Думать о жизни для многих из них было и трудно, и сложно, да и непривычно. Если бы не огромные исторические события в России, если бы не эта катастрофа, которая свалилась буквально на голову, большинство этих людей, пользуясь своим богатством, доходами, службой, привилегиями, наследственными и прочими связями, прожило бы свою жизнь беспечно, точно деревья, подчиняясь только стихиям. Революцию они тоже воспринимали как грозу. "Вот она пронесется с громом и ливнями, - мечтали они, - и потом опять наступит блаженная тишина..."
16
По поручению Аввакумова Муратов вместе с Лихолетовым ехал на переговоры к Мамедову.
Мамедов сам затеял эти переговоры, надеясь оттянуть время, так как со дня на день он ожидал помощь, обещанную Дутовым. Попросту говоря, он хотел обмануть большевиков... Мамедов прислал советским делегатам экипаж и курьера-проводника. Они медленно тащились по закоулкам Старого города. Коляску сильно встряхивало на ухабах. Курьер, в толстой ватной куртке, в лакированных сапогах и в грязной чалме, всю дорогу курил папиросы, важно оттопырив мизинец, и рассказывал о своей прежней службе. Он до революции был переводчиком в камере мирового судьи.
- Я все законы знаю... - хвастался курьер. - Я бы теперь мог быть сам судьей! Но решил лучше пойти по политической части. Я политик по природе. Мне так и говорят все: "Абас, ты большой политик".
Потом он принялся доказывать, что у его правительства настроения самые мирные и что оно не хочет крови.
- А мы, по-твоему, за кровь? - спросил его Лихолетов.
- Тогда сдавайтесь! - нагло сказал курьер.
Лихолетов обиделся.
- Чудило-мученик! Разве революция сдается? - Он передразнил курьера: - "Сдавайтесь!" А потом Мустафа нам голову чик-чик...
Курьер покраснел:
- Зачем? У нас тоже есть совет. Не позволит!
Курьер говорил о Краевом совете воинов-мусульман и дехкан, созданном Мустафой специально, чтобы обмануть трудовое мусульманское население и отвлечь его от влияния большевиков. Лихолетов захохотал.
- Нехорошо смеешься! - закричал курьер.
Лихолетов рассердился и тоже закричал на него:
- Нехотя смеюсь! Плакать надо, когда голову людям морочат. "Совет"... Воробья, брат, за орла не выдашь! Ваш совет - буржуйская шарманка. А наш Совет - действительно Совет трудящихся.
Муратов дергал Сашку за рукав:
- Тише ты, ведь мы же дипломаты! Саша!
Курьер разозлился окончательно и отвернулся, чтобы не глядеть на Сашку. Ударяясь подбородком в собственные колени, он сидел на маленькой, низкой скамеечке экипажа, за козлами кучера, и старался сохранить гордый и торжественный вид. Из ворот показывались любопытные. Они подобострастно кланялись ему, курьер отвечал им небрежным кивком. Он надувался и расставлял локти.
Муратов, заметив это, предупредительно подобрал свои толстые ноги в красных чикчирах.
- Пожалуйста, располагайтесь, не стесняйтесь! - любезно сказал он курьеру.
Лихолетов не мог удержаться от насмешки. Он похлопал Муратова по ляжке и сказал:
- Говядину везем!
Коляска проезжала мимо мастерских с распахнутыми дверьми. Вдали шумел базар. Звенели бубенцами верблюды. Медник на первобытном станке вытачивал самоварный кран. У оружейных лавок толпились люди. Слышался стук молотков из-под сводов темной кузницы. Горны вздыхали на улицах. Обливаясь потом, несмотря на свежую погоду, босоногие мальчишки раздували мехи. Старики сидели у стенки мечети. Их туфли стояли тут же около ковриков и будто грелись на солнце. Двери мечети были раскрыты, и туда вошел почтенный круглый старик, окруженный несколькими людьми. На нем была чалма из легкого индийского шелка. Он остановился у входа в мечеть; обернувшись, он увидал проезжавший экипаж.
- Мулла-Баба! Жив толстый черт! - вскрикнул Сашка.
В эту минуту взгляды всех бывших на площади обратились к ним. В переулке столпились арбы на высоких колесах и преградили экипажу путь. Парикмахер, под навесом около тюбетеечной лавки только что бривший голову ростовщику-персу, тоже замер от удивления с бритвой в руке.
- Сейчас нападут на нас! - шепнул встревоженный Муратов.
- Плевать! - сказал Сашка, ощупывая в кармане шинели гранату.
Кучер крикнул в сторону арб. Кишлачники загалдели в ответ ему. Заскрипели колеса. Одна из арб наехала на перекрестке на нищую старуху. Старуха, упав, завыла. Двое людей приблизились к экипажу. Один из них, киргиз с разрубленной губой, выпятив живот и пошаривая пальцами за поясом, что-то быстро спросил своего спутника. Тот ему ответил глазами и движением головы. Сашка понял, что они переговариваются. Киргиз глядел с нескрываемой злобой, чуть двигались его пухлые, озябшие губы. Он сморщился от отвращения и плюнул вслед экипажу.
Рядом с киргизом стоял человек невысокого роста, не жирный, но и не худощавый, широкоплечий, одетый по-европейски, в сапогах с голенищами и с высокими каблуками; сверху на плечи у него был накинут зимний халат, а голова обернута простой, дешевой чалмой. Нищая бросилась к его ногам. Он дернулся от неожиданности, и кому-то из рядом стоящих упала на плечо распустившаяся чалма этого человека.
Сашка, Лихолетов увидал голый желтый затылок, помятый, точно старый котелок, потертую тюбетейку, раскосые острые глаза, курносое лицо, сизые скулы, круглые, будто вырезанные ножом, ноздри и короткую бороденку. Незнакомец был похож на хищное животное: настолько его взгляд был дик и горяч и в то же время осторожен. Трудно было предугадать, что сейчас скажет этот рот, что сделают эти руки.
Кровь бросилась этому человеку в лицо, загорелись глаза, затылок стал медно-красным. На площади было тихо. Все услыхали, что неизвестный, принимая из рук услужливого соседа свою чалму, сказал с оттенком сожаления:
- Це-це-це...
Дорога освободилась. Экипаж тронулся. Сашка растерялся. О чем жалел неизвестный? О том ли, что распустилась его чалма? Или о том, что экипаж большевиков благополучно выбрался с площади? Муратов сидел мокрый, точно обложенный компрессами.
С площади раздался рев труб восточного оркестра. Сашка спросил курьера:
- Кто это? Вон тот, у кого распустилась чалма?
Курьер таинственно усмехнулся.
- Хамдам! - ответил он и опустил глаза.
17
Экипаж подъехал к европейскому дому, принадлежавшему кокандскому отделению "Треугольника". Там находился Мамедов.
На стенах кабинета висели большие фотографии в рамах, изображавшие заводы резиновой промышленности общества "Треугольник" в Петербурге.
Мамедов слушал делегатов очень внимательно. Он делал вид, что поражен ночным происшествием.
- Без моего ведома творятся такие дела! - Мустафа медленно развел руками. - Я хочу договориться миром с советской властью.
- Чего же лучше! - весело ответил хитрый Сашка. - Расследование пойдет своим чередом, а переговоры - своим.
- Это так, - небрежно сказал Мамедов. - Но, к сожалению, мы вести переговоры не можем. Вы убили нашего парламентера Мулла-Бабу.
- Кого? Мулла-Бабу?
- Я получил акт о его расстреле. Это противоречит всем международным правилам.
- Виноват! - сказал Сашка и, сняв папаху, притворился изумленным. Какой акт?
- О расстреле.
- Этого не может быть! - храбро соврал Сашка. - Мы ничего не писали. Ваш Мулла был у нас действительно... Ночью... Это было. А сейчас мы видели его на паперти... У главной мечети. Такой же краснорожий, как вчера.
- Позвольте, позвольте...
- Да чего позвольте? Вы справьтесь! Он при всем народе вошел в мечеть.
Мустафа пожал плечами, вызвал адъютанта, заговорил с ним по-татарски. Адъютант, красивый и стройный офицер, затянутый в белую черкеску, тоже пожимал плечами и горячился, доказывая, что в телефонограмме ясно сказано, что Мулла-Баба расстрелян. Но Мустафа требовал, чтобы ему немедленно принесли точную справку.
Пять минут прошло в полном молчании. Муратов сидел в кресле, ничего не понимая, так как ночные события ему не были известны. Наконец появился адъютант и с растерянным видом сообщил: "Совершенно верно, Мулла-Баба жив".
Сашка расхохотался:
- Ну вот, господин министр! Надо прежде смотреть в святцы, а потом уж бухать в колокол.
Мустафу так сразило неожиданное известие, что он не обратил внимания на грубость Сашки. Пожелтев от злости, он стоял и смотрел в потолок, на люстру, точно прислушиваясь к тому, что происходит на втором этаже. Там его товарищам все было известно. А он всегда и все узнает последним, он удивлялся, как дурак... Очевидно, за его спиной эти господа обделывают что-то свое? Что им надо, этим свиньям? Из-за них, только из-за них, все пойдет прахом. Каждый, как на бирже, работает сам за себя, крутит и вертится. Очевидно, они еще намеревались сыграть на этой бумажке, но не успели договориться с Мулла-Бабой, и тот вылез на люди...
"Возможно, что Мулла-Баба плюнул на нас. Он уж давно обвиняет нас в нерешительности. Возможно, что он хочет теперь действовать самостоятельно, а эти идиоты не потрудились переговорить со мной. Столько событий за какие-нибудь полчаса! - подумал Мамедов. - Но кто же тогда сфабриковал эту бумажку? Чанышев? Сам черт ногу сломит в этой каше".
"Возможно, что Мулла-Баба плюнул на нас. Он уж давно обвиняет нас в нерешительности. Возможно, что он хочет теперь действовать самостоятельно, а эти идиоты не потрудились переговорить со мной. Столько событий за какие-нибудь полчаса! - подумал Мамедов. - Но кто же тогда сфабриковал эту бумажку? Чанышев? Сам черт ногу сломит в этой каше".
Мамедов сделал любезное лицо и переменил тему разговора.
- Я сам люблю русских, - сказал Мустафа. - Я также за широкую свободу и против монархизма. Но так проводить социальную реформу, господа, как проводите вы, все-таки трудно в этих условиях. Ваше население культурнее нашего. Что годится для вас, не годится для нас.
- Что вы хотите? - перебил его Муратов. Он боялся, как бы Сашка не оборвал Мамедова. - Мы запишем, Запиши, Саша, ихние требования!
Он кивнул Лихолетову. Сашка развалился в мягком кожаном английском кресле. Вынув из штанов огрызок карандаша, он важно записал под диктовку министра:
"Туркестан должен быть автономным, власть в Туркестане должна быть передана в руки временного правительства, то есть правительства Кокандской автономии. Частная собственность на землю, орудия и средства производства остается неприкосновенной. Судопроизводство должно вестись по шариату**. Женщины должны оставаться закрытыми".
Муратов воспринял всю эту программу как нечто естественное. Ни одним жестом, ни одним движением глаз не выдал себя. Да вряд ли он и задумывался над тем, что говорил Мамедов. Только два первых пункта как будто поразили его. Взяв из рук Сашки бумагу, он указал на эти пункты Мустафе.
- Этого хотим не мы, а население, - сказал Мамедов, пожав плечами.
- Ах, население! - Муратов улыбнулся.
Скрипнула дверь. Из коридора в кабинет вошел другой член правительства, хлопковый фабрикант Давыдов, и резко спросил Мамедова:
- Кончили?
Мамедов, сморщившись, объяснил ему. Давыдов махнул рукой:
- Бросьте! Какие требования? Какой мир? Что это за люди?
Муратов предъявил мандат от имени железнодорожников. Давыдов, едва взглянув на бумажку, скомкал ее:
- Со стрелочниками я не разговариваю. Мириться не будем. Ясно?
Муратов не ожидал такого натиска.
- Фактически, значит, - ответил он Давыдову, несколько оробев, хотите гражданскую войну? Ведь и ваши бедняки не за вас!
- Об этом не беспокойтесь, господин бедняк! - отчеканил Давыдов.
Сашку будто сдуло с кресла. Он подпрыгнул и очутился около Давыдова.
- Благодари бога, Змей Горыныч, что я нынче дипломат! - сказал он.
Он хотел плюнуть на ковер, прямо под ноги Давыдову, но воздержался и проглотил слюну. Это вышло смешно, но никто этого не заметил, никто не рассмеялся. Напялив папаху на лоб, Сашка молча, насупившись, вышел из кабинета. Муратов вежливо раскланялся с обоими министрами и на пороге кабинета даже махнул им рукой.
Делегаты вернулись в крепость ни с чем. Там был уже организован ревком. Ревкомовцы послали по железнодорожному пути разведчиков, чтобы они откуда-нибудь из окрестностей, километров за сорок от Коканда, где сохранилась еще телеграфная связь, дали телеграмму в Ташкент о помощи. Разведчикам было поручено сообщить, что советский Коканд в опасности.
18
Наступил холодный вечер. Узкие переулки Старого города опустели. Даже там, где горели тусклые огни керосиновых ламп или пылал очаг, свет все равно не проникал наружу. Каждый дом был маленькой крепостью, с окнами во двор. Высокие, выше человеческого роста, глиняные дувалы окружали дома.
Внутри чайханы, сквозь большие, давно не мытые стеклянные окна, в синем тумане видны были люди, сидевшие на деревянных нарах, покрытых пыльными и рваными паласами. Над дверью висел масляный фонарь.
Юсуп толкнул дверь. Его обдало теплом и запахом только что испеченных лепешек. Юноша осторожно осмотрелся и занял место поближе к выходу. У очага, под ржавой трубой, протянутой сквозь крышу, сверкал огромный медный тульский самовар. Здесь же на подносе, рядом с двумя фарфоровыми чайниками, лежали грудой пестрые, расписанные цветочками пиалы. Юсуп показал один палец. Самоварчи подал ему пиалу.
В углублении глиняного пола под очагом тлели уголья. Народ сидел кучками. У окна двое сражались в кости. Оборванный человек, тот самый, что появился сегодня утром в конторе на станции Коканд, грел над угольями руки.
Юсуп, выпив одну пиалу, попросил вторую. Оборванец посмотрел на него. Юсуп молча пригласил его сесть рядом с собой и попросил самоварчи подать чай гостю.
- Ты богат? - удивился старик.
- Нет. Разве богатый сидел бы здесь?
- Да, сегодня хорошо иметь дом! Перестали стрелять. Сегодня очень тихо. Ты где живешь?
- У меня нет дома, - сказал Юсуп.
- Будешь спать здесь?
- Да. Много блох! - Юсуп брезгливо дернул плечами.
Старик рассмеялся:
- Ты, верно, не привык к блохам? Да уж не в первый ли раз ты ночуешь в чайхане?
Юсуп покраснел. Он действительно впервые попал на ночь в чайхану. Несколько лет тому назад мать продала его Мамедову. Мустафа привез его из Бухары. Мальчик спал с лошадьми в конюшне. Кража (так он расценивал утренний поступок Дениса Макаровича) показалась ему смелым и ловким делом. Затем любопытство задержало его у станции. А дальше все вышло само собой. Аввакумов оставил лошадь в крепости. Юсуп не сопротивлялся. Вернуться домой без лошади и экипажа, быть брошенным в яму, с цепью на ноге... Зачем же? Он стал служить Аввакумову. Его послали на разведку в Старый город. Дали немного денег. Они были спрятаны у него в складке пояса.
Юсуп оглядел чайхану, поджал ноги и произнес тихо, сквозь зубы.
- Я тебе не отвечу, потому что молчание - украшение мюридов**.
Все в чайхане захохотали. В особенности смеялся один из гостей, молодой парень, красивый как девушка, Все его называли Сапаром. Он подошел к Юсупу и, щелкнув его пальцем по лбу, спросил:
- Кто тебя выучил этому?
- Люди.
- Люди? Слышишь, Абдулла? Люди. - Парень подмигнул своему партнеру по игре и потом опять обернулся к Юсупу: - Значит, ты мюрид?
- Нет, я еще не мюрид, - ответил Юсуп игроку.
Старик Артыкматов, хлопнув себя по бедрам, обратился ко всем сидевшим:
- Ну, поздравляю вас, мусульмане, еще с одним мюридом! Может быть, ты будешь ишаном?** И объявишь джихад?**
Юсуп понял, что над ним начинают насмехаться. Но он решил не давать себя в обиду. Он приготовил кулаки.
- Я не буду ишаном! - сказал он.
- Почему? Ума не хватает? Ты безбожник? Да уж не джадид** ли он? загалдели со всех сторон гости.
Вся чайхана прицепилась к нему. Эти бездельники затем только и собирались тут, чтобы затеять от скуки какое-нибудь развлечение. Юсуп встрепенулся, задрожали над глазами темные длинные ресницы.
- Теперь нет ишанов, - сказал он и еще крепче стиснул зубы.
- Нет ишанов? Слыхал, Абдулла?
- Ишаны всегда будут, - уверенно сказал второй игрок.
- Нет! - твердо ответил ему Юсуп. Он сказал так только из упрямства, из желания противоречить. Ему не понравились эти люди, и поэтому он спорил как ребенок.
Абдулла сжал маленькую кость в огромном, как воронье гнездо, кулаке. Подбросив кость и поймав ее в воздухе, толстый Абдулла лениво почесал острым углом кубика свою курчавую жирную грудь и подозрительно взглянул на Юсупа.
- Ты хочешь сказать, что в наше время нет достойных людей? насмешливо спросил он юношу. - Тогда чьим ты будешь мюридом?
На это Юсуп мог бы ответить. Но он подумал: "Незачем связываться с этой сволочью! Мое дело - ждать, что скажут другие". Он закрыл рот ладонью, положил голову на валик и сделал вид, что дремлет. В чайхане опять наступила тишина, нарушаемая только стуком костей. Наконец Абдулла с приятелем ушли из чайханы. Сразу же после их ухода по чайхане пополз шепот:
- Это сын Хамдама... Он...
Посетители начали рассказывать друг другу историю Абдуллы. Каждый что-нибудь знал о нем. Один говорил, что Абдулла был зачат женщиной, имя которой сейчас все позабыли. "Нет, не позабыли... - уверял другой. - Три года тому назад она умерла в Андижане. Это была первая жена Хамдама, Фатьма". - "Толстуха? Вдова? Я помню ее, - добавил его сосед. - Отец женил его насильно. Из-за денег!" - "Ну да! Это случилось незадолго до андижанского восстания!" - "Сын в мать", - "Тоже лавочник!" - "Хамдам держит его, как пса, - на цепи". Так переговаривались гости и смеялись над Абдуллой.
Фитиль в лампе спустился, самоварчи экономил керосин. Завыл ветер, и снова от притока воздуха загудел самовар. Кряхтя, поднялись со своих мест вооруженные джигиты из милиции Иргаша.
Когда они скрылись, Артыкматов открыл один глаз. Самоварчи заметил это.
- Видал молодцов? - сказал он гостю. - Целую неделю шляются. С утра пьют, едят бесплатно. До полночи! И все затем, чтобы слушать, о чем говорит народ. А о чем может говорить народ? Народ говорит о мануфактуре, о хлебе. Все это не стало дешевле, хотя бы в правительстве было десять Мамедовых. Это не наша власть, это татары да евреи. Ну, что ты молчишь?