— Что это значит, Лен? — обескураженно спросил Старки.
— Пресса.
— О Боже, — простонал Старки. — Ну, соединяй.
— Минутку.
Некоторое время в трубке был слышен только треск, потом раздался голос.
— …Команда Львов, говорит Команда Львов, вы слышите меня, Голубая База? Раз… два… три… четыре… это Команда Львов…
— Слышу вас, Команда Львов, — сказал Старки. — Это Голубая База Один. Что случилось?
Тоненький голосок без остановки говорил минут пять. Ситуация сама по себе была пустяковая, как понял Старки, потому что компьютер еще два дня назад обрисовал ему подобную ситуацию.
Доктор в Сайп Спрингс оказался чрезмерно болтлив, и писаки из местной газетенки сумели связать положение в Сайп Спрингс с положением в Арнетте, Вероне, Коммерс Сити, а также в городке Поллистон, штат Канзас. Именно в этих городах эпидемия распространялась с невероятной скоростью. В списке, предоставленном компьютером, числились двадцать пять городов в десяти штатах, и в каждом из них поочередно возникали случаи болезни.
Значит, ничего уникального в Сайп Спрингс не случилось. Уникальной можно было бы считать только Арнетту.
Важно было другое. Старки перебил говорящего.
— Запишите все, что я сейчас скажу.
— Минутку, сэр. Записываю.
Старки замолчал, крутя в пальцах телефонный шнур, думая о последствиях того, что он сейчас прикажет…
— Вы здесь, Голубая База? Мы не слышим вас! Алло! Алло!
— Я здесь, Львы, — наконец отозвался Старки. — Отставить записывание. Слушать приказ. Ликвидировать журналистов. Как поняли?
Тишина. Легкое статическое потрескивание.
— Я спрашиваю, как поняли приказ?
— О Боже! — раздался тоненький голосок.
— Повтори приказ, сынок.
— У-у-у… ликвидировать журналистов.
— Очень хорошо. Выполняйте, — спокойно сказал Старки.
— Есть, сэр.
Раздался щелчок, и потрескивание исчезло. Старки услышал голос Лена Крейтона:
— Билли?
— Да, Лен.
— Я все записал на пленку.
— Прекрасно, Лен, — саркастически сказал Старки. — Можешь включить эту информацию в свой отчет.
— Ты не понял, Билли, — возмутился Лен. — Ты поступил правильно. Я это отлично понимаю.
Старки устало прикрыл глаза. Он вдруг почувствовал себя совсем одиноким.
— Я рад, что ты одобряешь меня, Лен, — сказал он прерывающимся голосом и повесил трубку.
Сейчас он чувствовал себя Джеком Потрошителем над трупом одной из жертв. Он вспомнил Фрэнка Д.Брюса и его последний приют. Потом усилием воли взял себя в руки.
* * *К югу от Хаустона, проехав Сайп Спрингс, мчался автомобиль. Это был «понтиак» прошлых лет выпуска, и пределом для него были восемьдесят миль в час. Внезапно из-за поворота навстречу «понтиаку» вынырнул «форд» и стал, перегородив дорогу.
Водитель «понтиака», тридцатишестилетний журналист из местной газеты, едва успел притормозить, чтобы предотвратить столкновение. Он резко крутнул руль влево, и машину вынесло на обочину.
— О Боже! — воскликнул сидящий на заднем сидении фотограф. Он уронил камеру на пол и судорожно уцепился за ремень безопасности.
Из «форда» вышли двое ребят. Рассерженный водитель «понтиака» выскочил на дорогу:
— Эй, вы!
— Послушай, — нервно сказал из машины фотограф. — Мне кажется, нам лучше не…
Но водитель направлялся к двоим из «форда», сжимая руки в кулаки.
— Вы, мерзавцы! — кричал он. — Вы чуть не убили нас, и я хочу…
Он четыре года прослужил в армии добровольцем, и поэтому хорошо узнал модель автоматов, которые возникли в руках у тех двоих.
Он уже жалел, что связался с ними; он был бы рад убежать, но ноги вдруг стали ватными. И тут парни из «форда» открыли по нему огонь. Через несколько секунд пули изрешетили его настолько, что никаких сомнений в его смерти не оставалось.
Сидящий в машине фотограф съежился от страха. Из уголка его рта текла слюна, но он не замечал этого. Он смотрел, как двое с автоматами неумолимо приближаются к нему. Вот один из них рывком распахнул дверцу машины, другой прицелился…
Еще через пару минут все было кончено. Ребята из «форда» подтащили «понтиак» к краю дороги и сбросили с обрыва. Машина летела вниз, ударяясь о камни. Вот она достигла дна ущелья, раздался громкий взрыв, клубы пламени устремились в небо…
В сегодняшних газетах Сайп Спрингса, да и в других техасских газетах, так и не появились сообщения ни о болезни, ни о прочих проблемах.
18
Ник открыл небольшую дверь в кабинете шерифа Бейкера, ведущую прямо в коридор, по обе стороны которого располагались тюремные камеры. В двух из них находились Винсент Хоган и Билли Уорнер. Напротив сидел Майк Чайлдресс. Еще одна камера была пуста и ждала Рея Буза.
— Эй, кретин, — окликнул его Чайлдресс. — Какого черта ты засадил нас сюда? Что мы такого с тобой сделали?
— Дай только выйти, и я лично откручу тебе голову, — пообещал Билли Уорнер. — И не только голову. Никто не соберет тебя из тех мелких кусочков, на которые я тебя разорву.
Только Винс Хоган молчал. Он был деморализован своим арестом и обещанием шерифа Бейкера, что против него — против них всех — будет выдвинуто обвинение в суде. Правда, шериф не сказал, что исход суда, где истец — Ник — выступит против трех или, если будет пойман Рей, четырех ответчиков, предсказать невозможно.
Ник был глубоко признателен шерифу Джону Бейкеру. Этот громадный человек заслужил ее даже не потому, что пообещал Нику, что ему, возможно, вернут его деньги, а просто потому, что заступился за юношу, которого избили и обобрали четверо подлецов. Он вел себя так, будто Ник был отпрыском какого-нибудь местного аристократического семейства, а не простым бродягой. А ведь большинство шерифов здесь, на Юге, не задумываясь, отправили бы Ника на исправительные работы, даже не пытаясь разобраться.
На личной машине Бейкера они съездили на работу к Винсу Хогану. Под сидением у Бейкера лежал пистолет, с которым он никогда не расставался.
Всю дорогу Бейкера знобило, и он, не переставая, трубно сморкался в огромный носовой платок. Ник, конечно, не мог этого слышать, но и глухому было ясно, что шериф здорово простужен.
— Итак, когда мы увидим его, я спрошу тебя: «Это один из них?» Ты кивком скажешь, что да. Просто кивнешь. Ладно?
Ник кивнул.
Винс работал в авторемонтной мастерской и как раз перебирал какой-то мотор, когда подъехали Бейкер и Ник. Он нервно улыбнулся Бейкеру, стараясь не смотреть в сторону Ника. Ник был бледен, и синяки на лице проступали особенно отчетливо.
— Привет, шериф, что это вы решили нас проведать?
Остальные рабочие, увидев машину, прекратили заниматься своими делами и столпились чуть поодаль.
Бейкер схватил Винса за руку и рывком развернул лицом к себе.
— Эй! В чем дело, шериф?
Бейкер повернул лицо так, чтобы Ник мог видеть его губы.
— Это один из них?
Ник отчетливо кивнул и на всякий случай указал на Винса рукой.
— Что это значит? — запротестовал Винс. — Я не знаю этого немого!
— Тогда как ты можешь знать, что он немой? Пошли, Винс, по тебе давно плачет тюрьма. Можешь попросить кого-нибудь привезти тебе зубную щетку.
Шериф повел арестованного к машине, не обращая внимания на вопли протеста. Винс протестовал и по дороге в город, и когда был отправлен в камеру. Лишь через несколько часов он угомонился. Бейкер не стал терять времени на объяснение заключенному его прав. Он просто ушел, оставив Винса под замком, и вернулся к обеду. Винс, голодный и испуганный, во всем сознался и все подписал.
Майка Чайлдресса взяли в час дня, а Билли Уорнера — в половине второго. Шериф действовал быстро, но все же кто-то успел предупредить Рея Буза, и он скрылся.
Бейкер пригласил Ника к себе домой — поужинать и познакомить со своей женой.
В машине Ник достал из кармана блокнот и написал:
— Мне очень жаль, что это ее брат. Как она перенесет это?
— Перенесет, — хрипло ответил Бейкер. — Я думаю, она немного всплакнет, но она знает ему цену. И еще она знает, что, в отличие от друзей, родственников не выбирают.
Джейн Бейкер оказалась миниатюрной симпатичной женщиной. Она действительно сначала заплакала, и Нику стало неуютно от сознания собственной, хотя и невольной, вины. Но она быстро успокоилась, тепло пожала ему руку и сказала:
— Очень рада познакомиться с тобой, Ник. Мне жаль, что виновник твоих неприятностей — мой брат.
Ник с признательностью сжал ее руку.
— Мне хотелось бы, чтобы ты попробовал ветчину, Ник. Я неплохо ее готовлю. Так, во всяком случае, считает он.
У Ника заурчало в желудке, и он заулыбался.
После десерта Джейн Бейкер обратилась к мужу:
— Ты плохо выглядишь. Слишком много работаешь, а ты простужен. Тебе необходимо полечиться.
— Ты плохо выглядишь. Слишком много работаешь, а ты простужен. Тебе необходимо полечиться.
Ник переводил взгляд с нее на него и удивлялся, как два столь разных по комплекции человека умещаются в одной постели. Хотя они явно были довольны друг другом. И вообще, это не мое дело, подумал он.
— Дорогой, не уходи никуда вечером. Полежи.
— Но у меня там заключенные. И если они не нуждаются в особом присмотре, их нужно хотя бы кормить и поить.
— Ник может сделать это, — предложила она. — А ты бы лег в постель. Иначе все это добром не кончится.
— Я не могу послать Ника, — слабым голосом сказал Бейкер. — Он глухонемой. И потом, он не мой заместитель.
— Ну так сделай его своим заместителем.
— Он не здешний житель.
— Поступай, как знаешь, — Джейн Бейкер начинала сердиться. — Это для твоего же блага.
Так Ник Андрос стал заместителем шерифа. Когда он готовился отправиться в контору шерифа, Бейкер в пижаме вышел из спальни. Он выглядел совсем изнеможенным.
— Я не очень рад, что она втравила меня в это, — сказал он. — И мне неудобно перед тобой. Но я очень слаб и действительно нуждаюсь в помощи.
Ник доброжелательно кивнул.
— У меня раньше был заместитель. Но он и его жена переехали отсюда после смерти их сына. Я не препятствовал их отъезду.
Ник кивнул.
— Надеюсь, все будет в порядке. Ты должен просто покормить их. У меня в столе там лежит пистолет, но не смей без крайней необходимости его трогать. Ни его, ни ключи, понял?
Ник кивнул.
— Если кто-нибудь из них будет симулировать болезнь, не верь. И вообще держись от них подальше. Если кто-нибудь пожалуется на здоровье, скажи, что доктор Соумс завтра утром осмотрит его. Утром я подъеду.
Ник достал из кармана блокнот и написал:
— Спасибо, что помогли мне. Спасибо, что засадили их за решетку.
Бейкер внимательно прочел написанное.
— И откуда ты такой хороший, парень? Как ты смог попасть в такую дыру, как наша?
— Это длинная история, — написал Ник. — Сегодня вечером я письменно изложу ее, и вы сможете прочесть.
— Что ж, дружок, давай. Я верю в тебя.
Ник кивнул.
— Главное — накормить их. Если эти негодяи останутся без ужина, то обвинят власти в негуманном отношении. Джейн позвонит в кафе, чтобы их официант что-нибудь принес.
— Только пусть входит без стука, потому что я не услышу.
— Ладно. — Бейкер немного помедлил. — Возьми в углу куртку. Она будет чуть великовата тебе, зато теплая. И будь внимателен и осторожен. Ты ведь не сможешь позвонить и попросить о помощи, если попадешь в беду.
— Я смогу позаботиться о себе.
— Да, я верю, что сможешь. Я попрошу кого-нибудь навестить тебя, если…
Он умолк. Рядом с ним возникла Джейн.
— Ты все еще задерживаешь этого беднягу? Пусть идет, а то появится мой дорогой братец и выпустит пташек из клеток.
Бейкер невесело рассмеялся.
— Думаю, братец твой сейчас по меньшей мере в Теннеси. — Он тяжело вздохнул. — Ладно, Джейн, я, пожалуй, лягу.
— Сейчас принесу тебе аспирин.
Она посмотрела через плечо на Ника, заботливо поддерживая мужа под локоть:
— Рада познакомиться с тобой, Ник. Даже при подобных обстоятельствах. Будь осторожен.
И Ник заметил в уголках ее глаз слезинки.
* * *Мальчик-официант в форменной рубашке через полчаса после прихода Ника в тюрьму принес в судках три обеда. За обед было необходимо расплатиться, и Ник в блокноте написал:
— За это нужно платить?
Мальчик внимательно прочел написанное.
— Конечно, — сказал он. — Контора шерифа получит счет. Слушай, а ты что, не можешь говорить?
Ник покачал головой.
— Плохо дело, — сказал официант и умчался так быстро, будто боялся, что Ник может засадить его за решетку.
В окошко на каждой двери Ник поставил по порции обеда. Заключенные к этому времени поутихли, и только Майк Чайлдресс по-прежнему осыпал Ника угрозами.
Не обращая на него внимания, Ник прошел в офис Бейкера, сел за стол, достал пачку бумаги, на мгновение задумался и написал заголовок:
«История жизни Ника Андроса.»
Потом остановился и улыбнулся. Он успел побывать в самых разных местах, но никогда не мог ожидать, что окажется за столом шерифа, охраняя трех заключенных, побивших и ограбивших его, и будет излагать историю своей жизни. Слегка подумав, он начал убористо писать:
«Я родился в Каслине, штат Небраска, 14 ноября 1968 года. Мой отец был независимым фермером. Они с мамой жили довольно обеспеченно, и деньги семьи хранились сразу в трех банках. Моя мать была на шестом месяце беременности, когда отец повез ее в город на грузовике на осмотр к врачу. По дороге с грузовиком случилась авария, и мой отец умер вследствие сердечного приступа.
Так или иначе, через три месяца мама родила меня, и я родился таким, какой есть. Вероятно, повлияла драма от потери мужа.
До 1973 года мама пыталась справляться с фермой сама, а затем отдала ее в аренду. У нее не было родственников, но она написала друзьям в Биг Спрингсе, штат Айова, и один из них приобрел для нее бакалейную лавку. Мы прожили там до 1977 года, когда мать погибла в результате несчастного случая. Ее сбил мотоцикл, когда она переходила улицу, идя с работы домой. В этом не было вины мотоциклиста, — простое невезение. Он даже не превышал скорость. Баптистская община устроила маме роскошные похороны. Эта же община послала меня в приют Младенцев Иисуса Христа в Дес Мойнесе. Это место, куда разные церковные общины направляют сирот для воспитания и обучения. Там я научился читать и писать…»
Он остановился на этом. Его рука немного устала с непривычки, но дело было не в ней. Ему было не слишком приятно ворошить воспоминания. Чайлдресс и Уорнер спали, Винс Хоган у зарешеченного окна курил сигарету и смотрел на пустую камеру, где должен был сейчас находиться Рей Буз. Казалось, Хоган сейчас заплачет, и Ник подумал, что нужно, наверное, сделать для него что-нибудь доброе, человечное. Но что? Еще ребенком из кинофильмов он узнал одно словечко. НЕКОММУНИКАБЕЛЬНОСТЬ. Это слово всегда песней звучало для Ника, и он чувствовал, что оно точно характеризует его состояние души. НЕКОММУНИКАБЕЛЬНЫЙ — таким он был всю жизнь.
Он вновь сел за стол и перечел написанное. Там я научился читать и писать. Да, написать это гораздо легче, чем научиться на самом деле. Он жил в мире безмолвия. Письмо было для него закрыто. Речь можно было понять по движениям губ, по степени раскрытия челюстей, по танцу языка. Мама учила его читать по губам, и она же показала ему, как выглядит на бумаге его имя — печатными буквами. Это твое имя, сказала она. Это ты, Ники. Но, конечно, она сказала это молча, жестами. Он не понял. Тогда она показала пальцем на лист бумаги и затем на Ника. Он понял. Самое худшее, если ты глухонемой, не в том, что живешь в полном безмолвии. Самое худшее, что не знаешь названия вещей. По-настоящему он понял, что такое имя, когда ему исполнилось четыре года. Он не знал, что высокие зеленые штуки называются деревьями, до шести лет. Он хотел это знать, но никто не подумал ему это объяснить, а просить он не мог: он был НЕКОММУНИКАБЕЛЬНЫМ.
Когда мама умерла, его почти все забросили. Дети дразнили Ника самым жестоким и безобразным образом. Они изгоняли его из своего круга — равные среди равных.
Он перестал стремиться к общению. Тогда ему стало легко переезжать с места на место, глядя на безымянные предметы, заполняющие мир. По губам играющих детей он понимал, во что они играют, но игры не привлекали его, как прежде. Он все чаще уединялся и мог часами созерцать передвижение облаков в небе.
Потом появился Руди. Большой мужчина со шрамами на лице и бритой наголо головой. Шесть футов и пять дюймов — много больше, чем Ник Андрос в то время. Впервые они встретились в комнате отдыха, где стояли стол, шесть или семь стульев и телевизор, который работал только тогда, когда сам этого хотел. Руди заметил Ника и вскоре подошел к нему. Он указал пальцем на свой рот, потом на уши.
Я глухонемой.
Ник отвернулся: зачем смеяться над несчастьем?
Руди обнял его.
Сердце Ника ухнуло куда-то вниз. Он открыл рот, и по щекам его полились слезы. Он не хотел быть рядом с этим бритым бугаем. Если этот жуткий тролль — глухонемой, то он, Ник, — нет, нет и нет.
Руди ласковым движением поставил Ника на ноги и подвел к столу. Там лежал лист бумаги. Руди указал сперва на него, потом на Ника. Ник переводил взгляд с бумаги на бритоголового. Он покачал головой. Руди кивнул и вновь указал на чистый лист. Затем достал из кармана карандаш и протянул Нику. Ник, будто обжегшись, отдернул руку. Руди указал на карандаш, затем на Ника, затем на лист бумаги. Ник вновь покачал головой. Руди вновь повторил всю комбинацию.
Ник заплакал сильнее. Лицо, покрытое шрамами, участливо смотрело на него. Руди вновь указал на лист бумаги. На карандаш. На Ника.