Паровозик из Ромашкова - Елена Викторовна Стяжкина 4 стр.


— Почему ты молчишь? — спросил Кирилл.

— Честно? — сказала я, потому что иногда становилась до неприличия правдивой, а это был как раз один из тех немногих моментов.

— Угу, — кивнул он и подозрительно посмотрел на меня.

— Я думаю о том, как хорошо сделать блистательную карьеру и на старости лет, давая интервью, ну, скажем, «Космополитен», сообщить мимоходом: «Я пять раз была замужем, не считая пустячков».

Кирилл к браку относился серьезно, а потому обиделся. Я поспешила его успокоить:

— Ты на пустячок не тянешь.

Но Кирилл рассердился не на шутку и тоже решил быть правдивым:

— Ты тоже, положим, не тянешь на карьеру.

— Куда? — прикинулась я дурочкой.

— Что «куда»? — Кирилл недоуменно вскинул брови.

— Вот именно: что и куда положим.

В нашей частной школе такая тактика ведения разговора называлась «съезжать с базара».

Я воспользовалась ею, чтобы прекратить нашу правдивую ссору, грозящую стать безрезультатной. Второго предложения о замужестве он мне уже не сделает, а для того чтобы стать матерью его детей, я еще не созрела. Заявление Кирилла о моей человеческой несостоятельности не могло пролететь мимо моих ушей, оно даже пресильно задело меня. Но моя вечная инфантильность дарила мне только два великих образа: я — великая балерина и я же — великая актриса. Но оба образа уже были улетевшими по расписанию самолетами последних, навсегда закрытых рейсов. Давно решив последовать мудрому совету и рассматривать проблемы по мере их накопления, я подумала, что позволю себе помечтать о карьере завтра. Сегодня у меня была помолвка.

Кирилл развернул газету с моим названием «Ненавижу-«Спорт-экспресс». Он считал свою миссию выполненной, и моего ответа ему, кажется, не требовалось. Я позволила себе вольность и сказала нежным голосом:

— Кирилл…

— Да? — он вопросительно и спокойно взглянул на меня.

У Кирилла был очень богатый внутренний мир. Он всегда переживал поражения и победы в одиночку, он был умен и предприимчив, он был даже нежен. Я иногда хотела поближе познакомиться с ним, сойтись, так сказать, накоротке. Но то ли он был так глубок, что боялся меня — утопленника его души, то ли обмелел местами и не хотел демонстрировать свои сердечные лысины, но Кирилл сохранял дистанцию, а я почти всегда соглашаюсь с теми, кто берет на себя ответственность за мои поступки. Рядом с Кириллом меня часто покидало даже жгучее женское любопытство. И потом, я всегда была мудрой. Хотя, если честно — не совсем всегда и не очень мудрой. И все-таки не могла же я подойти и спросить: «А что у тебя там в душе?» — а выведывать косвенными наводящими вопросами основы и принципы духовного мира — занятие неблагодарное, утомительное, а с Кириллом еще и скучное.

— Да? — снова сказал он, и взгляд его, кажется, потеплел.

Так я выиграла первый бой у «Ненавижу-«Спорт-экспресс».

— Не обижаешься? — спросила я ласково.

— Нет, я тебя очень люблю, — сказал он тихо. — И когда же ты соизволишь дать согласие на наш брак?

— Рюшечка ты моя! — прокричала я восторженно и бросилась его целовать.

Очень нужно поощрять признания в любви, а особенно признания Кирилла, — следующего раза может просто не быть. В меру напоощрявшись, я приосанилась и заявила гордо:

— Я подумаю. Надеюсь, что не долго.

— Я тоже надеюсь, что не долго, — серьезно улыбаясь, произнес он.

А потом мы смотрели мультфильм о паровозике из Ромашкова, который нюхал цветы.

И Кирилл изрек:

— Вот потому мы так и живем. Чему учит этот мультфильм?

— Любить природу и восхищаться ею! — звонко отрапортовала я.

— Вот ты думаешь, что говоришь? Любить природу паровозом? Сходить с рельсов, чтобы понюхать цветочки? Опаздывать по расписанию, чтобы встретить неожиданную весну?..

Интересно, шутил он или нет? Но фраза «сходить с рельсов, чтобы понюхать цветочки» очень и очень пришлась мне по душе. Но никто и не говорил, что Кирилл — дурак. Я быстро встала и выключила телевизор. Пусть лучше нервничает из-за меня.

— Торжественно клянусь, — заунывно начала я, — никогда не опаздывать по расписанию, чтобы встретить неожиданную весну.

Я сказала, и я солгала. Я как раз была из этих, из паровозиков, из-за которых все собственно и произошло. А потому мы так и живем. Но рука Кирилла уже лежала на моей груди. Это было приглашение к сексу, который я, начитавшись вдоволь всяческих мелодрам, очень полюбила комментировать. Соглашаясь с Уайльдом (который попался мне в руки совершенно случайно) в том, что единственное хорошее общество — это ты сам, комментировала процесс я, конечно, мысленно. Кирилл начал свои фирменные тягучие поцелуи, и я подумала о том, «вздыбилась» ли его «плоть», налилось ли «божественной силой» его «орудие» и жаждет ли он проникнуть в мое «трепещущее лоно». Вот он коснулся моих волос, накрыли ли они его «водопадом»? Очень трудно вставить фразу про «набухшие соски» — придется положить его руки куда следует. Наши обнаженные тела соприкоснулись, и «электрический разряд», «искра желания» «заполнили собой все пространство между нами». Интересно, хорошая ли электропроводность у пола в моей квартире, проникает ли заряд к соседу-семьянину? И в каком месте я должна закричать: «Возьми меня, войди в меня, делай со мной что хочешь»? И почему у людей пот смешивается во влагу любви, а у меня с Кириллом — в кошкину вонючку? И из чего возникает нереальность происходящего, если я все время слышу, как скрипит подо мной диван? У меня наверняка проблемы с головой и оргазмом. Мне бесконечно снятся эротические сны с ускользающими партнерами. И, боже мой, как хорошо мне с Кириллом!..

Кирилл заснул быстро, умиротворенный и довольный, в историю его жизни этот день войдет как День великого брачного решения. В мою жизнь этот день вошел под другим названием — День яйца всмятку.

Этот день прошел, пожениться мы решили осенью после праздника Урожая. Такая глупость могла прийти в голову только мне — подытожила Большая Подруга Маша и заявила, что такими мужчинами не бросаются. Но я и не бросалась, я продолжала полнеть и страдать от невнимания к моим кулинарным опусам. А еще, получив статус будущей жены, я была введена в круг избранных, в круг сотоварищей Кирилла по работе и их жен. В первый визит, нанесенный по случаю дня рождения Пети, кирилловского сотрудника, наверное, равноправного владельца их предприятия, я поняла, что такое нищета. Нищета — это я. К такому выводу я пришла, еще не переступив порога квартиры. Дверь из матового непрозрачного стекла сказала мне все. Остальное добавила Петина жена, Галя. Что приятно — богатая Рада оказалась тоже бомжихой, но сообщать ей, конечно, я не стала.

Я ощущала лишь классовую ненависть пролетариата и романтический революционный порыв. Дурацкое там все было. Дорогое и дурацкое. Дубовый паркет, гравюры на стенах, низкие черные горки, бесчисленное количество комнат. Если бы так жили все, то я тоже, конечно, хотела. А так — дурацкое там все было. И соседи у них были алкоголики, а у меня — семьянины. Вот.

Одна моя школьная подруга, очень хорошая и очень хорошенькая, всегда ревниво относилась к проявлениям чужой женской красоты в виде огромных глаз, длинных стройных ног, необыкновенных волос или еще там чего-нибудь. Обычно, увидев такое чудо, она стремительно вытаскивала зеркало, критически оглядывала себя, потом с подозрением рассматривала меня, тяжело вздыхала и четко выговаривала всегда одну и ту же фразу: «Зато у нее низкий интеллектуальный уровень». Низкий интеллектуальный уровень Пети и Гали или на худой конец только Гали — это единственное, что могло порадовать в таком неприличном богатстве.

Могло, но не порадовало, потому что у Гали не было никакого интеллектуального уровня, но она переносила свое богатство с врожденным достоинством и горделивой скромностью, она оказалась мягкой симпатичной женщиной, с которой можно уютно поскучать, вернувшись из трудного похода, в который меня почему-то уже давно никто не звал. Мы улыбались друг другу, как вежливые олигофрены, утирая слюну батистовыми платочками. Ей было неинтересно со мной — я еще не делала в квартире ремонт, у меня не было детей, я не платила за электроэнергию тысячу долларов в месяц и не ездила одеваться в Италию. А мне было грустно с ней — у нее не было вчера, эпопеи «трех Сережек», великой мечты стать балериной и беспокойного дерева за окном.

Я никогда не смогла бы ее рассмешить и удивить, а ей никогда не захотелось бы узнать, что мне все-таки нужно от жизни.

А Пете я понравилась. В приватном мужском разговоре он сказал Кириллу: «Не женись, ты с ней намучаешься. Поверь моему опыту». А Кирилл сказал, что он уже намучился. А Петя сказал: «Ну вот видишь». А Кирилл ответил: «Не лезь не в свое дело», а Петя возмутился: «Тебе придется повсюду таскать ее с собой, такую нельзя оставлять одну». А Кирилл ответил, что уже пробовал, что я не лезу пальцами в розетку, не втыкаю пластилин в замочную скважину и даже самостоятельно перехожу улицу только на зеленый свет. А я подслушала их разговор. И Галя подслушала и решила, что я смутилась, и предложила мне послушать музыку. А я хотела влететь на кухню по меньшей мере на метле и крикнуть: «Да как вы смеете, мне двадцать восемь лет, у меня высшее образование, у меня…» На этом мой предположительный крик обрывался, потому что усмирять мужчин голой мечтой о несостоявшейся карьере глупо, ну а больше у меня ничего не было. И я согласилась послушать музыку…

Я никогда не смогла бы ее рассмешить и удивить, а ей никогда не захотелось бы узнать, что мне все-таки нужно от жизни.

А Пете я понравилась. В приватном мужском разговоре он сказал Кириллу: «Не женись, ты с ней намучаешься. Поверь моему опыту». А Кирилл сказал, что он уже намучился. А Петя сказал: «Ну вот видишь». А Кирилл ответил: «Не лезь не в свое дело», а Петя возмутился: «Тебе придется повсюду таскать ее с собой, такую нельзя оставлять одну». А Кирилл ответил, что уже пробовал, что я не лезу пальцами в розетку, не втыкаю пластилин в замочную скважину и даже самостоятельно перехожу улицу только на зеленый свет. А я подслушала их разговор. И Галя подслушала и решила, что я смутилась, и предложила мне послушать музыку. А я хотела влететь на кухню по меньшей мере на метле и крикнуть: «Да как вы смеете, мне двадцать восемь лет, у меня высшее образование, у меня…» На этом мой предположительный крик обрывался, потому что усмирять мужчин голой мечтой о несостоявшейся карьере глупо, ну а больше у меня ничего не было. И я согласилась послушать музыку…

Я сидела и ощущала свою никчемность под музыку Берлиоза. Галя оказалась меломанкой, разбиралась в философии, предпочитая всем и вся Блаватскую. Она умело скрывала свой интеллектуальный уровень, даже от таких проницательных чужачек, как я, поэтому ее можно было оставлять одну. Я спросила у нее:

— Я похожа на чемодан без ручки?

Она усмехнулась и покачала головой:

— Еще нет.

— И давно ты так придуриваешься? — поинтересовалась я.

— Ну, надо же во что-то играть, — ответила она и задумчиво прикрыла глаза, как бы внимая или действительно внимая Берлиозу.

Ни дружить, ни играть со мной она не хотела. Моим уделом оставались только Большая Подруга Маша и цыганка Рада.

Когда мужчины вошли в комнату, Галя скучающе зевнула и обратилась ко мне с вопросом:

— И как ты только слушаешь такую гадость, я, например, обожаю попсу.

Она выключила проигрыватель и начала перебирать диски. Петин взгляд, устремленный на Кирилла, кричал: «Ну вот, я же тебе говорил». Я позволила себе нахально рассмеяться и заразила злонамеренными приступами Галю. Петя недоуменно вскинул брови, поискал поддержки у Кирилла и во имя прекращения преступной тайной женской акции пригласил нас к столу. Прощаясь, Галя сказала мне:

— Приходи, посмеемся.

Я увидела, как Петя сильно и властно сжал ее руку. Галей снова овладело достоинство и горделивая скромность, она сказала:

— Спасибо, что пришли.

— Созвонимся? — спросила я просто так, назло Пете.

— Мы с Кириллом договоримся, когда увидимся еще раз, — отрезал хозяин.

— Большое спасибо, — вежливо сказала я.

А в лифте Кирилл продемонстрировал запоздалую реакцию и начал дико смеяться, перемежая это занятие с поцелуями меня в ухо. Я хотела предложить ему совокупиться прямо тут, до того милым и мужественным показался мне его замусоленный обыденностью облик. А потом подумала, что просьбы отправить меня на работу для нашей всеобщей оргастической разрядки будет достаточно.

— Устрой меня на работу, — сказала я, когда мы вернулись домой.

— Ты на Петю обиделась? — спросил Кирилл.

— Нет, — вздохнула я.

— А кем ты хочешь быть? — спросил Кирилл таким тоном, каким меня всегда спрашивали родители перед Новым годом: «Что тебе должен подарить Дед Мороз?». Я неизменно отвечала: «Волшебную палочку», а они почему-то жутко огорчались, и по всему было видно, что Дед Мороз может выполнить любое мое желание, ну, самое любое, а вот этого — ну никак не может. А я все равно верила, что когда-нибудь, когда-нибудь — обязательно. И во всех моих экспедициях, и на школьных попойках и на университетских вечеринках я всегда произносила грустный тост: «За то, чтобы когда-нибудь…» А тот мужчина, с которым мы составляли сиюминутную пару, с которым сидели рядом, пили, танцевали и провожались домой, всегда самодовольно пыжился, оглядывал компанию, и как бы говорил всем присутствующим: «Видите, как она меня любит и ждет от меня взаимности». А те мужчины, которые не сидели рядом со мной, начинали завидовать и хотели, чтобы и о них тоже так грустно и самоотверженно мечтали. А я всегда пила за Деда Мороза…

— Так кем же ты хочешь быть? — снова спросил меня Кирилл. — Балериной, наверное, уже поздно, актрисой, знаешь, тоже очень сложно.

Все-таки он мне верил. Или нет, он в меня верил. Мне бы нужно было рассмеяться, но захотелось плакать.

— Давай я буду преподавать, — неуверенно сказала я.

— В частной школе? Несолидно. Рассчиталась, потом назад просишься.

— Если ты меня не устроишь на работу, я пойду на биржу и буду говорить твоим друзьям, что живу на пособие по безработице. А если тебе и этого будет мало, то я действительно буду на него жить, — пригрозила я.

— Да я ничего и не говорю, но учительницей — несолидно. Хочешь в университет?

— Хочу.

— Я завтра позвоню, — Кирилл ласково погладил меня по щеке.

А я решила за это помыть полы. Правда, никто не моет полы вечером, потому что тогда в доме не будет денег. Теперь многие мои приметы были посвящены деньгам. Раньше-то я не сидела на углу и не давалась обметать себя веником, чтобы выйти замуж. Теперь же я чокалась с чужим мужчиной, молниеносно убирала со стола пустую бутылку и мазала за ушами пеной шампанского, перелившегося за край стакана. Я не хотела быть бедной, но решила помыть полы, потому что стала аккуратной. Я, кажется, постарела.

У меня под глазами образовались морщины, а веки тяжелыми, драпированными складками опускались на глаза. Все это я увидела в ведре с водой, когда прополаскивала тряпку. Мужчины всегда выглядят как дети, потому что не рассматривают свое отражение ни в лужах, ни в зеркалах. В лекции по какому предмету, интересно, я могла бы поделиться этим своим наблюдением?

Меня взяли на работу в университет. Теперь я могла бы сказать Пете: «Ах, так?» — и надеяться на заинтересованный взгляд Гали, теперь я могла бы просить у Рады за гувернантство долларов пятьсот и гордо не открывать дверь залитому соседу-семьянину. Теперь я даже заказала себе очки — для солидности, близорукости и астигматизма. Мои обязанности включали в себя лекции и семинарские занятия по новой и новейшей истории, посещение заседаний одноименной кафедры и проверку курсовых работ. За это удовольствие мне даже положили зарплату.

— Это тебе на семечки, — сказал Кирилл, который еще надеялся на то, что я брошу пить, курить и жить одновременно.

Свою первую лекцию я читала заунывно завывая и вытягивая подбородок. В моем вчера, в частной школе, такой зауныв был педагогической нормой. Мне было противно на себя смотреть, и я поглядела в окно. Студенты вслед за мной тоже поглядывали в окно, решив, наверное, что там находятся главные доказательства уже изложенных положений лекции. К концу пары нас начало друг от друга тошнить. Я раскраснелась и готова была расплакаться. Студенты напряженно ждали звонка, мы вместе ждали звонка, мы так сильно его ждали, что он прозвенел. Лекция закончилась, а я даже не увидела, как выглядят мои студенты.

А потом все изменилось. Актриса и балерина взялись во мне за руки и начали рассказывать, что мне самой было интересно слушать; я, конечно, не танцевала, но смеялась, издевалась и объявляла контрольные работы, которые практически всегда теряла в безднах своей сумки. Я подружилась со студентами и спокойно разглядывала их лица, а они простили мне первый блин и с интересом рассматривали мои новые наряды. В моей группе учились шестнадцать девочек и четыре мальчика. Из шестнадцати девочек две были беременные, и я отпустила их с миром и завистью до конца учебного года. Четыре были на подходах к замужеству и учились водить машину — их мало интересовал лекционный процесс, три являли собой воплощенную глупость и были воинствующими гегемонками с запоздало прыщавыми лицами, две были просто глупыми и очень тихими. С остальными пятью работать было одно сплошное удовольствие, причем одна из пяти, как выяснилось недавно, закончила частную школу и волей случая сделалась любимой женщиной Сергея Анатольевича. Как любила говорить моя Большая Подруга Маша: «Все мы спим под одним большим одеялом, и стоит его только чуток потянуть на себя, у кого-то из твоих знакомых обязательно оголится зад». Ей, конечно, было виднее. Часто встречая Сергея Анатольевича на неизменной «ауди» возле университета, я думала о том, не виден ли мой примитивно опущенный зад всем заинтересованным лицам. Здороваясь с Сергеем церемонно и чуть надменно, я слегка задумывалась и понимала, что не буду звонить ему из роддома, потому что теперь ему есть кому звонить, потому что он не весна и нет смысла ради него сходить с рельсов, потому что он — всего лишь демисезонное вчера.

Осень была похожа на весну, воздух казался тревожным или, скорее, тревожащим, солнце не сдавалось, оно расплавляло асфальт и горячило душу, дожди несли косметический очищающий эффект, Сена текла по Парижу, республиканцы пришли к власти в Испании, а меня уже любили, но совсем не слушали студенты. А я продолжала их рассматривать. Из четырех мальчиков (все они, правда, достигли возраста покупки спиртного) один был хронический второгодник и второженатик, заядлый футболист и фанатичный отец; иногда мне казалось, что его облик был положен в основу схемы тормоза. Второй был женат, но женат с удовольствием и без ограничений, фамилия его была Баранов, он любил жизнь, прогулы и дни стипендий, он заигрывал со мной бодро и неуклюже, а я сообщила ему, что при таком поведении всех скоро «хабебит хумус», а его «хабебит» еще и декан, третий — Олег — был похож на подтянутого сухопарого слона, он отличался сладким тягучим украинским выговором, плохим аппетитом, устоявшимися взглядами на жизнь и гордился всем этим. Мы с ним дружили, у него была невеста, и он, один из немногих, внимательно слушал меня даже тогда, когда старушка-осень притворялась весной. Четвертый назывался Александром, у него была детская улыбка, хорошие мозги, много почти обоснованного гонора, он был обидчивый и сердился на меня даже тогда, когда видел, что я всего на пару сантиметров ниже его ростом. Мне нравились его ягодицы, туго обтянутые джинсами. Когда он выходил к кафедре, чтобы грамотно и профессионально изложить свои взгляды на мюнхенский путч, его попа оказывалась на одном уровне с моими глазами, и я разглядывала ее, боролась с желанием потрогать, а может, и погладить эту невиданную красоту, которой природа так редко наделяет мужчин. Спасаясь от наваждения, я прикрывала глаза рукой и отворачивалась. Мне не нужна была скандальная репутация педофилки, я тихо сочувствовала декану и другим мужчинам-преподавателям, потому что соблазнов у них было больше, а значит, их работа была еще вреднее, чем моя. Иногда я ловила на себе понимающие взгляды пяти студенток, с которыми работать было одно удовольствие, они тоже были эстетками, и им не часто доводилось видеть воплощенную роденовскую модель. Ободренная всеобщим нежеланием учиться, я вызывала Александра пречасто, а вся аудитория облегченно и радостно вздыхала, погружалась в свои дела и заботы, оставляя нас один на один. В борьбе за знания мы сблизились настолько, что я стала называть его Санекой и почти разрешила ему болтать на лекциях, списывать контрольные работы и даже порой хотела его усыновить. А однажды мы поссорились, как семейная пара со стажем. У меня было плохое настроение, неинтересная лекция, предменструальное напряжение. Мне хотелось лежать дома, свернувшись калачиком, и тихо стонать. Но прогуливать мне было стыдно перед Кириллом, и я стояла и вещала о сложностях международных отношений.

Назад Дальше