрас на первое время, когда еще не было мебели. Радовались невысокой цене и тому, что продавался матрас рядом, у соседа на другом этаже. Блондинка натянула на матрас чехол, прежде чем стелить простыню. Сначала даже решили кровать не покупать. Спать на матрасе романтично, как будто студенты.
Теперь, прижимаясь к розам и листьям на ткани, касаясь ухом пятен, Курица выволок матрас за дверь и принялся ожесточенно толкать его в сторону лифта. В кабину как раз входила соседка, лоснящаяся от гордости кобыла с пузом, раздутым изнутри созревающим плодом, готовым со дня на день выкатиться наружу. Она улыбнулась, то есть растянула поджатые губы, сморщив личико в то, что принято называть улыбкой. Глядела при этом куда-то в сторону.
Дверцы лифта закрылись. Сердце колотило так же настырно, как колотил в дверь дог, как колотятся рвущиеся на свободу детеныши чудовищ, созревшие в человеческом теле. Курица стал подпрыгивать в такт сердцу, толкая дно лифта, пытаясь ускорить движение вниз. Беременная соседка поняла, что оказалась в замкнутом пространстве с человеком, опасным для нее и приплода, и забилась в угол, гипнотизируя электронный счетчик этажей, который, как назло, полз, словно придавленная крыса. Курица испытывал омерзение от близости будущей мамаши. Он видел ее почти регулярно. Здоровался. И даже спрашивал, как дела, а они с мужем интересовались, как дела у них с блондинкой. Теперь хотелось вломить этой тупой суке кулаком по испуганной морде за то, что она испугалась его. Раньше мирилась с его существованием, морщила мордочку в улыбку, а теперь увидела в нем опасную гадину, дикого русского. Курица протянул руку к ее животу.
– Пожалуйста, не надо, – проскулила эта идиотка.
«Как же я тебя ненавижу», – подумал Курица и погладил этот мясной, пульсирующий чужим сердечком потеющий шар, из которого скоро явится новое мясо, которое научится морщить мордочку, здороваясь с соседями, и торопливо прятаться в свою норку, едва увидев чужие слезы.
Дверцы раздвинулись. Беременная кинулась наутек. Шея взмокла, из подмышек лило, словно со сводов пещеры.
Как же они теперь? Как теперь разговаривать на балконе, выбирать в магазине продукты, обсуждать общих знакомых, неизменно приходя к выводу, что они самая счастливая пара?
Он моргал, пытаясь избавиться от маленького изображения, которое отпечаталось на сетчатке его глаз, как отпечатывается резко вспыхнувшая лампочка.
Они фотографировались. Он. Ее. Фотографировал. Она любит позировать. И теперь он прислал ей фотографию. И она ее уже видела. Письмо было прочитано. Сегодня утром, когда говорила о беременности, когда мечтала о вечной жизни. Она. Уже. Видела.
Курица из последних сил тащил неподъемную, символизирующую размером и окрасом все амбиции среднего класса, все его требования к роскоши, до сих пор пахнущую чужими людьми, обкончанную подстилку. Возле контейнеров стояло несколько точно таких же выброшенных матрасов. Выглядели они новее.
– Куда это вы, сэр? – окликнул охранник.
– Выкидываю, – раздраженно бросил Курица.
– А разрешение у вас есть?
– Зачем разрешение?! – тяжелое дыхание сбивало речь, Курица мотнул головой на выброшенные матрасы.
– Администрация здания берет за вывоз крупных вещей отдельную плату, – не без удовольствия пояснил охранник.
Курице показалось, что охранник злорадствует, все знает про его жену и дога и теперь с удовольствием зачитывает ему иезуитские правила, которые обязывают его, Курицу, волочить тяжеленный матрас обратно. Все сговорились, чтобы унизить его.
– Ты откуда, босс? – вступил в разговор дворник, усатый мордас средних лет, похожий на нобелевского лауреата, писателя Маркеса.
– Из семьсот первой.
– Иди в офис, плати сто пятьдесят и возвращайся с чеком.
Зачем спрашивать, из какой он квартиры, чтобы сказать: «Иди и плати»?
Избавление от покупки обходилось в две ее стоимости. Кроме того, перед ним стояли прекрасные, готовые ехать на свалку и потому совершенно бесплатные матрасы. Ста пятидесяти долларов в кармане не было.
Курица едва удержался, чтобы не бросить матрас прямо здесь и не сказать охраннику и дворнику, что они недоноски, ничтожества, один нигер, другой сраный латинос, что законы их – говно, пусть они эти сто пятьдесят себе кое-куда засунут, и что Маркес не такой уж хороший писатель.
– Могу вывезти твое барахло за сотню, – вполголоса предложил Маркес. – Эти чертовы менеджеры – сквалыги, не дают заработать. За десять лет ни одной премии на Рождество! Только футболки выдают, а цена им два бакса! – Маркес оттянул на груди белоснежную футболку с отложным воротничком и двумя пуговками под горлом.
– Двадцать, – предложил свою цену Курица.
– У меня семья, босс. Чем кормить детей? Да и с этим поделиться придется, – Маркес кивнул на охранника, который старательно делал вид, что не слышит их разговора.
Маркес распространял богатый букет ароматов, он пах просроченными продуктами из магазина здоровой пищи, травяными пилюлями для сосудистой системы, глотками вина со дна бутылок, недокуренными сигарами – одним словом, издавал запах помойки дома, населенного обеспеченными людьми.
Курица вызвал лифт.
– Подумай о боге! – горячо воскликнул Маркес, позабыв об осторожности.
– Двадцать пять, – рявкнул Курица, подумав о боге.
За стальными дверцами колыхнулось. Дверцы разошлись. Курица втолкнул матрас в лифт и вдавил цифру «7».
С догом Курица и блондинка познакомились меньше года назад. Почти сразу после покупки квартиры. Пятидесятилетний богач, наследник разнообразной недвижимости. Здоровый, крепкий, напористый, не чуждый прекрасного, увлекается фотографией, живет в пентхаусе прямо над ними. Стали часто общаться. Он ввел их в здешний круг. Не эмигрантское гетто, а настоящие белые американцы, немного евреи, но не слишком, с родословными, с бабкиным фарфором и дедовскими клюшками для поло. Местный бастион старой Америки, упорно сопротивляющийся латиноамериканской волне. Очень лестно.
Дог не голодал в детстве. Не сомневался в своей правоте. Твердо стоял на пружинистых ногах. Эффективный, плотно устроившийся в жизни. Курица мечтал быть таким. Они и внешне похожи. Могли бы сойти за братьев с разницей в возрасте в двадцать лет.
Дог показывал фотографии своих четверых детей. Два мальчика, две девочки. Крепкие, улыбчивые парни, спортивные красавицы в школьной форме. Журнальное счастье. Сын от такого будет ладным, пропорциональным, трезвомыслящим. Дочь вырастет настоящей леди, научится маскировать подлости, увлечется верховой ездой. Никакой суеты. Взвешенные решения. Правильное питание. Чинные похороны. А пожалуй, хорошо, что его ребенок – от этого широкогрудого, нестареющего, обтянутого качественной загорелой кожей самца. Наши мечты воплощаются в наших детях. Дети должны быть лучше родителей. Он ее понимает. Понимает, почему она сфотографировалась с ним голышом. Как можно с ним не сфотографироваться? Он бы и сам сфотографировался.
Курица долго стучался в дверь, пока ему открыли. Дог и блондинка над чем-то смеялись.
– Зачем ты притащил матрас обратно?
– Нужно вызывать специальную службу.
– Что-то новенькое, – удивился дог. – Ты, наверное, попал не на того дворника. Обычно даешь полтинник, и они все сами вывозят, еще спасибо говорят. Наши друзья латино-пипл.
Дог шутливо указал на свинью в сомбреро. Блондинка ухмыльнулась.
– Ну, я пошел. Тебе надо будет подъехать в ресторан после обеда. Посмотришь интерьер, прикинешь, где картины развесить.
Курица кивнул.
Главное, все шито-крыто. Она ему в нос ничего не тычет. Дог грань не переходит. Он сам виноват, что напоролся на фотографию.
– Спасибо! – Курица вдруг набросился на дога, сжал его плечи, стал трясти. – Спасибо!