— Это чепуха, — раздраженно возразил Гарольд. — Это возможно только в отношении четырех штатов — Коннектикута, Роуд Айленд, Массачусетса и части Вермонта, — пересечь их за двадцать четыре часа, если правильно избрать маршрут, в противном случае невозможно и это.
— Откуда тебе это известно? — потрясенно спросила Франни.
— Из «Книги рекордов Гиннеса», — назидательно ответил Гарольд. — Знаю это как «Отче наш». Но это не страшно. Что, если мы поедем на мопедах? Или… не знаю… на мотоциклах?
— Гарольд, — грустно сказала Франни, — ты — гений.
Гарольд вспыхнул как маков цвет и с воодушевлением продолжил:
— На мотоциклах на следующее утро мы уже будем в Уэллсе. Мы поедем на «Хондах»… ты умеешь водить «Хонду»?
— Если сперва мы поедем медленно, я могу научиться.
— Что ж, тогда не будем спешить, — серьезно сказал Гарольд. — На дорогах никогда не следует спешить. Тише едешь — дальше будешь.
— Конечно, ты прав. Но стоит ли ждать до завтра? Почему бы нам не выехать сегодня?
— Потому что уже два часа дня. Далеко мы не уедем, и потом, нам нужно собраться. Проще найти все необходимое здесь, в Оганквайте, где мы знаем все. И, конечно же, нам нужны пистолеты.
Это было неразумно, подумала Франни, сразу же вспомнив о ребенке.
— Зачем нам пистолеты?
Он внимательно посмотрел на нее и подмигнул:
— Потому, что нам не помогут ни полиция, ни суд, и потому, что ты женщина, причем хорошенькая женщина, и некоторые люди… некоторые мужчины… могут быть… могут не быть… оказаться не вполне джентльменами. Вот почему.
Его щеки густо залила красная краска.
Он говорит об изнасиловании, поняла Франни. ИЗНАСИЛОВАНИЕ. Но кому захочется насиловать меня, МЕНЯ — БЕРЕМЕННУЮ? Хотя этого никто не знает, даже Гарольд. И потом, даже если сказать насильнику: НЕ БУДЕТЕ ЛИ ВЫ ТАК ЛЮБЕЗНЫ НЕ ДЕЛАТЬ ЭТОГО, ПОТОМУ ЧТО Я БЕРЕМЕННА? вряд ли услышишь в ответ: КОНЕЧНО, ЛЕДИ, ПРОСТИТЕ, Я ИЗНАСИЛУЮ КОГО-НИБУДЬ ДРУГОГО.
— Ладно, — ответила она. — Пистолеты. Но сегодня нам нужно отъехать как можно дальше.
— Я еще хочу кое-что здесь сделать, — сказал Гарольд.
* * *Франни не знала, куда ходил Гарольд. Вернувшись в четыре, он застал ее лежащей под деревом. Жестом он позвал девушку с собой. Они взобрались на крышу, и перед Франни открылась панорама вымершего городка. Прямо перед ней высилась водонапорная башня, на которой зеленой краской было написано:
УШЛИ В СТОВИНГСТОН, В ЭПИДЕМИОЛОГИЧЕСКИЙ ЦЕНТР
US 1 ДО УЭЛЛСА
ПОВОРОТ НА ШОССЕ 95 ДО ПОРТЛЕНДА
US 302 ДО БАРРЕ
ПРЯМО ПО ШОССЕ 89 ДО СТОВИНГТОНА
ПОКИНУЛИ ОГАНКВАЙТ 2 ИЮЛЯ 1990 ГОДА
ГАРОЛЬД ЭМЕРИ ЛАУДЕР ФРАНСЕЗ ГОЛДСМИТ— Я не знал твоего второго имени, — извиняющимся тоном сказал Гарольд.
— Отлично, — одобрила Франни, все еще разглядывая надпись. — Как ты туда взобрался?
— Это было не слишком тяжело, — самодовольным тоном сказал он. — Мне пришлось всего лишь встать на цыпочки.
— Ох, Гарольд, когда же ты станешь серьезным?!
— Никогда. Мы теперь одна команда, — сказал он, глядя на Франни с надеждой. — Или нет?
— Думаю, что да… пока своим безрассудством ты не убьешь себя. Есть хочешь?
Он кивнул.
— Голоден как волк.
— Тогда давай перекусим, а потом я смажу твои плечи маслом от ожога. Тебе следовало надеть рубашку, Гарольд. Ты не сможешь ночью заснуть.
— Преспокойно засну, — улыбнулся он.
Франни улыбнулась в ответ. Они перекусили и выпили по чашке чая, а позже, когда уже начало смеркаться, Гарольд пришел к дому Франни со свертком под мышкой.
— Это принадлежало Эми, — пояснил он. — Я нашел в комоде. По-моему, это подарок мамы и отца к окончанию школы. Даже не знаю, работает ли он, но все же поменял в нем батарейки.
Это был портативный фонограф в пластиковом футляре, излюбленная игрушка всех девчонок лет тринадцати-четырнадцати. Франни взяла его в руки — и глаза ее наполнились слезами.
— Что ж, — сказала она. — Проверим, работает ли он.
Он работал. И почти четыре часа они просидели на лужайке, положив на траву фонограф. Их лица были грустны и сосредоточенны, и в тишину летней ночи лились звуки музыки некогда живого мира.
34
Сперва звук не вызвал вопросов у Стью; он был всего лишь частью яркого летнего утра. Стью только что пересек небольшой городок Южный Райгейт в Нью-Хэмпшире, и сейчас его путь лежал через освещенную солнцем равнину. По обе стороны дороги росли кусты, названий которых Стью не знал. Ему, уроженцу Восточного Техаса, было непривычно видеть столь бурную растительность, к тому же чрезвычайно разнообразную. Откуда-то издалека доносился лай собаки, естественно вписывающйися в пейзаж.
Стью прошел почти милю, пока до него дошло, что собака, судя по звуку, находилась теперь где-то неподалеку, — это не вполне ординарное явление. Покинув Стовингтон, он видел немало мертвых собак, но ни одной живой. Что ж, решил он, болезнь ведь убила многих, но не всех людей. Почему бы ей не оставить в живых и несколько собак? Скорее всего, эта собака успела одичать настолько, что, завидев Стью, бросится наутек через кусты и будет оттуда истерически лаять, пока Стью не покинет пределы ее территории.
Лямки рюкзака терли плечи, и он поправил подложенные под них носовые платки. На ногах у него были старенькие кеды, совсем протершиеся за три дня скитаний. Голову украшала красная фетровая шляпа, а за спиной висел армейский карабин. Стью не опасался мародеров и просто находил правильным иметь при себе оружие. Например, чтобы раздобыть свежее мясо.
Стью шел по дороге. Лай звучал настолько громко, будто собака скрывалась за ближайшим поворотом. Скоро я увижу ее, подумал Стью.
Он выбрал себе путь на восток по шоссе 302, потому что думал, что рано или поздно шоссе выведет его к океану. Он заключил с собой подобие соглашения: когда я доберусь до океана, я буду решать, что делать дальше. До тех пор я не буду думать об этом.
Путешествие, которое продолжалось уже четвертый день, исцеляюще действовало на него. Он мог бы найти себе мотоцикл или, на худой конец, велосипед, но все же решил идти пешком. Ему всегда нравились пешеходные прогулки, хотя отвыкшее от нагрузок тело постоянно напоминало о себе болью в мышцах. Стью понимал, конечно, что далеко пешком не уйдет, и предполагал все же воспользоваться мотоциклом, но пока ему доставляли удовольствие свобода передвижения по безлюдной равнине и созерцание прелестного южного ландшафта. Ему это нравилось. Понемногу воспоминания о последних неделях отступили прочь. Отравленный больничным воздухом организм исцелялся под лучами июльского солнца.
Дорога сворачивала вправо, и за поворотом Стью увидел собаку: ирландского сеттера цвета спелой вишни. Злобно рыча и лая, собака отскочила в сторону.
— Тише, дружок, — улыбаясь, сказал Стью.
Заслышав звук его голоса, собака яростно бросилась на Стью.
— Коджак! — раздался чей-то возглас, и Стью отпрыгнул в сторону, растерянно озираясь по сторонам. — Перестань! Оставь этого человека в покое! Не порви ему рубашку! Прочь, болван!
Поджав хвост, Коджак направился туда, откуда раздался этот голос.
Глядя собаке вслед, Стью увидел обладателя голоса и, похоже, Коджака. Перед ним стоял мужчина лет шестидесяти в вязаном свитере, старых серых брюках… и в берете. В руках он сжимал револьвер.
Затем, всмотревшись в лицо Стью, мужчина положил револьвер на стоящий зачем-то неподалеку стул от рояля и направился к Стью.
— Надеюсь, Коджак не слишком напугал вас, сэр. Глен Бейтман, к вашим услугам.
Стью шагнул ему навстречу и протянул руку (Коджак при этом угрожающе зарычал, но не посмел сдвинуться с места):
— Стьюарт Редмен. Не обращайте внимания на карабин. Я не собираюсь пользоваться им. Да и повода у меня не было: вы — первый человек, кого я встретил.
— Вам нравится икра?
— Никогда не пробовал.
— Тогда пришло время попробовать. А если она вам не понравится, здесь найдется множество других вещей. Коджак, не прыгай! Я знаю, что происходит сейчас в твоей дурной голове — я читаю в ней, как в раскрытой книге, — но контролируй себя. Всегда помни, Коджак, что контроль позволяет разделять инстинкты на высшие и низшие. Контроль!
На лице собаки, без преувеличения, расплылась улыбка, и Коджак радостно заскакал вокруг своего хозяина. Улыбающаяся собака понравилась Стью гораздо больше, чем рычащая и лающая. Непохоже, чтобы Коджак собирался кусаться.
— Разрешите пригласить вас перекусить, — сказал Бейтман. — За последнюю неделю вы — первый человек, которого я встретил. Так как, принимаете мое приглашение?
— Да, и с благодарностью.
— Южанин, а?
— Да, и с благодарностью.
— Южанин, а?
— Восточный Техас.
— Ошибся. Вы с востока.
Они зашли в заросли кустов, где Стью увидел расстеленную прямо на траве скатерть, уставленную всевозможными деликатесами. Проследив его изумленный взгляд, Бейтман пояснил:
— Все это я нашел в подвалах баптистской церкви в Вудсвилле. Не думаю, что баптисты обнаружат пропажу. Все они уже давно отправились к праотцам. Коджак, не наступай на скатерть! Контроль, прежде всего — контроль, помни об этом, Коджак. Как вы посмотрите, чтобы умыться, мистер Редмен?
— Просто Стью.
— Договорились.
Они спустились к ручью, и Стью с наслаждением умылся холодной чистой водой. Он почувствовал себя на вершине блаженства. Встреча этого милого человека в таком приятном месте — несомненно, доброе предзнаменование. Рядом, радостно взлаивая, плескался Коджак. Стью почувствовал, что теперь все должно быть в порядке. Обязательно в порядке.
Икра не вызвала у Стью восторга — она напоминала на вкус рыбу, но у Бейтмана кроме икры был сыр, салями, две банки сардин, консервированные яблоки и несколько плиток шоколада. Стью они особенно пришлись по душе, и он в одиночку умял почти все. Не отказывался он и от остального.
Во время еды Бейтман рассказал Стью, что работал профессором социологии в Вудствудском колледже. Вудсвуд, рассказывал он, был маленьким городком («известным своим колледжем и четырьмя бензоколонками», говорил он Стью) в шести милях отсюда. Жена его вот уже десять лет как покинула этот мир. Детей у них не было. Коллеги были к нему не слишком внимательны, говорил он, и поэтому его мучило одиночество.
— Они почему-то считали меня лунатиком, — рассказывал он. — Хотя даже если они были правы, не это имело значение в наших отношениях.
Эпидемию он воспринял без удивления, хотя был уверен, что не заболеет.
Предлагая Стью на десерт яблочный бисквит на бумажной тарелке, он вздохнул:
— К сожалению, я плохой художник. Но все же я сказал себе, что этим летом вряд ли найдется во всей стране лучший пейзажист, чем Глендон Пиквод Бейтман. Одна из попыток самоутвердиться в собственных глазах.
— Колджак и раньше принадлежал вам?
— Неит, он попал ко мне случайно. Он, несомненно, жил у кого-то в городе. Мне случалось его видеть, но я не знал ни как его зовут, ни кто его хозяин. По капризу судьбы мне пришлось переименовать его. Похоже, он не возражал. Простите, Стью, я на минутку отлучусь.
Он зашагал по склону вниз, и до Стью донесся плеск воды. Вернулся Бейтман быстро, неся в каждой руке по бутылке пива.
— Кажется, его пьют одновременно с едой. А я, глупец, забыл.
— После еды оно тоже идет недурно, — заметил Стью, — заметил Стью. — Спасибо.
Бейтман наполнил кружки.
— За нас, Стью. Может быть, мы еще будем счастливы.
— Аминь.
Никогда еще Стью не пил пиво с таким удовольствием, как в это раз. И никогда, наверное, не будет.
— Вы не очень-то разговорчивы, — сказал Бейтман. — Я не раздражаю вас своей болтовней?
— Нет, — ответил Стью.
— Я был предубежден против мира, и мне не стыдно в этом сознаться. В последнюю четверть двадцатого века наша планета приобрела очарование восьмидесятилетнего старика, умирающего от рака. В конце пятнадцатого века на земле царили эпидемии. Бурбонная чума — черная смерть — выкосила в конце четырнадцатого века пол-Европы. Коклюш в семнадцатом веке и инфлюэнца в конце девятнадцатого. Мы свыклись с возможностью эпидемий, разве не так? — и про каждую из них можно сказать, сто СТО ЛЕТ НАЗАД ЕЕ И В ПОМИНЕ НЕ БЫЛО. В конце каждого столетия религиозные маньяки доказывали с помощью цифр и фактов, что, наконец, близится Армагеддон. Такие люди есть, безусловно, во все времена, но к концу столетия их число растет… а многие люди начинают относиться к их предсказаниям серьезно. Появляются призраки Хана Аттила, Джек Потрошитель, Лиззи Борден. В мое время — Чарльз Мэнсон, Ричард Спек, Тед Банди. Я не раз пытался доказать моим коллегам, что в будущее нужно смотреть с оптимизмом, что мы тратим время на поиски несуществующего врага, вопреки логике и здравому смыслу. — Бейтман помолчал, задумавшись. — И все же лучшее еще впереди. Вот что я думаю обо всем происходящем. Еще пива?
Стью подставил кружку, думая над словами Бейтмана.
— Это действительно не конец, — сказал он. — Мне кажется, вы правы. Это только… антракт.
— Весьма метко сказано. Хорошо сказано. Если вы не возражаете, я вернусь к моей картине.
— Как угодно?
— Вы видели еще собак? — спросил Бейтман, указывая на лежащего рядом Коджака.
— Нет.
— Я тоже нет. Вы — единственный человек, которого я встретил, а Коджак — единственная собака.
— Если выжил он, значит, есть и другие.
— Звучит безапелляционно, но ненаучно, — пошутил Бейтман. — К какому типу американцев относитесь вы? Покажите мне еще одну собаку — желательно суку — и я соглашусь с вашим тезисом, что где-нибудь есть третья. Но не стоит, показывая на одну, утверждать, что существуют другие.
— Я видел коров, — задумчиво пробормотал Стью.
— Коров, да, и оленей. А вот все лошади умерли.
— Кажется, вы правы, — согласился Стью. Он действительно встретил несколько дохлых лошадей. — И почему же так происходит?
— Не имею представления. Все мы не раз болели респираторными заболеваниями, а эта болезнь, несомненно, носит респираторный характер. Но думаю, что дело не только в этом. Заболевают люди, собаки и лошади. Коровы и олени — нет. А крысы на время исчезают, но скорор, видимо появятся снова. Повсюду кошки, полчища кошек, и еще, как я успел заметить, насекомые прекрасно себя чувствуют — москиты, мухи, пчелы. Все это не укладывается в логические рамки. Это безумие.
— Пожалуй, — кивнул Стью и сделал глоток. В голове приятно зашумело.
— Мы можем наблюдать интересные изменения в экологии, — говорил Бейтман, пытаясь изобразить Коджака на фоне рощи и делая при этом нелепейшие мазки. — Остается только понять, сможет ли Хомо Сапиенс в этих условиях распродуцировать себя. И найдет ли суку Коджак? И станет ли он отцом? И так далее…
— Боже, я думал, что он не способен…
— Мне кажется, вы все же правы, — оторвался от рисунка Бейтман. — Где-то есть другие люди, другие лошади, другие собаки. И все же целый ряд животных вымер навсегда. Да и с людьми большой вопрос.
— Что вы имеете в виду?
— Есть две возможности, — сказал Бейтман. — Только две. Первая, что у родившихся детей будет отсутствовать иммунитет.
— То есть они умрут, едва родившись?
— Да, сразу, или почти сразу. Есть также не очень приятная, но вполне возможная случайность, что все мы, уцелевшие от эмидемии, теперь бесплодны.
— Это безумие, — сказал Стью.
— Но все же это возможно.
— Но если будущие матери имеют иммунитет…
— В некоторых случаях дети действительно наследуют иммунитет от матерей, но не всегда. Вы не можете этого отрицать. И поэтому, будущее этих пока не родившихся детей представляется мне весьма туманным. Да, у их матерей есть необходимый иммунитет, но статистика подсказывает, что большинство отцов этих детей сейчас уже мертвы.
— Но есть и другая возможность?
— Да. Мы можем закончить этот разрушительный процесс, — тихо сказал Бейтман. — Человек — животное социальное, но социум подвержен как прогрессу, так и регрессу. Пойдя по пути регресса, мы скоро перестанем быть людьми.
— Вы действительно так думаете? — недоверчиво спросил Стью.
— Конечно, — Бейтман цепко посмотрел на Стью и улыбнулся. — Позвольте обрисовать вам гипотетическую ситуацию, мистер Стьюарт Редмен из Восточного Техаса. Представим, сто мы имем Содружество А в Бостоне и Содружество В в Ютике. Им известно о существовании друг друга и об условиях в лагере проживания каждого их них. Общество А хорошо организовано, оно не терпит нужды, потому что парни из этого Общества умеют обращаться с механизмами и оборудованием предприятий, которые могут помочь им возродиться вновь. Наиболее знающие учат менее образованную часть сообщества. Так обстоит ситуация в Бостоне, Почти идиллическая картинка. Никаких течений. Никаких расовых проблем. Никакой преступности. Никаких денежных или бартерных проблем, потому что все или почти все принадлежит всем. Говоря языком социологии, естественный вариант коммунистического общества. Никакого диктата, потому что отсутствует почва для диктата. Теперь обратимся в Содружеству В в Ютике. Ни одно предприятие не работает. Все инженеры мертвы. Для того, чтобы непосвященным научиться работать с оборудованием, требуется много времени. Образно говоря, они мерзнут по ночам (а зима близко), они голодны, они несчастны. Приходит сильный человек. Они с радостью бросаются ему навстречу, потому что замерзли и хотят есть. Они надеются, что ОН решит все их проблемы. Позволяют ЕМУ принимать решения. И, конечно же, ОН принимает их. Он посылает кого-нибудь в Бостон за опытом. Не пришлют ли из Бостона специалистов, чтобы помочь бедной отсталой Ютике? Ведь скоро начнется суровая зима. Как, по-вашему, поступят члены Содружества А?