Секунду-другую Потапов ошалело мигал, - дымок из его безмолвно открытого рта шел сейчас беспрепятственно и ровно, - и возмущенно хлопнул себя по ляжкам.
- Так чего ж ты мне сколь время голову дуришь?
По рупь семьдесят чего ее покидать - не инвалид какой! Ты уж тогда сиди. У тебя свое, у меня свое. Побегу, коль так, - машина-то ждать не будет. Ах, твою мать!..
Потапов юркнул в сарай, вроде бы даже перестав прихрамывать, - Тарас Константинович, посмеиваясь, поднялся тоже. Характер вздорный, шумливый, а мужик работящий, немного их осталось, старой совхозной гвардии...
Откуда-то нанесло тучу, по дороге пробежали первые редкие капли, входя в горячую пыль, как гвозди в сырое дерево. Тарас Константинович остановился, заслышав позади машину, посторонился.
Вернувшийся из капиталки "газик", ядовито сияя зеленой нефабричной краской, визгнул надежными тормозами, из него ловко, выставив сначала костыли, выпрыгнул Забнев. Загорелое его лицо дышало бодростью, на ухо упала тяжелая светлая прядь, глаза довольно блестели.
- Откуда, Александр Федорыч?
- В пятом был. Потом в сады завернул.
- Ну, как там?
- У Гладышева все наготове. А в садах - вот, - Забнев достал из кармана небольшое с горячими кровинками яблоко. - Подпорки ставят. Скоро, Тарас Константинович, скоро!
Яблоко было теплое, от него исходил тонкий запах - не такой густой и сильный, каким через неделю-другую пропахнет весь совхоз, а робковатый, неожиданный и поэтому особенно нежный и тревожащий. То, что на падалке чернела дырка, из которой, любопытствуя, выползал белый гофрированный червячок, значения не имело.
8
Вот и кончилась великая тишина в садах! Стоя на высоких стремянках, хмельными голосами перекликались молоденькие сборщицы - пока не угомонятся, не накланяются от ветки до легкой ивовой корзины; по дорогам потянулись подводы с безостановочно и смачно жующими возчиками, побежали юркие "Беларуси" с прицепами; отпыхиваясь бензином, тяжело покачивали кузовами солидные трехтонки. И груз у всех один - яблоки, яблоки...
Яблок было столько и дух от них исходил такой крепкий, дурманный, что казалось, на них уже и смотреть тошно, а не то что есть! И все-таки нет-нет да и опять выберешь, какое позавлекательней, - краснобокое, покрытое девственно-сизой пыльцой, - и опять кусанешь его, захлебываясь ядреной свежестью. Шумной многоголосой жизнью сады жили теперь до позднего вечера; они подавали о себе знак даже по ночам, когда из шалаша, сонно позевывая, выходил сторож и - больше для начальства, чем для острастки, бабахал из берданки холостым патроном: не сплю, мол, чуете?..
Третий раз за весну и лето изменили сады и свой цвет. Кипенно-белые в мае, сплошь зеленые в июне, они теперь с каждым днем становились все наряднее, расточительно увешанные, как новогодние елки, то красными, то желто-восковыми плодами - так что и листьев не было видно. Доверчиво и тяжело положили деревья нижние перегруженные ветки на деревянные подпорки; тронь ненароком - и тотчас на мягкую вспаханную землю рушится звонкий дождь.
По-прежнему тихо и зелено было только в дальних садах, где росли поздние сорта - главное богатство и гордость совхоза. Здесь совсем еще недавно провели очередные работы по уходу - опрыскивание и культивацию, и деревья с терпеливым достоинством ждали своего часа.
Издали яблони казались пустыми, но стоило подойти к ним вплотную, и они милостиво показывали литые шары, такие же еще зеленые, как и прикрывавшие их листья.
Это для них, аристократов садов, загодя готовили обшитые изнутри мешковиной корзины - чтобы не побились при съеме; для них складывались тюки прессованной стружки - чтобы бережно проложить в ящиках плотные рядки, снарядив их в долгую лежку. Зато как же это и здорово - в зимний день, когда студеным синим пламенем полыхают снега, доставить такой ящик в магазин, снять легкую стружку и выложить на весы крупные, золотые, как солнце, плоды с отпотевшими боками, словно только что снятые с влажной от росы ветки!
Теперь с раннего утра под окнами конторы табунились машины: грузовые, легковушки, крытые автофургоны и неповоротливые, огромные, как склады на колесах, серебристые рефрижераторы; по мере, оформления документов машины устремлялись к упаковочному сараю, а то и прямо в сады, - взамен их, глуша моторы, подходили новые. Стоило Тарасу Константиновичу показаться в приемной, как его тотчас же обступали плотным кольцом шумные и настырные представители всяких торгов, орсов, урсов:
- Тарас Константинович!
- Товарищ директор!
- Сколько можно ждать?..
- В порядке очереди, только по очереди! - отбивался Тарас Константинович. - Пустой никто не уедет...
Но, случалось, уезжали и пустыми.
В кабинете он щедро подписывал наряды, госквитанции, распоряжения, отвечал на непрерывные звонки - все требовали яблок; терпеливо объяснял бедолагам, неосторожно приехавшим с одними письменными просьбами:
- Поймите, товарищи, - ничем не могу помочь. У нас такой же государственный план. Ведь не поедете же вы с такой бумажкой - "прошу отпустить" - в колхоз за пшеницей?.. Ну вот, и мы не можем. Поезжайте, получайте в управлении наряды и - милости просим!
Тарас Константинович мог выписать десяток килограммов рабочему совхоза, но продать, допустим, заводу пятьсот килограммов, без наряда, - если даже на эти пятьсот килограммов никто и не претендовал, - не имел права.
В центральных газетах появились уже корреспонденции о том, что в южных районах страны гибнут фрукты: местные торговые организации не успевают выбирать их, а реализовать их самим, без нарядов, запродав куда-нибудь на север, хозяйствам запрещено. Бездарная канитель эта, из-за которой государство терпит огромные убытки, тянется из года в год; вечерами, просматривая газеты Тарас Константинович гневно крякал, гнал беспокойные мысли: а ну, как и у них такое случится?..
Но пока - но сглазить бы - все шло неплохо. Веселое яблочное буйство захватило совхоз, район, область. Побывавший в городе Забнев рассказывал, что яблоками торгуют все магазины, ларьки, на каждом углу, центральный рынок ломится от фруктов. Первый сорт - двадцать копеек, второй - десять.
- Так и до пятака дойдет. - Забнев обескураженно покачал головой.
- Чудак ты! - засмеялся Тарас Константинович. - Я знаешь о чем всю жизнь мечтал? Чтоб они вообще бесплатно выдавались. Да, да! Верю, убежден - пусть я:
не увижу, а ты еще доживешь. Первое, что станет бесплатным, когда подойдем к коммунизму, будет хлеб, цветы и яблоки. Так что ты, Александр Федорович, не журись, а радуйся!..
Отпустив посетителей, Тарас Константинович шел в клуб, срочно переоборудованный под общежитие: из политехнического института в помощь совхозу прибывали студенты, потом - в упаковочный сарай, оттуда чуть не рысцой возвращался в контору, зная, что там уже, поджидая его, толпятся и в приемной, и в насквозь прокуренном коридоре. Казалось бы, задерганный, Тарас Константинович в эти первые суматошные дни словно помолодел, начисто забыл о своих хворобах и в полдень, проголодавшись, с удовольствием удирал в столовую, где хоть полчаса можно было посидеть спокойно.
Сегодня ему не дали и дообедать.
- Тарас Константинович, барыня приехала! - взволнованно сообщила ему на ухо прибежавшая секретарша.
- Что, что? Какая барыня? Ты что - не того?
- Самая обыкновенная, - шепот секретарши стал обиженным. - Сама сказала - помещицей тут была, Аносова.
Утратилось вдруг ощущение реальности; проверяя себя, Тарас Константинович огляделся: в открытое окно, наискосок, видно было одноэтажное красного кирпича здание конторы с аляповатой Доской почета у входа; свисая с потолка, посредине столовой болталась облепленная мухами липучка, в раздаточном окошке мелькала белая повариха; наконец, все так же, выжидательно наклонившись, стояла перед ним секретарша с подбритыми или выщипанными бровями. Все было как всегда, все было на месте, - Тарас Константинович крякнул.
- И что ей надо?
- А я откуда знаю? Сказала - хочет повидать директора.
- Где она сейчас?
- В кабинет провела. Дала ей газетки да за вами скорей.
- Забнев вернулся?
- Нет, не видала.
Тарас Константинович отодвинул тарелку, пожал плечами.
- Хм... Ну ладно, иди. Сейчас я.
Он хотел было идти следом, но вовремя одумался, критически окинув сверху вниз - свое привычное одеяние. Черт-те знает, откуда эта нежданная гостья свалилась! Может, из-за границы - теперь оттуда всякие являются. Ляпнет еще где-нибудь, что директор советского совхоза - шаромыжник какой-то!..
Дома, бурча, Тарас Константинович облачился в новые серые брюки, вышло кстати, что когда-то, собираясь к Забневым, погладил их, - и в нейлоновую сорочку; закатал рукава и, помедлив, надел на волосатую коричневую руку золотые часы - подарок треста к шестидесятипятилетию. Тикают... А уж насчет пиджака - ни, ни, хоть тут сам премьер, свой ли, заморский ли, окажись!
Пока он переходил дорогу, вспомнил: когда они с Санькой Свистом первый раз пришли зачем-то на барскую усадьбу, в аллее навстречу им попалась молодая барыня.
Ни лицом, ни осанкой она не была похожа не только на баб, но и на своих деревенских девок. Она неторопливо прогуливалась под белым зонтиком, в белом же длинном платье, из-под которого показывались и снова прятались блестящие туфельки. И пахло от нее чем-то необыкновенным.
Санька, цыганистый и бойкий, почтительно сдернул картуз, а когда она, кивнув, прошла мимо, тонкая и душистая, оглядел ее со спины, восхищенно щелкнул языком.
- Это краля! С такой бы на всю ночку в омете - а, Тараска?
Деревенские мальчишки, они в пятнадцать лет знали, по крайней мере теоретически, уже все; в шестнадцать, случалось, и женились.
"Вот ведь как получается, - размышлял Тарас Константинович, входя в приемную, - Санька Козырев погиб в войну в звании полковника-артиллериста, а барыня, чужой человек по самой своей природе, жива. Интересно все-таки она или не она?"
- Тут, что ли?
- Тут. - Секретарша смотрела на директора во все глаза, словно но узнавая.
- А Забпев?
- Не был еще.
Тарас Константинович недовольно хмыкнул, обреченно толкнул дверь.
Отложив газету, невысокая седая старушка в роговых очках поднялась со стула, сделала навстречу мелкий шажок.
- Здравствуйте. Как я понимаю, вы и есть директор - Тарас Константинович?
- Он самый. - Тарас Константинович мотнул головой. - Садитесь, прошу вас.
- Спасибо.
Он прошел за свой стол, сел сам и почувствовал собя увереннее. Ничего импортного в этой старушенции по было. Просто старенькая, похожа на учительницу-пенсионерку: белые, гладко причесанные волосы, кофточка с длинным рукавом, черная юбка.
- Чем могу служить?
- Прежде всего посмотрите, пожалуйста, мой паспорт. - В выцветших глазах старушки мелькнула грустная смешинка, она щелкнула запором дорожной сумки. - Пожалуйста.
- Зачем? - Тарас Константинович пожал плечами, внимательно, однако, пробежав все графы. Бессрочный.
Аносова Надежда Федоровна, 1895, место рождения г. Сызрань, служащая... Паспорт был пожелтевший, старенький, как и его владелица, и такой же аккуратный.
Задержался Тарас Константинович только на дате рождения: на шесть лет старше его...
- Вы, конечно, удивлены моим появлением?
- Да нет, не очень...
- Жизнь прожита, потянуло навестить родные места.
Отсюда хочу проехать еще в Сызрань. - Аносова смущенно, словно извиняясь, усмехнулась, мягко блеснули золотые коронки. - Это, наверно, уже патология...
У нее было круглое, еще чистое лицо, с тихим старческим румянцем, слабый подбородок иссечен мелкими морщинками, под черными ободками оправы висели деликатные мешочки. От прежней молоденькой помещицы сохранились одни только брови - хотя и поредевшие, но все такие же высокие и гордые.
Тарас Константинович понимал ее желание: даже зверь, чуя конец, жмется к своей норе, - не то что человек. Понимал он и другое: ей, старой барыне, с ее цепляющейся за былое памятью, дорого здесь все то, что с мальчишек было ненавистно ему; понимал, что всю свою жизнь, унаследовав от деда и отца извечную мужицкую ненависть к барам, он, по существу, никогда не переставал бороться с ее классом и победил его; понимал, говоря еще прямее, что сидящая перед ним вежливая благообразная старушка и он сам люди, чуждые друг другу, и все-таки, к удивлению своему, ничего, кроме снисхождения и легкого любопытства, не испытывал к ней. Так полярно изменились за эти десятилетня их роли, положение, ощущение своего места и значения на земле.
- Ехала я сюда без всякого опасения, - продолжала Аносова. - Насколько я помню, очень плохой памяти мы о себе не оставили...
Уловив, должно быть, в глазах директора что- то ироническое, она округло развела руками.
- Ну, может быть. Сужу я, конечно, предвзято...
Муж, по натуре своей, был незлобивый - уверяю вас.
Служил он потом все время в Гатчине. Райзо, по-моему, называлось - так, кажется?
- Да, райзо.
- Он ведь агрономом был. Умер в тридцать девятом. - Старушка подняла спокойные усталые глаза. - А я виновата, по-моему, еще меньше. Разве только в том, что родилась дворянкой. Да замуж за помещика вышла...
Директор выжидательно слушал, как бы приглашая к продолжению, - Аносова заговорила снова, негромко и задумчиво:
- Не стану вас обманывать: муж, конечно, труднее привыкал... А у меня характер был другой, что ли. Необщительней, вероятно... И работа мне очень нравилась:
служила я в Публичной библиотеке, во французском отделе. Так вот всю жизнь безвыездно в Ленинграде и прожила.
- А в войну? - не удержался Тарас Константинович.
- И в войну - тоже, - спокойно подтвердила Аносова, на секунду сжав маленькие бесцветные губы. - Там у меня сын погиб, в ополчении. Кандидат технических наук был...
Она мелко, по груди, перекрестилась, провела под очками платочком.
Какой-то рубеж в их чуть странной, односторонней беседе был перейден, сипловатый голос директора впервые прозвучал искренне и участливо. Почувствовала эту неуловимую перемену и Аносова.
- Очень бы мне хотелось денек-другой пожить здесь.
Походить. - Она снова, виновато поблестев очками, заговорила негромко и сдержанно: - Если можно, конечно.
За все, что нужно, я уплачу.
- Пожалуйста. Конечно, можно.
Извинившись, Тарас Константинович вышел в приемную, прикрыл за собой дверь.
- Беги в столовую, скажи, чтоб приготовили чегонибудь. Чай пускай покрепче заварят, яблоки на вазу.
Первое могут подать, а этот чертов гуляш чтоб и показывать не смели! Сам с ней, скажи, приду. Ясно?
- Ясненько.
- Потом зайди в приезжую - пусть посмотрят, ночевать будет. Человек пожилой - чтоб удобно было. Тоже ясно?
- Тоже ясненько. - Секретарша вспорхнула с места, не удержалась: - Ой, да какой же вы сегодня нарядный, Тарас Константинович, - прямо не узнать!
Пришел Забнев, видимо уже предупрежденный секретаршей; поздоровался, пытливо и - тут же - разочарованно взглянул на Аносову. Тараса Константиновича такая быстрая смена выражения позабавила: в воображении человека, родившегося после революции, русская помещица должна была бы выглядеть, вероятно, несколько иначе! Представляя главного агронома, директор посмотрел на него с упреком. "Где же ты раньше-то был? - так можно было объяснить этот взгляд. - Хотел я, по совести говоря, на тебя спихнуть старушенцию. Да уж ладно, и так обошлось..."
Вести светские разговоры Забневу было некогда; правильно решив, что для этого хватит и одного директора, он вежливо осведомился у гостьи о дороге, о самочувствии и, как только кто-то заглянул в кабинет, тут же взмахнул костылями. Ловок! - позавидовал ему вслед Тарас Константинович.
Запыхавшаяся секретарша подала, наконец, знак, что можно идти обедать, Тарас Константинович галантно поднялся.
- Прошу вас.
Он перевел ее через дорогу и уже на ступеньках предупредил на всякий случай:
- Столовая у нас рабочая. Сами понимаете - не ресторан.
- А, по-моему, тут мило. - Аносова, войдя, оглядела небольшое помещение с двумя длинными, вдоль стены, столами, только что покрытыми белыми скатертями, и с расставленными на одном из них вазами с яблоками.
Старушка с удовольствием поплескалась под умывальником за марлевой занавеской, вышла к столу посвежевшая; от нее, как и когда-то, слабо и нежно пахло незнакомыми духами.
- Пробуйте, это из наших садов, - Тарас Константинович придвинул вазу.
Аносова срезала с яблока маленькую дольку, смакуя, съела, - на лице ее появилось выражение удовольствия.
- Прелестное яблоко. Как называется, интересно?
- Панировка. А это - московская грушовка. - Довольный, Тарас Константинович снисходительно махнул рукой. - Все это сорта незамысловатые, летние. А есть отличные: кальвиль, синап зимний, жигулевское.
- Ого! А у нас, помню, антоновка да анис. И все, кажется.
- Не удивительно. Сколько у вас под садом было?
- Десятин пятнадцать - я особенно не вникала. Помню только, что большой сад. Муж им очень гордился.
Тарас Константинович легонько усмехнулся.
- А у нас восемьсот пятьдесят гектаров. Только плодоносящих.
- Боже мой! - поразилась Аносова. - Да куда же столько?
- Как куда? Людям. Теперь ведь яблоко - не господская забава.
Спохватившись, Тарас Константинович покашлял, - Аносова добродушно рассмеялась:
- Тарас Константинович! Очень прошу вас: не говорите со мной ни как с больной, ни как с совершенно чужим человеком. Хотите вы или не хотите, но за пятьдесят лет и я советской стала.
- Ладно, - пообещал Тарас Константинович, рассмеявшись так же легко и свободно.
Обед стоил копейки - Аносова решительно уплатила эти копейки сама из старомодного кожаного портмоне с двумя белыми, заходящими друг за друга горошинками запора.
Зарумянившись, она коснулась платочком влажного лба, глаза ее из-под очков смотрели благодарно и размеренно.