И он продолжал работать, рассказывая теперь о своих сотрудниках. Он перескакивал с одной темы на другую. Постепенно тени становились все более вытянутыми, и пора было прекращать работу. Франни думала о том, что приехала к родителям кое-что рассказать им, а вместо этого, как и в детстве, слушает отцовскую болтовню. Что ж, по всеобщему мнению, он — занятный рассказчик.
Она ждала, когда красноречие отца иссякнет. И действительно, он наконец отложил в сторону шланг, присел на камень и отер пот со лба. Потом пристально посмотрел на дочь:
— Так что у тебя на уме, Франни? Выкладывай.
Она задумчиво смотрела на него, не уверенная, стоит ли начинать. Собственно, именно за этим она и приехала, но теперь вся ее решимость исчезла. Некоторое время она вслушивалась в тишину, потом сделала глубокий вдох, как перед прыжком.
— Я беременна, — просто сообщила она.
Отец, пытающийся раскурить трубку, от неожиданности отложил ее в сторону и уставился на дочь.
— Беременная, — повторил он, будто никогда прежде не слышал этого слова. — Франни… это шутка? Или розыгрыш?
— Нет, папа.
— Тогда подойди ко мне и сядь рядом.
Девушка нерешительно приблизилась к нему и села прямиком на нагретую солнцем землю. У нее гудела голова и ныло в животе.
— Ты уверена? — спросил он.
— Уверена, — ответила она и потом — наверное, от беспомощности — начала навзрыд плакать. Питер обнял ее одной рукой, она прижалась к нему, собираясь задать вопрос, беспокоящий ее сейчас больше всего.
— Папа, ты все еще любишь меня?
— Что? — Он изумленно посмотрел на нее. — Да. Я все еще очень люблю тебя, Франни.
Это вызвало новый взрыв слез, и он прижал ее к себе крепче, будто намереваясь защитить от чего-то.
— Ты огорчен? — немного успокоившись, спросила Франни.
— Не знаю. До сих пор у меня не было беременной дочери, и сейчас я просто не могу привыкнуть к этой мысли. Это Джесс?
Она кивнула.
— Ты сказала ему?
Она опять кивнула.
— И что же он?
— Он сказал, что женится на мне. Или даст денег на аборт.
— Женитьба или аборт, — сказал Питер Голдсмит, раскуривая трубку. — Он напоминает мне двуствольное ружье, твой Джесс.
Она посмотрела на свои руки и вытерла их о джинсы. Руки женщины свидетельствуют о ее привычках, считает ее чувствительная мама. Беременная дочь. Руки женщины…
— Мне бы не хотелось лезть в чужие дела, — сказал тем временем ее отец, — но разве он… или ты… разве вы не предохранялись?
— Я принимала противозачаточные таблетки. Они не помогли.
— Значит, виноваты оба, — он пристально смотрел на нее. — Но я слишком стар, Франни, и многое забыл. Поэтому не будем выяснять, кто виноват.
Она кивнула. Ее отец никогда не спорил с мамой. Не спорил вслух. Это было бесполезно. Он просто оставался при своем мнении.
— Ты уверен, что сможешь противостоять ей, папа? — тихо спросила Франни.
— Ты хочешь, чтобы я принял твою сторону?
— Не знаю.
— Что ты собираешься делать?
— С кем? С мамой?
— Нет. С собой, Франни.
— Я не знаю.
— Выйдешь за него замуж?
— Нет, не думаю, что я смогу выйти за него замуж. Я разлюбила его, если то, что я чувствовала к нему, было любовью.
— Из-за ребенка? — Он смотрел на дочь из-под густых бровей.
— Нет, не из-за ребенка. Это так или иначе произошло бы. Джесси… — Она на миг задумалась. — Он слабый. Я не могу объяснить лучше.
— И ты действительно не хочешь связать с ним свою жизнь, Франни?
— Не хочу, — ответила она. Она не верила Джессу. — Джесс мыслит хорошо и хочет совершать правильные поступки; впрочем, он их и совершает. Но… ты ведь знаешь меня…
Отец потерся щекой о ее щеку:
— Франни — шутница, да?
— Да. Верно. Ты хорошо меня знаешь.
— Есть немного.
— Так вот, Джесс не понимает моих шуток. И очень рассердился, когда узнал о ребенке. Наверное, он был прав, и он имел право злиться… и совершать глупости… И все же он — не тот человек, который мне нужен. Если бы мы поженились… он сошел бы с ума со мной, а я с ним. Поэтому я пытаюсь… и я надеюсь…
— Боюсь, ты будешь несчастна, — задумчиво сказал Питер.
— Надеюсь, что нет, — возразила Франни.
— Тогда не позволяй своей маме уверить тебя в обратном.
Франни прикрыла глаза. Он понял. Он все правильно понял.
— А что ты думаешь об аборте? — через некоторое время спросила она.
— Мне кажется, что именно об этом ты и хотела поговорить.
Она изумленно смотрела на него.
Он отвернулся, довольный своей проницательностью.
— Да, ты прав, — признала Франни.
— Что ж… И он надолго умолк. Девушка даже хотела спросить, все ли с ним в порядке, но тут он заговорил:
— Франни, тебе, наверное, хотелось бы иметь отца помоложе, но тут я ничем не могу тебе помочь. Я впервые женился в 1956 году.
Он задумчиво посмотрел на дочь.
— В те дни Карла была совсем другой. Она была… словом, она была молода. И она не менялась, пока не умер твой брат Фредди. Тогда она прекратила… расти. Не знаю, понимаешь ли ты, о чем я говорю. Но я точно знаю, что Карла… прекратила расти, когда умер Фредди. И все же она не всегда была такой, можешь мне поверить.
— Какой же она была, папа?
— Она напоминала тебя, Франни. Она любила шутить. Любила танцевать и веселиться. Любила пиво…
— Мама… пила пиво?
— Да, пила. И еще обожала ходить в гости.
Франни попыталась представить себе мать с кружкой пива в руке и не смогла.
— Она никак не могла забеременеть, — говорил Питер. — Мы ходили к врачу, и он сказал, что у нас обоих все в порядке. Твой брат Фредди родился в 1960 году. Она безумно любила сына, Фран. Ее отца звали Фредом, ты должна это помнить. В 1965 году у нее наступил климакс, и мы оба думали, что детей у нас больше не будет. А в конце 1969 года на свет появилась ты. И я до полусмерти полюбил тебя. Каждый из нас двоих обрел своего ребенка. Только она потеряла своего.
Он замолчал, вспоминая. Фред Голдсмит умер в 1973 году. Ему тогда было тринадцать, Франни — четыре. Мужчина, убивший Фреда, был пьян. Пьяный, он управлял машиной и сбил мальчика. Фред прожил после этого семь дней.
— Мне кажется, аборт — не самое подходящее название, — сказал Питер Голдсмит, отчетливо выговаривая каждое слово. — Я думаю, это нужно называть детоубийством, ясно и понятно. Прости, но я могу назвать это только так. Впрочем, я стар, чтобы…
— Ты не стар, папа, — прошептала Франни.
— Не нет, а да, — внезапно рассердился он. — Я — старик, пытающийся давать юной дочери советы. Мартышка, которая хочет учить медведя! Семнадцать лет назад пьяный шофер забрал жизнь моего сына, и с тех пор моя жена переменилась. Аборты я всегда рассматриваю в связи с Фредом. Мы лишили бы тебя права на жизнь. Вся наша западная мораль построена на этой идее — право на существование.
— Я не хочу делать аборт, — тихо сказала Франни. — У меня тоже есть на то причины.
— Какие же?
— Младенец — это частичка меня, — сказала она, вытягивая ноги. — Может быть, это эгоистично, но меня это мало волнует.
— Итак, Франни, ты хочешь…
— Да. Я хочу оставить ребенка.
Отец умолк. Франни почувствовала, что он расстроен.
— Ты думаешь о школе, да? — спросила она.
— Нет, — вставая, сказал он. — Я думаю, что мы достаточно сказали друг другу. И что ты не должна торопиться с решением.
— Смотри, вон мама, — указала на ворота Франни.
Отец посмотрел в указанном ею направлении и увидел, что во двор сворачивает машина, из которой выглядывает Карла и машет им рукой.
— Я расскажу ей, — сказала Франни.
— Да. Но подожди денек-другой, дочка.
— Ладно.
Она помогла ему подняться, и они вместе направились навстречу матери.
7
Сквозь плотные шторы пробивался тусклый дневной свет. Вик Палфрей постепенно приходил в себя. К нему возвращалось сознание.
Я умираю, подумал он, и ему показалось, что он произнес эту фразу вслух.
Он огляделся и увидел больничную кровать. От нее тянулись какие-то провода и трубочки. На кровати кто-то лежал. Понадобилось несколько минут, чтобы Вик понял, что это лежит он сам.
Где я?
Его шею обвивала какая-то трубочка. Раскалывалась голова. Он был болен, и не мог трезво обдумать то, что с ним произошло.
Вик попытался пошевельнуть рукой. Движение отозвалось болью в локтевом суставе, и он заметил торчащую из кожи иглу капельницы. От нее тянулась трубочка к стоящей на полу бутылке. Еще две бутылки висели позади кровати. Соединяясь воедино, они заканчивались иглой, воткнутой в вену на другой руке.
Все понятно. Принудительное питание.
Вам кажется, что этого достаточно, подумал Вик. Но это не поможет.
Все понятно. Принудительное питание.
Вам кажется, что этого достаточно, подумал Вик. Но это не поможет.
Над головой нависал какой-то купол. А это еще что такое? Защитное поле?
— Эй!
Ему казалось, что он сказал «Эй!», на самом деле из его груди вырвался несвязный хриплый звук, который вряд ли мог быть услышан.
Он долго не протянет, пронеслось в голове у Вика. Это… что бы там ни было… оно убивает его. Мысль о том, что он может умереть, отозвалась паническим страхом в голове.
Виктор, ты любишь свою маму?
Да. Но это…
Ты должен любить свою маму. У мамы воспаление легких.
Ошибаешься, мама. У тебя туберкулез. И этот туберкулез убьет тебя. В сорок семь лет. А Джордж погибнет через семь дней после того, как окажется в Корее. Ему хватит времени написать одно письмо — и привет. Джордж…
Вик, помоги мне поставить эту лошадь на место. Это мое последнее СЛОВО.
— Это у меня воспаление легких, а не у нее, — прошептал Вик. — У меня.
Он посмотрел на дверь и подумал, что для больницы дверь слишком хороша. Она закруглялась по углам и была украшена резьбой.
Что-то переключилось в мозгу, и Вик попытался сесть, чтобы получше рассмотреть дверь. Из чего же она сделана? Ну, конечно! Из стали! Почему он здесь, в больнице? Почему за стальной дверью? Что случилось? Неужели он на самом деле умирает? Неужели близится его встреча с Господом? Что случилось с ним?
В голове зазвучали голоса.
Вот что я скажу вам, ребята… эта инфляция…
Не болтай чепухи, Хап.
(Хап? Билли Хапскомб? Кто это такой? Откуда я знаю то имя?)
Елки-палки…
Они мертвы, это точно…
В этот момент за окном сверкнуло солнце, осветив комнату Вика ярким светом. Он увидел два внимательно наблюдающих за ним сквозь стекло лица. Сперва ему показалось, что именно эти люди разговаривают и их слова эхом отдаются в его голове.
Внезапно один из наблюдающих, одетый в медицинский белый халат, исчез из поля зрения Вика, но Вик этого почти не заметил. Он внезапно ослаб и прикрыл глаза. Но сознание его не ушло. Теперь он знал, где находится. В Атланте. Атланта, штат Джорджия. Они пришли и забрали его — его, и Хапа, и Норма, и жену Норма, и детей Норма. Забрали Хэнка Кармишеля. Стью Редмена. И еще Бог знает сколько других людей. Это случилось после того, как в их края заехал парень по фамилии Кампион с мертвой женой и дочерью. Вик вспомнил, что Норм Брют не смог сам взобраться на трап самолета, и ему пришлось помочь. Его жена плакала, и маленький сынишка — тоже. Самолет куда-то летел… и в иллюминатор была видна только бескрайняя пустыня.
Над дверью вспыхнула красная лампочка. Раздался скрипящий звук, и дверь открылась. На пороге стоял человек в белом халате. На боку у него висел прибор измерения кровяного давления. Его голос имел металлический оттенок, будто это был голос не человека, а робота.
— Как вы чувствуете себя, мистер Палфрей?
Но ответить Вик не смог. Он провалился в забытье. С ним была его мама, почему-то одетая в белое. Туберкулез всегда настигает свою жертву, говорила она. Ты умираешь.
Он разговаривал с мамой… говорил, что будет хорошим и послушным… спрашивал, не лучше ли ей… просил поскорее вернуться домой… а мужчина в белом халате, глядя на лица за стеклянной перегородкой, качал головой.
Потом мужчина включил какой-то прибор и обратился к своим собеседникам:
— Если это не сработает, он умрет еще до полуночи.
Но для Вика Палфрея и так все было кончено.
* * *— Пожалуйста, сплюньте в баночку, мистер Редмен, — сказала хорошенькая темноволосая медсестра. — Это не займет много времени.
В руках она держала аппарат для измерения давления. Из-под прозрачной маски Стью была видна ее заговорщическая улыбка.
— Нет, — сказал Стью.
Улыбка несколько потускнела.
— Но почему же? Ведь это не займет много времени?
— Нет.
— Но доктор приказал, — настаивала она. — Пожалуйста.
— Если доктор приказал, я хочу поговорить с доктором.
— Боюсь, он сейчас занят. Если вы…
— Я подожду, — твердо сказал Стью, не делая ни одного движения.
— Но ведь я только выполняю свою работу. Вы же не хотите, чтобы у меня были неприятности, правда? — Она подарила ему очаровательную улыбку. — Позвольте мне только…
— Нет, — отрезал Стью. — Идите и позовите их. Пусть пришлют кого-нибудь.
Обеспокоенно посмотрев на него, медсестра засеменила к стальной двери и открыла замком ключ. Выходя, она подарила Стью прощальный взгляд и заперла замок снаружи.
Когда дверь захлопнулась, Стью встал и подошел к окну, но ничего не смог увидеть: снаружи царила темень.
Стью вернулся к кровати и сел. На нем были потрепанные джинсы и старая рубашка. Он провел рукой по щеке — ему необходимо побриться! Они все это время не позволяли ему бриться, и щеки заросли жесткой щетиной.
Он не понимал, зачем он здесь. Ведь он не болен, только очень испуган. Все происходящее напоминало снежный обвал в горах, но он не позволит ничего делать с собой, пока ему не объяснят, что происходит. Что происходит в Арнетте и что случилось с этим беднягой Кампионом. Он, Стью Редмен, имеет право знать.
Они все время ожидали, когда он начнет задавать вопросы, это было видно по их глазам. У них всегда есть в запасе несколько способов упрятать тебя в больницу. Он понял это четыре года назад, когда его жена умерла от рака. Поэтому он ничего не спрашивал и по их глазам видел, что их это беспокоит. Теперь же настало время спрашивать, и он намерен задать им несколько вопросов.
То, что с Кампионом и его семьей произошло что-то плохое, Стью прекрасно понял еще в Арнетте. Понял и то, что они были больны и могли заразить тех, кто был с ними в контакте.
Два дня назад к нему домой пришли и его забрали. Четыре солдата и врач. Вежливо, но настойчиво. Он не стал сопротивляться.
Потом их всех рассадили по самолетам. Стью оказался вместе с Виком Палфреем, Хапом, семейством Брютов, Хэнком Кармишелем и его женой и двумя дюжими охранниками, которых совершенно не волновало, что Лила Брют была в истерике.
В других самолетах тоже были люди. Всех Стью не видел, но заметил пятерых членов семейства Ходжесов, Криса Ортегу, брата Карлоса, водителя кареты скорой помощи, Паркера Нейсона с женой, других людей. Все эти люди так или иначе контактировали с теми, кому повезло встретиться с Кампионом.
На окраине города два больших грузовика заблокировали дорогу. Стью подумал, что остальные въезды в город тоже, очевидно, заблокированы. Город был полностью изолирован от внешнего мира.
Значит, все это было серьезно. Смертельно серьезно.
Стью поудобнее уселся на стул возле больничной кровати. На кровать садиться он не хотел. Он ждал, когда медсестра приведет кого-нибудь. Он надеялся, что хотя бы к утру они пришлют кого-нибудь, кто сумеет ответить на интересующие его вопросы. Он подождет. Терпеливость всегда была чертой, присущей Стьюарту Редмену.
Чтобы как-то убить время, он начал анализировать состояние прилетевших вместе с ним людей. Явно больным выглядел только Норм. Остальные скорее казались испуганными или дрожали от холода. Люк Брют дрожал. Лилу Брют и Вика Палфрея тоже изрядно колотило. Хап шмыгал носом.
Все они боялись ожидающей их неизвестности, но после происшествия в самолете Стью стало совсем страшно. Посреди рейса пилот вдруг тоже начал дрожать, да так, что с трудом посадил самолет. Неужели, думал Стью, эта зараза распространяется так быстро?
Их встретил военный конвой. Им сообщили, что они находятся в Атланте. Солгали, конечно. Разве человек, которому приказано лгать, может сказать правду, особенно если он — солдат?
В полете Стью сидел возле Хапа, и тот прекрасно держался. Впрочем, скоро успокоилась даже Лила Брют.
Вскоре после посадки Норму Брюту стало совсем плохо, и Лила опять начала плакать и кричать.
— Где демократия? — кричала она. — Разве это Америка? Почему никто не отвечает мне?
— Может кто-нибудь заставить ее заткнуться? — проворчал Крис Ортега. — Сейчас нам только бабской истерики не хватает!
Лилу заставили замолчать очень просто: один из охранников протянул ей стакан молока. Выпив его, она впала в странно-отрешенное состояние. Стью понял, что в стакане было нечто большее, чем просто молоко.
Да, от аэропорта их везли в трех «кадиллаках». За ними мчался армейский эскорт. Потом всех прибывших разместили в огромном здании, разделив друг с другом.
Над дверью загорелась красная лампочка. Щелкнул замок, и в палату вошел мужчина в белом халате. Доктор Деннингер. Он был юным и темноволосым, с небольшим правильно очерченным ртом и оливковой кожей.
— Патти Грей сказала, что у нее есть с вами проблемы, — обратился он к Стью. — Она очень расстроена.