- Не торопитесь, сынки! Всем хватит.
В ее взглядах, в ее движениях, в ее тоне было что-то сердечное и теплое, и этим каждому она напоминала мать. Красногвардейцы нарочно толклись около нее, чтобы только перекинуться с ней каким-нибудь словом.
Оська Жарковский, пулеметчик, испитой и драный паренек, обратил внимание на платье Агнии Ивановны из черного сатина с белым горошком, хорошо вымытое, еще лучше проглаженное и поэтому блестевшее, точно шелк.
- Почем платили? - сказал он, дотронувшись двумя пальцами до плеча Агнии Ивановны.
Но тут товарищи так зашикали на него, так заорали, что он быстро отступил, извиняясь.
- Простите, мамаша! - залепетал он, играя глазами. - Я думал, вы из буржуев.
Агния Ивановна, посмотрев в его умные и беспокойные глаза, строго сказала:
- Не прикидывайся ты, невежа!
Сразу запахло на станции потом, сапогами, махоркой. Зазвенели штыки винтовок, устанавливаемых в пирамиды. Красногвардейцы тащили ящики с патронами и подшучивали над трусостью кокандцев. Город со стороны вокзала казался им совсем обычным, тихим и спокойным. Они уже чувствовали себя победителями. А когда до них дошла весть, что на станции Веревкиной появился еще красногвардейский отряд из Перовска, в восемьдесят штыков, и что они также добираются пешком, храбрости еще прибавилось.
Аввакумов пригласил Блинова в контору.
Блинов подсел к письменному столу и тщательно затоптал тяжелым смазным сапогом брошенную цигарку. Солдатская ватная жилетка стесняла его. Она доходила ему только до пояса, руки вылезали почти по локоть. Как будто с карлика она досталась великану.
Блинов полез в карман, достал плоский пузырек из-под одеколона, вытащил стеклянную пробку, глотнул из пузырька какой-то темной жидкости, потом понюхал пробку и снова аккуратно вставил ее в горлышко. Аввакумов этим заинтересовался.
- Вы чего это глотаете? - спросил он у Блинова.
- Кашель! - коротко, басом ответил Блинов, утер рот и, усмехнувшись, добавил: - Вроде лекарства что-то принимаю... Лак очистил да на калгане настоял. Помогает.
- Вы столяр?
- Угу... Из вагонной мастерской.
- Ну, а в мастерских как дела? Каково настроение масс? Каково в Ташкенте?
- Да все... как везде. Революцию делаем. Настроение всякое. Город немалый. И народу напихано всякого... Сразу не расскажешь... Оратор я неважный.
Аввакумов, выслушав этот ответ угрюмого столяра, добродушно ухмыльнулся.
- Ну ладно... - сказал он. - Тогда я вам расскажу, что происходит у нас в Коканде...
Блинов слушал внимательно. Узнав, что в крепость бегут многие из гражданского населения, он недовольно покачал головой.
...Приехав в крепость, Аввакумов познакомил его с товарищами. Блинов молча протянул руку. Сашке он не понравился.
- Сундук! Все молчит чего-то, - сказал сердито Сашка.
От Чанышева прибыл парламентер. Военный министр обещал всем бойцам свободный выезд из Коканда и даже отправку на родину, если они сдадут крепость. Бойцы отказались.
После совещания решено было отправить к Мустафе новую делегацию с требованиями: пункт первый - завтра в три часа свезти на Воскресенскую площадь все оружие; пункт второй - автономному правительству сложить власть, иначе артиллерия крепости начнет обстрел города.
Аввакумов, конечно, понимал, что это только проволочка, комедия. Но ее приходилось играть. Надо было высоко держать голову, чтобы дотерпеть до конца, дождаться помощи. Ташкент все медлил.
Это выводило из себя Аввакумова. Он злился и ругал ташкентцев последними словами.
Он был неправ, так как не знал всех обстоятельств, мешавших Ташкенту быстро выслать помощь. Как раз в это время в Оренбурге поднял восстание атаман Дутов. Восставшие казаки являлись хорошо организованной и прекрасно вооруженной силой; поэтому Ташкент желал покончить с этим противником в первую очередь...
Аввакумов же, не осведомленный о настоящих причинах медленных действий Ташкента, считал, что ташкентцы недооценивают кокандских событий. Он не знал и другого, быть может самого главного, - что некоторые из ташкентцев уже окрестили Кокандскую автономию "глупой, случайной затеей каких-то мусульманских буржуев" и считали, что "это дело замрет само по себе". И когда ему сказал об этом Блинов, он обеспокоенно спросил:
- И ты веришь? Ошибаются ребята...
Блинов пожал плечами:
- Не знаю. За национальность свою дерутся... Так мне говорили.
- Брось ты... - опроверг его Аввакумов. - При чем тут национальная их сущность?.. Они ее к черту продадут. За монеты идет борьба. И все. Видят, что капитал от них уйдет. Нация? Сплошь фабриканты, царская военщина да русские чиновники... Только это во главе. А вот когда трудовая власть укрепится, тогда только бедняк узбек, или татарин, или вообще трудящийся человек всякой нации поймет, что есть нация...
- Все это, по-моему, контра, - говорил он и на совещании. - И никакому ихнему туману не должны мы верить... Это классовый вопрос! Но мы должны держать себя с оглядкой... Силы-то у нас кот наплакал... Будем вести пока что переговоры... Пока что оттянем дело.
Делегаты с написанным на клочке бумаги советским ультиматумом опять поехали в Старый город к Мамедову.
Мустафа Мамедов заявил, что без совета министров он ничего определенного сказать не может, но что надежд на выполнение ультиматума, по его мнению, нет. Мустафа сидел в кресле, наклонив голову, и вежливо слушал доводы Муратова. Иногда он осторожно прерывал делегата, чтобы спросить его о каком-нибудь пустяке. Было ясно, что он разыгрывает роль любезного министра, к которому явились какие-то чудаки.
В самом Коканде шла откровенная проповедь против большевиков. Муллы агитировали, не стесняясь ничем. Банды Иргаша в окрестностях уничтожали русских. На станции Мельниково отряд Хамдама вырезал всех железнодорожников, из домов устроил костры. Этот же самый Хамдам заявил Чанышеву, что налет на станцию произошел случайно, без его ведома. Ссылаясь на отряды Иргаша, опьяневшие от крови, грабежа и беззакония, он сообщил, что у него нет средств предотвратить то же самое в своем отряде. "До тех пор, пока существует Иргаш, - сказал он, - я не решаюсь ничего противопоставить ему. Иначе мои джигиты перейдут к Иргашу".
Хитрый Хамдам добивался уничтожения Иргаша. Он желал объединить оба отряда в своих руках. Он как бы подсказывал Чанышеву и Мамедову выход. Но те колебались, потому что из Персии через Ашхабад приближались семнадцать казачьих полков. По Закаспийской железной дороге двигались их эшелоны, кони, оружие, скорострельные трехдюймовые пушки. А из Хивинского Оазиса вышел навстречу им полковник Зайцев и соединил свои оренбургские казачьи полки с конниками персидских походов.
Официально казаки возвращались домой, пробиваясь до родного войска. Генерал Дутов приказал казакам промаршировать через Туркестан и отдать свою военную силу в распоряжение Кокандской автономии. Самарканд был уже взят казаками. Самаркандские большевики ушли в подполье. Агент Дутова, прикомандированный к правительству Мамедова, явился в Коканд. С этих пор кокандское правительство почувствовало себя прочно. Тут же работал, играя роль коммерсанта, Джемс, предлагая поддержку, финансовую и материальную, с одним условием: очищать Туркестан от большевиков всеми средствами, во что бы то ни стало. "Автономия" пошла на это.
Муратов нервничал. Вынув свои стальные часы, он предложил Мамедову сверить время.
Тот удивился:
- Зачем?
- Как же! В ультиматуме у нас указан час.
Мустафа усмехнулся и кивнул на стеклянный колпак. На камине под колпаком стояла французская бронза, с амуром, стрелой и циферблатом.
Делегаты вышли. Услыхав за своей спиной крик, Муратов остановился. Подъезд был пуст. Кто-то торопливо спускался со второго этажа. Очевидно, кто-то неожиданно вошел к Мамедову, и оттуда, из кабинета, донесся его злой и визгливый голос.
- Нечего меня контролировать! Я не приказчик! - кричал Мамедов.
На лестницу высыпали офицеры в черкесках. Муратов поторопился уйти. Около подъезда его дожидалась коляска с Юсупом на козлах.
23
Русские, бежавшие из города, переполняли крепость. Помещений не хватало, многие жили прямо под открытым небом, устроив свои пожитки около стен. Дымили костры. Бегали ребята. Испуганные женщины умоляли красногвардейцев отправить их в Ташкент, не зная о том, что на пути хозяйничает Хамдам, что у Коканда нет ни паровозов, ни вагонов. В крепости начался голод, не хватало ни хлеба, ни продуктов.
Беженцы были людьми недостаточными, малосильными. Купцы, коммерческие представители, технические служащие из русских остались в городе. Им не хотелось подставлять свою жизнь под нож. Кокандское правительство всячески успокаивало их и обещало защиту. Но трудно было сейчас рассчитывать на какие-либо обещания. Однако перейти к большевикам, в крепость, они боялись: крепость, по их мнению, была обречена. Только бедняки, ничего не терявшие, могли жаться к своим.
Ясно, что крепость не могла всех вместить, и на следующий день после ультиматума Денис Макарович приказал запереть ворота.
Ревком ждал ответа от Мамедова. Ответа не было. После осмотра орудий Блинов обнаружил, что они не в порядке. Аввакумову пришлось выпустить с гауптвахты Зайченко и приказать ему произвести ремонт.
Шли исправления. Среди красногвардейцев Аввакумов неожиданно увидал Парамонова. Парамонов был встрепан, в растерзанной одежде, без фуражки, но держал себя бодро и непринужденно. Он копался в механизмах и требовал, чтобы ему подавали то один, то другой инструмент.
- Это что такое? - сказал Аввакумов, отозвав Зайченко в сторону, и, показывая ему глазами на Парамонова, спросил объяснений.
- Мне дорог каждый человек. Тем более артиллерист. Среди красногвардейцев нет артиллеристов. А он превосходно знает материальную часть, - ответил Зайченко.
- Надо было доложить мне!
- Ремонт срочный. Вас не было. Я как комендант...
- Вы не комендант! Я еще не освобождал вас приказом из-под ареста.
- Так точно. Прошу извинения. Но осмелюсь доложить, что и приказа по гарнизону, согласно военному уставу, о моем аресте также не было. Зайченко приложил руку к фуражке, и Аввакумов прочитал в его глазах: "Ну, что дальше?"
- Идите! - сказал Аввакумов.
- Слушаю. Парамонова прикажете отправить под арест?
- Нет. Пусть занимается ремонтом! Пока...
- То есть как пока? До стрельбы или...
- До моего распоряжения! - резко прервал его Аввакумов.
- Слушаю. - Зайченко опять приложил руку к фуражке и, ерзнув левым, пустым рукавом, круто повернулся, точно нарочно перед Аввакумовым отпечатывая шаг. Аввакумов уже не видел его лица, но чувствовал, что комендант усмехается.
24
В три с половиной часа дня ревком решил произвести по Старому городу демонстрационный выстрел. Узнав об этом, Зайченко вместе с Муратовым вышел на крепостной плац, к орудиям.
Парамонов, как комендор, подбежал к Зайченко. Но Зайченко отвернулся. Муратов, столкнувшись глазами с Парамоновым, передал ему приказ ревкома.
- Стрелять всей крепостью, то есть всей батареей? Или одним орудием? - спросил Парамонов. Он уже был в сапогах, в фуражке, в шинели, даже подтянут ремнем.
- А я не знаю! - Муратов смутился. - Постановили: просто холостой, что ли, выстрел.
- Но стреляет-то крепость! - скользящим и небрежным тоном сказал Зайченко.
- Слушаю-с! - подхватил Парамонов и побежал к орудиям.
- Только, пожалуйста, поверх! Поверх домов! В воздух! - закричал вслед ему Муратов.
- В воздух? - иронически переспросил его Зайченко, догадавшись, что Муратов ничего не понимает в артиллерии и даже не может боевой снаряд отличить от холостого. Зайченко быстро пошел к батарее. Там он о чем-то пошептался с Парамоновым. Парамонов захохотал. Прислуга при орудиях ждала команды.
Вдали от орудий, прижавшись к стенам, стояли бежавшие из города люди; некоторые из них заткнули пальцами уши. Женщины с грудными младенцами на руках сбились в кучу. Мальчишки перестали бегать и метаться, они следили за приготовлениями. В небе сверкало солнце.
- Пе-ервая... - пропел Зайченко.
В холодном воздухе голос его раскатился, точно на лыжах, легко и весело. Воздух вздрогнул от выстрела, и в застывших лужах заколебалась вода.
- Вторая...
Зайченко прислушался к звуку шрапнели, полуприкрыв глаза, наклонив голову, точно дирижер в оркестре, и взмахнул рукой, наклоняясь всем телом вперед. Левый пустой рукав его кожаной куртки взлетел, как крыло.
- Третья...
Зайченко обернулся к столпившимся зрителям, точно ожидая аплодисментов.
- Алла! Алла! - приглушенно, почти неслышно, откуда-то издали, донесся от батареи вопль.
Зайченко поднял брови и рассмеялся.
25
Старый город жил точно в лихорадке. Сапожники кинули и шило и дратву. Портные бросили швейные машинки. Лудильщики закрыли свои мастерские. Кузнецы и медники потушили огонь. Женщины спрятались. Собаки забились в норы. Мулла-Баба проехал на жирном, толстом осле, выкрикивая в переулках молитву. День был холодный и дождливый. Красногвардейцы, разбившись на три отряда, прошли по городу. В них стреляли. Днем кокандское правительство опять послало в крепость своего лазутчика.
- Сдайтесь, русские! - сказал он. - Много ли у вас снарядов? Вы их истратите! А потом мы вас кончим!
К вечеру Иргаш привел в Коканд людей из окрестных кишлаков. Они заполнили улицы и на площади около мечети расположились лагерем. Ремесленники, мелкие торговцы скрылись в домах, заколотили двери. Никто не готовил пищу и не грел воду. Люди не хотели обнаружить себя. Люди боялись, что Иргаш либо отправит их драться с русскими, либо зарежет.
Ночью огромная безоружная толпа бросилась на крепость. Крестьяне шли с палками в руках. Их гнали вперед вооруженные стрелки. Стоял крик. Казалось, что звезды падают с неба. Крепость опять выстрелила из трех орудий. Толпа отступила. Но через полчаса стрелки огнем английских винтовок заставили ее повторить штурм.
Крестьяне ползли, сорвав с себя одежду, с кинжалами в зубах, готовые к смерти. По дороге в крепость были вырезаны все русские, оставшиеся жить в Пургасском переулке. Переулок граничил с крепостью. Под огнем пулеметов штурмующие отступили.
В сторону крепости ветер гнал дым, горели подожженные дома, и, скрываясь за дымом, стлавшимся по дороге, у крепостных ворот появился кавалерийский отряд, сорок всадников. Впереди отряда, на превосходной лошади, мчался молодой турецкий офицер с белым флагом.
- Это маска! - закричал Аввакумов.
Пулеметчики сбили офицера с седла. Сашка выбежал и снял с убитого две бомбы. Офицер хотел взорвать ворота, чтобы пропустить в крепость отряд. Кавалеристы обстреляли Сашку. Он упал. Все решили, что Лихолетов убит. Но когда отряд поскакал в город, Сашка вскочил и вернулся к воротам.
В тот же день вечером был пойман новый разведчик. Он рассказал, что в эту ночь сам Чанышев собирается напасть на крепость с отрядом в четыреста человек нукеров**, с веревочными лестницами. Всю ночь кругом крепости горели русские дома. Их поджигали по приказу Иргаша. Они вспыхивали, точно факелы, вместе с людьми. Пахло дымом и нефтью.
26
Иргаш сидел в управлении, в своем кабинете, за письменным столом, окруженный милиционерами.
На вытертых, потерявших свою краску и лак канцелярских деревянных диванах расположились муллы, молодые и седобородые, худые и толстые. За ними, точно слуги, почтительно стояли юноши, ученики из медресе**.
На письменном столе ярко горела обнаженная, без колпака, электрическая лампа. Иргаш, прикрываясь ладонью от света, угрюмо щурился. Он выслушивал сообщения от всех приходов и кварталов Старого города. Против него, важно расставив ноги, точно беки, сидели в креслах базарные богачи, владельцы лавок, рынков и амбаров, главари улемы, одетые в дорогие халаты.
- Народ готов, - говорили они, - пора действовать! Пора проучить Мамедовых. Они нерешительны, потому что это татары. А Давыдов - еврей. А Вадьяев - еврей. Это неверные, а не мусульмане. Они нас обманывают. Нам надо нашу власть. Нам не надо фабрикантов. Все они снюхались с дьяволом. Всех русских офицеров, всех русских чиновников надо гнать. Эта власть гниет да требует от нас без конца денег. Пусть расплачиваются из своих банков хлопковики! А крестьянство мы можем перетянуть на свою сторону тем, что объявим отмену всех долговых расписок. Нам нечего жалеть чужие капиталы. Нам нечего жалеть ни Вадьяева, ни Давыдова, ни Мамедова. Все они сидят на нашем горбу. Восток должен быть Востоком. Может быть, нам даже не нужен хлопок. В старину мы не думали о нем. Пусть дехкане сеют хлеб! Долой хлопковиков! Долой Кноппа, Давыдова, Мамедова! Долой большевиков, разрушителей бога! Они не признают власти мужчины над женщиной. Они отберут землю и сделают ее общей. Мусульмане должны объединиться. Народ верит нам, потому что он еще боится большевиков. Свалим Мамедова - и народ поверит нам окончательно.
Десятилетиями банковские отделения Ферганы выдавали под хлопок кредиты. Авансы от фирм сперва получались комиссионерами, те, в свою очередь, раздавали их дехканам-земледельцам. Векселя с уплатой процентов писались на всю сумму ссуды, а выплачивались частями. При всякой выдаче дехканин еще платил особый, добавочный процент либо комиссионеру, либо мелкому служащему фирмы. Около хлопкороба кормились арбакеши**, возчики хлопка, и "пунктовые", приемщики на скупочных пунктах.
Все эти люди - труженики и паразиты, творцы товара и уловители его были связаны взаимной сетью обязательств. Кредит на почве неурожаев, грабежа и обмана превратился в кабалу. Долг рос за каждым крестьянином, увеличиваясь из года в год. Крестьянин изнывал от него. Он ненавидел промышленников и хлопковиков, считая, что все его беды идут от них. Этим и решили воспользоваться улемисты, чтобы привлечь к себе крестьянство.