В то время никто не спрашивал мнения судетских немцев. Земли, где они жили, непосредственно граничили с Германией, так что никого никуда не нужно было переселять в случае вхождения в состав рейха. Но эта область находилась в составе Чехословакии, правительство которой за прошедшие годы ограничило участие местных немцев в управлении страной, отказавшись предоставить им автономию. В результате немецкое национальное меньшинство, составлявшее порядка 3 миллионов человек, единогласно поддерживало будущее мероприятие, несмотря на всю его сомнительность в политическом плане.
Полагаю, что чешское правительство само могло бы справиться с этой зияющей раной, если бы обращалось с немцами должным образом. Но обстоятельства сложились так, что любое напряжение на германо-чешской границе приводило к усилению сепаратистских настроений среди судетских немцев. Особенно они обострились после того, как произошло присоединение к рейху Австрии.
Во время заключения австро-германского соглашения об аншлюсе чешского посла в Берлине заверили, что происшедшее никак не затронет интересы его страны. В Праге и в Париже делались попытки представить эти контакты, осуществлявшиеся Герингом и Нейратом, как отказ Германии от каких-либо намерений в отношении судетских земель.
Прикрывшись договором с Францией (а также с СССР. – Ред.), чехословацкое правительство продолжало обращаться с судетскими немцами прежним образом – несмотря на возраставшие требования судетского сообщества о признании их прав на самоопределение, о чем свидетельствовали результаты местных выборов, прошедших в апреле 1938 года, и так называемые «карлсбадские требования» (восемь требований, выдвинутых лидером судетских немцев Генлейном (сын немца и чешки (1898 – 1945), покончил с собой 10 мая в американском лагере после объявления о безоговорочной капитуляции), означавших полную автономию для судетских немцев. – Ред.).
Ни эти требования, ни любые другие подобные шаги, предпринимавшиеся уже летом судетскими немцами, не представлялись для одобрения в министерство иностранных дел. Гитлер инструктировал своих людей, Генлейна и Франка, руководствовался собственным мнением и шел своим путем, что стало ясно для министерства уже в конце марта 1938 года. Все это не обещало ничего хорошего. С другой стороны, Нейрат сказал мне, что в свой день рождения, 20 апреля, Гитлер говорил ему, что достиг вершин успеха во внешней политике и что никто не должен натягивать лук. Где же была истина?
Ответ на поставленный вопрос дали контакты с английским послом. Невилл Хендерсон прибыл в Берлин в 1937 году и вначале ничем особенным себя не проявил. Это был почтенный карьерный дипломат, много повидавший на своем веку. Он выглядел моложаво, не был женат и слыл дамским угодником, всегда демонстрировал элегантную небрежность, но никогда не появлялся без красной гвоздики в бутоньерке. Хендерсона считали спортсменом, любителем бокса и кровавых видов спорта. Он предпочитал беседы в узком кругу, обладал здравым смыслом и тактом, искренне желал сохранить мир.
Посетив меня 20 мая 1938 года, он передал обеспокоенность чехов передвижениями германских войск вблизи границы, особенно в Саксонии. Естественно, Хендерсон не разделял настроения чехов, осознавая, что они должны пойти на определенные жертвы в судетском вопросе, необходимые, чтобы избежать войны. В беседе со мной Хендерсон хотел получить официальное подтверждение того, что германское руководство не будет обращать внимание на поступавшие из Чехии подстрекательские призывы. Оказавшись в щекотливом положении, я связался по телефону с генералом Кейтелем и тотчас дал Хендерсону необходимые dйmenti{Официальное опровержение (фр).}, совпавшие с имевшимися у него сведениями.
Чешское правительство действительно провело мобилизацию, попытавшись объяснить ее сосредоточением германских частей на границе. Случившееся вызвало беспокойство в Лондоне и привело к так называемому «воскресному кризису». Но он рассосался так же быстро, как и возник.
Однако Риббентропу совсем не понравилось, что я дал Хендерсону официальное опровержение слухов. С его точки зрения, я должен был отказаться отвечать на вопрос, связанный с военными проблемами, и указать послу на дверь. И напротив, Гитлер по мере развития конфликта обнаружил, что мое отношение ему помогло.
С того времени Хендерсон стал оказывать нам свою поддержку – до тех пор, пока наше намерение разрешить судетско-германский вопрос развивалось в мирном русле. Проблема становилась все более острой, и дальше ее замалчивать было нельзя. Свои надежды Хендерсон связывал с решениями и мудростью военного руководства. Последние никоим образом не стремились к войне, поскольку ни армия, ни авиация не были к ней подготовлены. Чувствовавший себя не в своей тарелке Геринг присоединился к миротворцам. Он казался более прозорливым, чем обычно, и никак не выглядел как Железный Герман, согласно народной молве (фронтовик, ас люфтваффе Первой мировой войны и любимец женщин, Герман Геринг был весьма популярен в народе (вплоть до массированных бомбардировок Германии англо-американцами). – Ред.). В 1938 году он показал свой характер как сторонник мира.
Мои разногласия с Риббентропом продолжались. 22 мая, через два дня после вышеупомянутого визита Хендерсона в министерство иностранных дел, я сделал следующую запись: «Сегодня грубо разговаривал с Риббентропом, когда он заявил, что мы могли спровоцировать чехов. «Я совершенно не согласен с вами!» – кричал я ему сегодня в аэропорту Темпельхоф (в Берлине. – Ред.), отказавшись дать ему отеческий совет. Через несколько минут он переменил свои планы немедленного вторжения на политический раздел Чешского государства».
В соответствии с нашей информацией, наступил процесс «химического разложения», которого боялось чешское правительство и который мог бы не состояться, если бы оно поддалось требованиям судетских немцев о предоставлении автономии.
С тех пор британский посол не относился серьезно к Риббентропу. Он говорил мне, что не мог передавать в Лондон и половины того, что тот ему говорил. Примерно с этого времени у нас с Хендерсоном возникли доверительные отношения, продолжавшиеся до самого его отъезда из Германии после разразившейся в 1939 году войны.
К сожалению, недельный кризис имел неожиданные последствия. Мировая пресса совершила непростительную психологическую ошибку в конце мая 1938 года, распространив историю, что Гитлер поддался иностранному давлению по поводу чешского вопроса. Гитлер не смог стерпеть подобное утверждение, хотя оно и соответствовало истине. Известно, что диктаторы более чувствительно относятся к общественному мнению, чем монархи или президенты республик.
Поскольку Гитлер еще не затевал никаких военных предприятий, он, соответственно, не имел опыта по выходу из них. К сожалению, провокация со стороны иностранной прессы заставила его перейти к реальным действиям. Теперь он был решительно настроен, чтобы решить чешскую проблему с помощью силы, правда, тогда мне не было известно, в какие конкретные сроки он решил это сделать.
В начале июня я решил связать Риббентропу руки, вставив в меморандум мысль англичан, что жители судетских земель имеют право на самоопределение. 9 и 12 июня я изменил методику и объяснил министру, что, с другой стороны, военная мощь государства исключает возможность неожиданных действий. Я говорил, что нам нужно принять новые решения.
21 июля я дважды беседовал с Риббентропом и сделал следующие записи: «Сегодня Риббентроп удивил меня, заявив, что по чешскому вопросу министерству иностранных дел следует действовать решительно, настаивая на своем. Если бы мы рискнули и начали войну с Западом, то выиграли бы. Французы неизбежно потерпели бы поражение в великой битве на восточной границе Германии. И мы готовы к любой войне, как бы долго она ни длилась, поскольку мы хорошо обеспечены сырым мясом. Кроме того, Геринг построил так много самолетов, что мы превосходим любого противника... Я ответил, что не верю во все это и что мы не должны пускать пыль в глаза. Я не верю, что мы победим в этой войне. Верно, что можно покорить страну, захватив ее или заставив голодать, но неверно думать, что этого можно достичь с помощью авиации, поэтому я не понимаю, как мы можем выиграть в этой войне, ибо я также не верю в наши возможности вести длительную войну. Тогда Риббентроп немного остыл».
Спустя неделю я снова попытался переубедить Риббентропа, на сей раз в Зонненбурге. Чтобы защитить себя с запада во время чешского кризиса, мы воздвигли обошедшийся в огромную сумму так называемый Западный вал, оборонительный пояс, который, как полагали, создает серьезное препятствие для Франции в любой наступательной войне, которую она может затеять против Германии.
Этот Западный вал стал важным аргументом для Риббентропа. Министр хотел, чтобы наша дипломатическая миссия выставляла на посмешище всякую идею, связанную с готовностью англо-французской армии выступить с вооруженной поддержкой чехов. В этой связи он написал циркуляр, в котором предсказывал несомненную победу Германии в будущей войне.
Этот Западный вал стал важным аргументом для Риббентропа. Министр хотел, чтобы наша дипломатическая миссия выставляла на посмешище всякую идею, связанную с готовностью англо-французской армии выступить с вооруженной поддержкой чехов. В этой связи он написал циркуляр, в котором предсказывал несомненную победу Германии в будущей войне.
Содержание записки привело к дальнейшим разногласиям между мной и Риббентропом. И в письменной, и в устной форме я выражал мнение, что циркуляр никоим образом не укрепит нашу миссию. Нашей делегации не поверят, если она выскажет свои аргументы в столь пафосных формах. Я также говорил, что Риббентропу следует говорить своим послам то, что им следовало высказывать, но при этом он не должен смотреть на них как на слабоумных.
Позже Риббентроп немного пригладил некоторые свои высказывания, но похоже, что он сам верил в то, что написал. Я же в то время верил в заявление, содержавшееся в записке, что «после решения проблемы судетских немцев Германию следует рассматривать не как жертву колониальной проблемы, а как одну из успешных наций Европы». Возможно, мне следовало бы понять тогда более четко, что не всем заявлениям можно было доверять.
Все же нашлось двое счастливых людей, выигравших от этого парламентского кризиса: наша дочь Аделаида и ее жених Бото-Эрнст. Видя, какой угрожающий оборот принимают дела, они ускорили свое венчание, перенеся его с осени на лето. Но даже в столь счастливые дни беспокойство не оставляло меня.
19 августа Риббентроп объяснил мне, что Гитлер твердо решил урегулировать чешский вопрос с помощью оружия. Увидев мое несогласие, Риббентроп, как я записал позднее, «начал распространяться по поводу темы ответственности, заметив, что я подчиняюсь только ему, он – Гитлеру, а Гитлер – немецкому народу, эту теорию я поддержать не мог». Риббентроп также объяснил мне, что Гитлер никогда не совершает ошибок, его самые трудные решения и действия (оккупация Рейнланда) уже относятся к делам давно минувших дней. Мне же остается только верить в гений фюрера, как делает и сам Риббентроп, основываясь на личном опыте. Если я еще не подчинился «слепой вере» (он использовал клише, широко бытовавшее в то время), то, испытывая дружественные чувства, я должен это делать. Позже я пожалею, добавил Риббентроп, если не смогу так сделать, особенно когда пойму, что факты обернутся против меня.
Однако я по-прежнему не оставил попыток исцелить господина фон Риббентропа от его опасных романтических навязчивых идей. Накал достиг высшей точки, поэтому казалось своевременным попытаться избежать надвигавшейся катастрофы другими средствами и иным образом. Первая возможность напрашивалась сама собой и обеспечивалась состоявшимися в то лето событиями. Это был визит венгерского регента Хорти (Миклош Хорти (1868 – 1957) – контрадмирал (1918), диктатор Венгрии в 1920 – 1944 годах. Позже в эмиграции. – Ред.) в Берлин, а затем его поездка на германскую часть побережья Северного моря. Моя жена, вынужденная сопровождать мадам Хорти, услышала спонтанно брошенную им реплику: «Нам следует сделать так, чтобы мы не оказались втянутыми в новую войну».
Все действия Хорти во время поездки отличались дружелюбностью поместного венгерского дворянина и прямотой бывшего морского офицера. При дворе императора Франца-Иосифа I он был адъютантом. Во время Первой мировой войны Хорти был героем военного флота двуединой монархии (Австро-Венгрии. – Ред.). Он был постоянным регентом венгерского монарха, отличался прекрасным воспитанием и воспринимал как должное традиционные нормы добропорядочного общества. Поэтому официальный мир Третьего рейха был совершенно чужд Хорти, и в своих взаимоотношениях с его представителями он испытывал некоторые трудности, поскольку ему приходилось скрывать свою неприязнь.
Хорти сопровождали министры Имреди и Канья, последний тщательно изучил состояние дел в Третьем рейхе и ненавидел его. Полагаю, что именно ему принадлежала идея использовать поездку, чтобы добиться безопасности для Венгрии, не предпринимая при этом никаких рискованных шагов и не становясь возможным призом в лотерее Гитлера. Стремясь избежать любых угроз, Канья от имени Венгрии поддержал соглашение с Малой Антантой (Чехословакия, Румыния, Югославия, создана в 1920 – 1921 годах. – Ред.), поступившее к нам одновременно с визитом. Оно однозначно показывало, что Венгрия не хочет втягиваться в германо-чешские разногласия. Риббентроп и Гитлер прореагировали на него в соответствии с собственными представлениями. 23 августа, находясь на борту лайнера «Патрия», я сделал следующую запись в связи с происходившим: «Риббентроп спросил у венгров (Имреди и Канья), каково будет их решение, если Гитлер выполнит свое намерение и ответит силой на новую провокацию со стороны чехов. Ответ венгров показал, что уже предприняли определенные меры... Герр фон Риббентроп заявил, что Англия и Франция вмешиваться не станут. Англия не станет рисковать благополучием своей страны по столь незначительному поводу. ...Герр фон Риббентроп подчеркнул, что любой, кто выскажет ревизионистские взгляды, может воспользоваться ситуацией и принять определенное участие в том, что будет сделано».
Как я отметил в своих записях, Имреди «вздохнул с облегчением, когда Гитлер заметил, что в данном случае он ничего не требует от Венгрии... Хотя, по справедливости, тот, кто хочет есть, сначала должен помочь в приготовлении пищи». Очевидно, что венгры вначале хотели посмотреть, как будут развиваться события, и, если все пойдет хорошо, они стали бы участвовать, а если же все пойдет не так, остались бы в стороне.
Как оправдались их расчеты? И не подвергали ли они себя опасности? Если европейскому конфликту суждено было разразиться, смогла бы Венгрия действительно избежать вовлечения в неизбежно фатальный для Германии исход? Полагаю, что в то время никто так не думал. Имреди, Канья, а также граф Чаки дали мне хороший совет, чтобы в связи с судетским конфликтом мы попытались добиться цели путем переговоров, а не рисковали развязыванием войны. Я же ответил, что, поскольку свежему глазу виднее, они должны высказать свое мнение не мне, а лично Гитлеру, чего требуют и дружественные связи между нами.
Мне не удалось выяснить, насколько настойчиво наши гости отстаивали свою точку зрения. Возможно, побоявшись обидеть Гитлера, они упустили свой шанс разрешить чешский кризис. Позже выяснилось, что они выдвинули свои требования спустя два месяца после начала переговоров в Мюнхене.
Визит Хорти на флот позволил мне коротко побеседовать наедине с Гитлером. Фон Риббентроп всегда стремился избегать моих разговоров с Гитлером или пытался сделать так, чтобы мы не оставались наедине. Однажды вечером в Киле, на квартердеке небольшой яхты «Грилле», мне неожиданно представилась такая возможность. Я попытался свести наш разговор к политике и дал Гитлеру понять, что, если война действительно разразится, я буду считать, что мои официальные обязанности закончились.
Поэтому я спросил у него, можно ли, если это действительно случится, перевести меня на один из боевых кораблей, стоявших на якорях вокруг яхты. Гитлер все понял, но никак не отреагировал на мои слова, чего бы мне искренне хотелось. Он только вопросительно посмотрел на меня, не удостоив ответом.
Перед нацистским партийным съездом я попытался еще раз предупредить Гитлера. В Штутгарте, в доме областного губернатора Мурра, где собирались немцы, приехавшие из-за границы, мы встретили Рудольфа Гесса. После обеда я откровенно объяснил Гессу, которого до этого видел только один раз, что Риббентроп дает Гитлеру плохие советы, особенно в том случае, когда говорит, что Франция и Англия не станут сражаться на стороне Чехословакии.
Очевидно, что они не хотели вступать в войну с нами, ведь и они, и мы были плохо к ней подготовлены. Но в политике бывают определенные вещи, которые следуют друг за другом точно так же, как ночь сменяет день. Поэтому, если мы решим судетский вопрос с помощью силы, а не путем переговоров, неизбежно произойдет война между Германией и западными державами. А Гитлер, очевидно, не хочет увидеть, как все, чего он достиг, будет уничтожено.
Трудно сказать, скрывал ли отвлеченный взгляд Гесса какое-либо понимание того, что ему говорили, или отвергал услышанное, а возможно, что Гесс так ничего и не понял. Когда я взглянул на часы, он спросил меня: «Что говорит герр фон Риббентроп?» Я ответил, что взгляды Риббентропа должны быть ему известны. Так я начал выступать со своей точкой зрения против Риббентропа. После нашего вторжения в Чехословакию Англия и Франция, видимо, будут втягиваться в войну с нами в течение двух или трех недель. Нам в этом случае остается только диктовать мир в Париже и Лондоне. Но поскольку мы не могли этого сделать, то, возможно, через шесть месяцев мы уступим. Я преднамеренно выдвигал свои аргументы оживленно, а не невозмутимо.