Саид умолял их сжалиться над ним, он кричал, обещал им большой выкуп, но они со смехом вскочили на коней и ускакали прочь. Еще несколько мгновений прислушивался он к легкому стуку лошадиных копыт, а потом понял, что погиб. Он думал о своем отце, о горе старика, когда сын не вернется к нему, думал о своем несчастье, о своей ранней гибели, так как он был совершенно уверен, что умрет на раскаленном песке мучительной и медленной смертью от голода и жажды или что шакалы растерзают его. Солнце поднималось все выше и немилосердно жгло ему лоб; с невероятным усилием удалось ему наконец повернуться, но это мало помогло ему. При этих усилиях дудочка на цепочке выпала из-под его одежды. Он долго трудился, пока не дотянулся до нее ртом; наконец губы его коснулись дудочки; он попробовал подуть в нее, но и в эту ужасную минуту она отказывалась служить ему. В отчаянии опустил он голову на грудь, и наконец палящее солнце оглушило его, и он погрузился в глубокое забытье.
Много часов спустя Саид очнулся от шума вблизи себя, в то же время почувствовав, что кто-то схватил его за плечо; он испустил крик ужаса, так как подумал, что к нему приблизился шакал и сейчас растерзает его. Теперь его схватили также за ноги, но он чувствовал, что это не когти хищного зверя, а руки человека осторожно касались его; в то же время он услыхал разговор двух или трех лиц. "Он жив, - шептали они, - но он принимает нас за врагов".
Наконец Саид раскрыл глаза и увидал над собой лицо маленького толстого человека, с маленькими глазками и длинной бородой. Тот обратился к нему с ласковыми словами, помог ему приподняться, подал еду и питье и рассказал, пока он подкреплялся, что он купец из Багдада, что зовут его Калум-Бек и что он торгует шалями и тонкими покрывалами для женщин. Он только что совершил путешествие по торговым делам, возвращается сейчас домой и вот нашел его еле живым и истощенным, лежащим на песке. Великолепное платье и сверкающие камни кинжала юноши привлекли к себе его внимание; он сделал все, чтобы оживить его, и. в конце концов, это удалось ему.
Юноша поблагодарил за спасение жизни, хорошо понимая, что без вмешательства этого человека он умер был жалкою смертью; и так как у него не было средств, чтобы отправиться дальше, да и не хотелось одному и пешком блуждать по пустыне, он с благодарностью принял место, предложенное ему на одном из тяжелонагруженных верблюдов купца, решив, что сперва поедет с ними в Багдад, а там постарается примкнуть к путешественникам, едущим в Бальсору.
Дорогой купец много рассказывал своему спутнику о чудесном повелителе правоверных, о Гаруне аль-Рашиде. Он рассказал ему о его любви к справедливости и о его необыкновенном уме, как он самые сложные дела решает простым и удивительным образом; между прочим, он привел рассказы о канатном плясуне и о горшке с маслинами, - рассказы, известные каждому ребенку, но которым очень дивился Саид. "Наш господин, повелитель правоверных, - продолжал купец, - наш господин необыкновенный человек. Если вы думаете, что он спит, как все люди, вы очень ошибаетесь. Двух-трех часов сна на рассвете ему достаточно. Я знаю это наверное, так как Мессур, его первый приближенный, приходится мне двоюродным братом, и хотя он молчалив, как могила, когда дело касается тайн его господина, все же он, ради близкого родства, намекает порой то на одно, то на другое, тем более если видит, что человек просто голову теряет от любопытства. Вместо того чтобы спать, как все люди, калиф рыщет ночью по улицам Багдада, и редко проходит неделя без того, чтобы он не натолкнулся на приключения, так как вы знаете, - да это и из рассказа видно, который так же правдив, как слово пророка, - что он делает свой обход не на лошади, в полном параде и окруженный стражей и с сотней факельщиков, как бы он мог это делать, если б пожелал, а переодетый то купцом, то корабельщиком, то солдатом, а иногда и муфтием, - так он ходит повсюду и смотрит, все ли в порядке.
Оттого-то и нет на свете города, где бы так вежливо обращались по ночам с первым встречным, как в Багдаде; ведь так же легко наткнуться на калифа, как на какого-нибудь грязного араба из пустыни, а деревьев растет достаточно, чтобы задать порку хотя бы всем жителям Багдада и его окрестностей".
Так говорил купец, и Саид, как ни мучила его тоска по отцу, все же радовался мысли увидать Багдад и знаменитого Гаруна аль-Рашида.
Через десять дней они прибыли в Багдад, и Саид был поражен великолепием этого города, как раз тогда достигшим наибольшего блеска, и любовался им. Купец пригласил его в свой дом, и Саид охотно принял его приглашение, тем более что только теперь, в людской сутолоке, пришло ему в голову, что тут кроме воздуха и воды из Тигра да ночлега на ступенях какой-нибудь мечети ничего нельзя иметь даром.
На другой день после приезда, когда он оделся и сказал себе, что в этом великолепном воинском наряде он спокойно может показаться на улицах Багдада и, может быть, даже привлечет к себе взоры не одного человека, в комнату к нему вошел купец; он погладил бороду и сказал:
- Все это очень хорошо, молодой господин! Но что вы будете делать дальше? По-моему, вы изрядный мечтатель и не думаете о завтрашнем дне; или у вас столько денег с собой, что вы можете жить сообразно платью, которое носите?
- Дорогой господин Калум-Бек, - проговорил юноша, смущаясь и краснея. Денег у меня нет, но, может быть, вы одолжите мне немного, чтобы я мог вернуться домой; мой отец вознаградит вас сполна.
- Твой отец, молодчик? - воскликнул купец громко расхохотавшись. - Верно, солнце растопило твой мозг. Неужели ты думаешь, что я поверил сказке, которую ты рассказал мне в пустыне, что у тебя в Бальсоре богатый отец, что ты единственный сын, будто на тебя напали арабские разбойники и ты жил в их стане и прочее, и прочее? Меня тогда еще возмущала твоя дерзкая ложь и твое нахальство. Я знаю, что все богатые люди в Бальсоре - купцы, я с ними со всеми вел дела и слыхал бы о Бенезаре, если бы его имущество равнялось хотя бы шести тысячам туманов. Итак, значит, ты наврал, что ты из Бальсоры, или же твой отец бедняк, и его беглому сыну я не дам взаймы и медной полушки. И потом, это нападение в пустыне. Где это слыхано, с тех пор как мудрый калиф Гарун сделал безопасным пути пустыни, чтобы разбойники осмеливались грабить караван, да еще уводить в плен людей? И это должно было бы стать известным; но на всем моем пути, да и здесь, в Багдаде, куда стекаются люди со всех концов света, никто об этом не говорил. Это вторая ложь, бессовестный молодой человек!
Бледный от гнева и негодования, Саид хотел было перебить злого старикашку, но тот кричал громче него и к тому же еще размахивал руками.
- И в третий раз ты сказал неправду, наглый лжец, когда рассказывал о стане Селима. Имя Селима знакомо всем, кто хоть раз говорил с каким-нибудь арабом; но Селим известен, как самый страшный и жестокий разбойник, а ты смеешь рассказывать, что убил его сына и тебя тотчас же не изрубили в мелкие куски; да ты так далеко заходишь в своей дерзости, так далеко, что говоришь совершенно невероятные вещи, будто Селим защищал тебя от всей шайки, принял тебя в свою палатку и отпустил без выкупа, вместо того чтобы повесить на первом попавшемся дереве, он, которому случалось вешать путников только для того, чтобы посмотреть, какую они состроят рожу, когда будут болтаться на веревке. О, отвратительный лжец!
- А я повторяю и буду повторять, - воскликнул юноша, - что все это правда, клянусь моей душой и бородой пророка!
- Что? Ты клянешься своей душой, своей черной, лживой душой? Кто же тебе поверит? И бородой пророка, - ты, у которого у самого нет бороды? Кто доверится тебе?
- Правда, у меня нет свидетелей, - продолжал Саид, - но разве не нашли вы меня связанным и умирающим?
- Это ничего не доказывает, - отвечал тот, - ты одет, как знатный разбойник, и очень возможно, что ты напал на кого-нибудь, кто оказался сильнее тебя, он одолел тебя и связал.
- Хотел бы я видеть, как связал бы меня один или даже двое, - возразил Саид, - если б мне сзади на голову не накинули аркана. Вы на вашем базаре, конечно, не знаете, на что способен хотя бы и один человек, если только он владеет оружием. Но вы спасли мне жизнь, и я благодарю вас. Но что же вы теперь хотите сделать со мной? Если вы мне не поможете, мне придется просить милостыню, а я не хочу просить у равных себе. Я обращусь к калифу.
- Так? - сказал купец, насмешливо улыбаясь. - Так вы обратитесь не к кому иному, как к нашему всемилостивейшему владыке? Вот это я называю просить милостыню по благородному. Ну, все же запомните, благородный молодой человек, что вы не попадете к калифу помимо моего двоюродного брата Мессура, и мне стоит только сказать слово, и главный евнух будет знать, как ловко вы умеете обманывать. Но молодость твоя трогает меня, Саид. Ты можешь исправиться, из тебя может еще выйти толк. Я возьму тебя с собой в мою лавку на базаре, там ты послужишь мне год, а по прошествии его, если не захочешь больше у меня оставаться, я заплачу тебе и отпущу тебя на все четыре стороны, в Алеппо или в Медину, в Стамбул или в Бальсору, - хотя бы даже к неверным. Даю тебе время на размышление до полудня; если ты согласен, - прекрасно, если же нет, то я подсчитаю по сходной цене твои путевые издержки, место на верблюде и прочее; ты мне отдашь за это твою одежду и все, что у тебя есть, и я выброшу тебя на улицу, - тогда ступай, проси милостыню у калифа или у муфтия, на ступеньках мечети или на базаре, где тебе угодно.
- Это ничего не доказывает, - отвечал тот, - ты одет, как знатный разбойник, и очень возможно, что ты напал на кого-нибудь, кто оказался сильнее тебя, он одолел тебя и связал.
- Хотел бы я видеть, как связал бы меня один или даже двое, - возразил Саид, - если б мне сзади на голову не накинули аркана. Вы на вашем базаре, конечно, не знаете, на что способен хотя бы и один человек, если только он владеет оружием. Но вы спасли мне жизнь, и я благодарю вас. Но что же вы теперь хотите сделать со мной? Если вы мне не поможете, мне придется просить милостыню, а я не хочу просить у равных себе. Я обращусь к калифу.
- Так? - сказал купец, насмешливо улыбаясь. - Так вы обратитесь не к кому иному, как к нашему всемилостивейшему владыке? Вот это я называю просить милостыню по благородному. Ну, все же запомните, благородный молодой человек, что вы не попадете к калифу помимо моего двоюродного брата Мессура, и мне стоит только сказать слово, и главный евнух будет знать, как ловко вы умеете обманывать. Но молодость твоя трогает меня, Саид. Ты можешь исправиться, из тебя может еще выйти толк. Я возьму тебя с собой в мою лавку на базаре, там ты послужишь мне год, а по прошествии его, если не захочешь больше у меня оставаться, я заплачу тебе и отпущу тебя на все четыре стороны, в Алеппо или в Медину, в Стамбул или в Бальсору, - хотя бы даже к неверным. Даю тебе время на размышление до полудня; если ты согласен, - прекрасно, если же нет, то я подсчитаю по сходной цене твои путевые издержки, место на верблюде и прочее; ты мне отдашь за это твою одежду и все, что у тебя есть, и я выброшу тебя на улицу, - тогда ступай, проси милостыню у калифа или у муфтия, на ступеньках мечети или на базаре, где тебе угодно.
С этими словами злой человек покинул юношу. Саид с презрением поглядел ему вслед. Его бесконечно возмутила бесчестность этого человека, который намеренно подобрал его и заманил в свой дом, чтобы подчинить своей власти. Он огляделся, не удастся ли ему бежать, но на окнах были решетки, а дверь на запоре. Наконец, после долгих колебаний, он решил, что для начала примет предложение купца и послужит у него в лавке. Он понял, что больше ему ничего не остается и что даже если б ему и удалось бежать, без денег он все равно не доберется до Бальсоры. Но он порешил также, как только представится случай, обратиться за помощью к самому калифу.
На следующий день Калум-Бек отвел своего нового слугу в свою лавку на базаре. Он показал Саиду все шали и покрывала и прочий товар, которым торговал, и объяснил юноше его главную обязанность. Она заключалась в том, что Саид, наряженный в костюм купеческого слуги, а не в доспехах воина, с шалью в одной руке и с покрывалом в другой, должен был стоять в дверях лавки и зазывать проходящих мужчин и женщин, показывать им товар, называть цены и приглашать их сделать покупку; вскоре Саиду стало ясно, почему Калум-Бек избрал именно его для этого занятия. Сам он был маленький, безобразный старикашка, и когда он стоял в дверях лавки и зазывал народ, то соседи его, а иногда и прохожие, отпускали по поводу его остроты, мальчишки дразнили его, а женщины называли пугалом; но все с удовольствием глядели на молодого стройного Саида, который с достоинством зазывал покупателей и ловко и красиво умел держать покрывало.
Когда Калум-Бек убедился, что число его покупателей увеличивается, с тех пор как Саид стоит у дверей, он стал ласковее с молодым человеком, стал лучше кормить его и выразил намерение всегда одевать его в красивые и нарядные одежды. Но Саида мало трогали эти доказательства более благосклонного отношения к нему хозяина, и он весь день и даже ночью во сне только и думал о том, как бы вернуться в родной город.
Однажды в лавке было сделано много закупок, и все рассыльные, разносившие товары по домам, были уже отосланы, когда пришла еще женщина и кое-что купила. Выбрав вещи, она потребовала, чтобы кто-нибудь за вознаграждение отнес товары к ней домой.
- Через полчаса все будет вам послано, - ответил Калум-Бек, - а до тех пор вам придется немного подождать или самой поискать себе носильщика.
- Как? Вы купец, а хотите навязать своим покупателям носильщиков со стороны? - воскликнула женщина. - Такой парень, воспользовавшись суматохой, как раз и убежит с моим свертком. А к кому мне тогда обращаться? Нет, это ваша обязанность, по базарному обычаю, доставить мне мою покупку на дом, и к вам я и обращаюсь.
- Но подождите лишь полчаса, уважаемая! - говорил купец, все тревожней оглядываясь по сторонам. - Все мои рассыльные уже отосланы.
- Плоха та лавка, где нет лишних рассыльных, - отвечала злая женщина. - Но ведь вот стоит молодой бездельник. Пойди сюда, паренек, бери сверток и ступай за мной.
- Стой! Стой! - закричал Калум-Бек, - ведь это моя вывеска, мой выкликала, магнит! Ему нельзя отходить от порога!
- Чего там? - отвечала старая дама и без долгих слов сунула сверток Саиду под мышку. - Плохой тот купец и плохие у него товары, раз они сами за себя не говорят и вывеской им служит бездельник-мальчишка. Ступай, ступай, парень, ты получишь на чай!
- Так беги же во имя Аримана и всех чертей! - пробормотал Калум-Бек своему магниту. - Да смотри, скорей возвращайся обратно; эта старая ведьма чуть не довела меня до крика; если б я не уступил ей, вышел бы скандал на весь базар.
Саид последовал за женщиной, которая с поспешностью, несколько неожиданной в ее возрасте, пошла через рынок и по улицам. Наконец она остановилась перед великолепным домом и постучалась, широкие двери распахнулись, она стала подниматься по мраморной лестнице, сделав знак Саиду следовать за собой. Вскоре они очутились в высоком и обширном зале, полном такой роскоши и великолепия, каких Саид не видал за всю свою жизнь. Там старая дама в изнеможении опустилась на подушку, приказала молодому человеку положить сверток, подала ему мелкую серебряную монету и велела уходить.
Он был уже у дверей, когда звонкий и нежный голос позвал его: "Саид". Удивляясь, что его тут знают, он оглянулся и - на подушке вместо старухи увидел необычайную красавицу, окруженную многочисленными рабами и служанками. Саид, онемев от изумления, скрестил руки и сделал глубокий поклон.
- Саид, дорогой мой мальчик, - сказала красавица, - как я ни сожалею о несчастьях, приведших тебя в Багдад, все же это единственное, судьбой предопределенное место, где может решиться твоя участь, раз ты покинул родительский кров прежде, чем тебе исполнилось двадцать лет. Саид, твоя дудочка еще у тебя?
- Конечно, она у меня! - радостно воскликнул Саид, вытаскивая золотую цепочку. - И может быть, вы и есть та добрая фея, которая подарила мне этот талисман, когда я родился?
- Я была подругой твоей матери, - отвечала фея, - и буду и твоим другом, пока ты сам будешь хорошим человеком. Ах, зачем твой отец был так легкомыслен и не последовал моему совету! Ты избежал бы многих бед.
- Значит, так должно было случиться, - возразил Саид. - Но, милостивая фея, прикажите сильному норд-осту запрячься в вашу облачную колесницу, посадите меня в нее и в несколько минут доставьте меня в Бальсору, к моему отцу; я терпеливо пережду там шесть месяцев, которые мне осталось дожить до двадцатого года.
Фея улыбнулась.
- Ты хорошо понимаешь, как надо с нами говорить, - отвечала она, - но, бедный Саид, это невозможно. Я не в силах сделать для тебя ничего чудесного теперь, когда ты вне родительского дома. Даже из-под власти мерзкого Калум-Бека я не могу освободить тебя. Он находится под покровительством твоего могущественного врага.
- Стало быть, у меня есть не только добрая покровительница, но также и враг? - спросил Саид. - И мне кажется, я не раз уже испытал на себе его влияние. Но ведь вы можете помочь мне добрым советом. Не пойти ли мне к калифу и не попросить ли у него защиты? Он мудрый человек и защитит меня от Калум-Бека.
- Да, Гарун аль-Рашид мудр, - возразила фея, - но, к сожалению, он только человек. Он доверяет своему старшему евнуху, как самому себе, и он прав, так как испытал его и убедился в его верности. Но Мессур так же верит твоему Калум-Беку, как самому себе, и в этом он не прав, так как Калум-Бек дрянной человек, хотя он и родственник Мессуру. Калум к тому же лукав, и по приезде сюда он тотчас побывал у своего двоюродного брата, евнуха, и рассказал ему о тебе множество небылиц, а тот, в свою очередь, пересказал их калифу, так что если б ты сейчас явился во дворец Гаруна, тебя бы дурно там приняли, - Гарун не поверил бы тебе. Но есть другие средства и возможности приблизиться к нему, и в книге судеб написано, что ты приобретешь его расположение.
- Это, конечно, плохо, - печально сказал Саид, - значит, мне еще некоторое время придется побыть в услужении у мерзкого Калум-Бека. Но одну мою просьбу, милостивая государыня, вы все-таки можете исполнить. Я обучен военному искусству, и самая моя большая радость - военные игры, где состязаются в бросании копий, стреляют из лука и сражаются тупыми мечами. Самые знатные юноши этого города каждую неделю устраивают такие игры. Но только люди в пышных одеждах, и к тому же только свободные, а не рабы, могут появляться на ристалище, и, конечно, не слуги с базара. Может быть, вы могли бы содействовать тому, чтобы раз в неделю я имел лошадь, подходящие платья и оружие и чтобы мое лицо не так легко можно было узнать?