Теперь паузу взял Василий Иванович, и опять пауза показалась уместной.
– Извините, Иван Александрович, я только вчера вечером домой добрался и не успел еще даже сумку раскрыть, в которой привез отцовские бумаги… У меня и по дому, и по службе дел накопилось множество, вздохнуть некогда. Как только я просмотрю их и выясню, что монография готова, я обязательно вам позвоню… Это ваш постоянный номер?
– Да, постоянный. Обязательно позвоните. Я буду ждать. Конечно, публиковать монографию хорошо бы с фотографиями самой сабли, но где их сейчас взять? К сожалению…
– Может быть, у папы остались фотографии в архиве. Я посмотрю. Я знаю, он фотографировал ее. Кажется, и у меня где-то были, хотя на глаза давно не попадались. Но я старые фотографии рассматривать не любитель. Много разных… По крайней мере, я их не выбрасывал, это точно… Если есть, я добавлю к материалу.
Разговор о фотографиях зашел не случайно, понял Василий Иванович. И вся эта сказка о возможной публикации монографии придумана, скорее всего, только для поиска фотографий. Если сказать, что их нет, значит, сразу отсечь от контакта отставного полковника Самойлова. А этого делать нельзя. Но и сказать, что фотографии есть, – навлечь опасность на дом. Поселок ДОС – это вовсе не территория воинской части и не охраняется по периметру, хотя на въезде стоит часовой у шлагбаума. Сюда можно проникнуть, и обокрасть квартиру можно. Следовательно, фотографии следует унести в казарму.
– Тогда я буду ждать вашего звонка.
– До свидания, Иван Александрович…
Едва разговор закончился, в замке послышалось шевеление ключа. Василий Иванович сделал глоток из бокала с чаем и встал…
2Новости принес не телефонный звонок, как ждал старший лейтенант, а жена.
– Что там тебе срочно вспомнить понадобилось? Может, я вспомню? – спросила она, еще не успев раздеться и только сумку с продуктами к стене поставив, сняв шарф и расстегнув пальтишко на дочери.
– А что? – Василий Иванович в удивлении поднял брови. – Откуда, извини, у твоего вопроса ноги растут? Или о секретных мероприятиях по нынешним временам в магазинных очередях рассуждают?
– У нас в «реабилитации» переполох из-за тебя. Даже полы лишний раз вымыли в конце рабочего дня. Обычно только по утрам моют. Вызвали из города специалиста, будет совместно с Надеждой Павловной Совкуновой тебя «загружать». Весьма серьезный, как Надежда Павловна говорит, дядька. Не запомнила, как зовут. Профессор какой-то. Учитель Надежды Павловны и вообще – светило. Командир бригады за ним машину выслал. Подполковник Совкунов дал согласие на привлечение постороннего, но настоял на том, что сам будет присутствовать при сеансе. Это с тем подполковником Елизаровым связано?
Василий Иванович, размышляя над ситуацией и оттягивая время ответа, взял на руки дочь, которой Людмила уже помогла раздеться. Сын спокойно ждал, когда настанет его очередь. Тот не любил, когда его на руки брали, считая, что сидеть на руках – это дело не мужское. Воспитание дедушки сказывалось.
– Косвенно связано и с подполковником Елизаровым. Только его самого до сеанса и того, что я сумею вспомнить, допускать нельзя. Он настаивает на проведении такого сеанса без участия наших специалистов. Но сеанс необходимо провести без него и только с нашими. Мало ли что я там наговорить могу. Контроль должен быть обязательным. Так что, если вдруг позвонит Михаил Афанасьевич, скажи что-нибудь.
– Михаил Афанасьевич?
– Да, так Елизарова зовут. Если позвонит. Я там, короче, где телефоны выключают. Так и скажи. Пусть сам думает, где у нас выключают телефоны. Это вопрос не его компетенции, и на него никто Елизарову не ответит.
– Все правильно. Ты как раз и будешь там, где телефоны выключают. И меня обманывать не заставишь, – согласилась Людмила. – И все-таки, может, я смогу что-то вспомнить? Это касается похорон?
– Нет, это касается отцовской сабли.
– Здесь я пас, – согласилась она. – Значит, все-таки считают, что Ивана Васильевича из-за сабли убили?
– Никто не знает, за что его убили. Но сабля – один из вариантов, за который можно ухватиться. Тем более что есть след, на это указывающий.
– Следователи говорили, что основная версия – профессиональная деятельность…
– Следователи по той версии работают, но и другие версии отметать нельзя.
– Значит, я так понимаю, – серьезно спросила Людмила, – что ты начинаешь сам работать по другой версии?
– Мы начинаем работать, – сказал Василий Иванович.
– «Мы» – это спецназ ГРУ? Он не имеет следственных полномочий.
– Пока дело обстоит не совсем так, но известное отношение к спецназу ГРУ оно имеет. Следовательно, может оказаться включенным в него и выполнять следственные действия в качестве самозащиты – хотя бы в качестве защиты репутации. Не знаю… Все еще слишком сложно для формулировки и данных мало. Есть определенные моменты, но…
Людмила уже раздела сына, и малыш деловито протянул руку отцу, чтобы вместе с ним пройти наконец-то в квартиру.
– Не нравится мне это. – Людмила говорила с опаской. – И больше всего приезд этого Елизарова не нравится.
– Этот приезд всем не нравится, – согласился Василий Иванович. – Если бы не появился Елизаров, никаких подозрений не возникло бы.
– И что теперь будет?
Старший лейтенант усмехнулся.
– Этот вопрос шифрованной телеграммой можешь отправить командующему спецназа ГРУ, но он тоже вряд ли сможет ответить.
* * *Сначала позвонил капитан Твердовский.
– Василий Иванович, я в штабе. Будь готов; думаю, через полчаса тебя уже вызовут. Прибыл тут один специалист.
– Я в курсе относительно специалиста.
– Тем хуже для тебя. Много перед сеансом не пей.
– Чего не пить? Чая?
– Ах да, я закуску тебе отдать забыл. Сало в канцелярии, в окне между рамами. Надеюсь, не растает.
– Это закуска к чаю? – настойчиво повторил старший лейтенант.
– Напрашиваешься? – спросил командир роты.
– Почти. Но на более позднее время.
– Ладно, я принесу. Вот, Валерий Валерьевич пришел. Да, товарищ подполковник. Арцыбашев. С тобой говорить будет.
– Давай, – старший лейтенант привычно подобрался, словно не по телефону с начальником штаба общался, а очно. Даже на стуле сел прямее.
– Василий Иванович?
– Слушаю, товарищ подполковник.
– Ты готов?
– Так точно.
– Тогда двигай в реабилитационный центр. В левом корпусе, а не в главном. В холле тебя встретят. Я тоже туда иду.
– Понял, товарищ подполковник. Иду.
– Можешь даже в гражданской одежде, если в ней чувствуешь себя более расслабленно. Это профессор подсказал.
– Боюсь, товарищ подполковник, облает Черноносенко, привлечет ко мне внимание. Гостиница недалеко от левого корпуса.
– Не переживай. Черноносенко съел сразу недельную порцию. Отлеживается, и долго еще не встанет. Лучше в гражданском. Я к тому еще это говорю, чтобы тебя в темноте из окна гостиницы не заметили.
– Понимаю.
– Ну, иди. Я там буду, проинструктирую пока профессора Луковникова. Его зовут Владилен Борисович. Говорят, не просто специалист, а светило. Много научных трудов имеет. Все, двигай.
Подполковник положил трубку.
– Осторожнее там, с этим профессором, – напутствовала мужа Людмила.
– Я бы ему посоветовал быть осторожным со мной, – усмехнулся Василий Иванович. – Думаю, ему жена дала в дорогу точно такой же совет.
* * *До левого корпуса Василий Иванович добрался быстро, потеряв время только на то, чтобы переодеться в гражданскую одежду, в которой и в самом деле чувствовал себя удобнее. По крайней мере, в ней не было необходимости отдавать честь ни старшим офицерам, ни встречным солдатам. И вообще можно было позволить себе расстегнутую верхнюю пуговицу.
В холле левого корпуса за столиком сидела немолодая медсестра, знающая Василия Ивановича в лицо. Приветливо улыбнулась, попросила раздеться и молча показала на коридор, в который следовало свернуть. Коридор прикрывала дверь, обитая искусственной кожей, под которой была плотная звукоизоляция. Дверь беззвучно открывалась и закрывалась, поэтому в коридоре царила неестественная тишина.
– Восемнадцатый кабинет, – сказала медсестра. – Вход через тамбур.
Сама она дальше двери не пошла и вернулась за свой столик.
Арцыбашев подошел в восемнадцатый кабинет, тоже с такой же дверью, и понял, что стучать в нее бесполезно. Осторожно приоткрыв ее, он увидел едва освещенный тамбур в два шага длиной. В тамбуре никого не было, и разрешения пройти дальше спросить было не у кого. И снова дверь, которая погасила бы любой стук.
– Разрешите?
– Заходи, Василий Иванович.
Подполковник Совкунов стоял рядом с Надеждой Павловной, своей женой, хорошо знающей старшего лейтенанта Арцыбашева, и незнакомым седовласым мужчиной, поглядывающим из-под очков с сильными линзами, отчего глаза казались неестественно большими, а взгляд властным. В нормальной обстановке старший лейтенант Арцыбашев не доверился бы человеку с таким взглядом.
В холле левого корпуса за столиком сидела немолодая медсестра, знающая Василия Ивановича в лицо. Приветливо улыбнулась, попросила раздеться и молча показала на коридор, в который следовало свернуть. Коридор прикрывала дверь, обитая искусственной кожей, под которой была плотная звукоизоляция. Дверь беззвучно открывалась и закрывалась, поэтому в коридоре царила неестественная тишина.
– Восемнадцатый кабинет, – сказала медсестра. – Вход через тамбур.
Сама она дальше двери не пошла и вернулась за свой столик.
Арцыбашев подошел в восемнадцатый кабинет, тоже с такой же дверью, и понял, что стучать в нее бесполезно. Осторожно приоткрыв ее, он увидел едва освещенный тамбур в два шага длиной. В тамбуре никого не было, и разрешения пройти дальше спросить было не у кого. И снова дверь, которая погасила бы любой стук.
– Разрешите?
– Заходи, Василий Иванович.
Подполковник Совкунов стоял рядом с Надеждой Павловной, своей женой, хорошо знающей старшего лейтенанта Арцыбашева, и незнакомым седовласым мужчиной, поглядывающим из-под очков с сильными линзами, отчего глаза казались неестественно большими, а взгляд властным. В нормальной обстановке старший лейтенант Арцыбашев не доверился бы человеку с таким взглядом.
– Прибыл по вашему приказанию.
– Расслабься. Уставные отношения отставить, – улыбнулся начальник штаба.
– Я расслаблен, товарищ подполковник.
– И отлично. Вот, с Надеждой Павловной ты знаком, познакомься с Владиленом Борисовичем. Они будут работать с тобой и попытаются помочь активизировать твою память. Мы сразу договорились, что в самом начале сеанса тебе поставят блокировку на все служебные разговоры. Следовательно, можешь не волноваться.
Василий Иванович шагнул вперед и протянул Владилену Борисовичу руку. Кисть у гипнотизера оказалась вялой и бессильной даже для гражданского человека. Наверное, слишком много силы уходило во взгляд, на развитие рук не оставалось. Это, впрочем, не смущало, поскольку Владилен Борисович и не собирался принимать участия в боевой схватке.
– Валерий Валерьевич… – У гипнотизера оказался чрезвычайно низкий и густой голос.
– Иду, – кивнул Совкунов и сразу направился к выходу, плотно, без звука прикрыв за собой дверь.
– Сюда, Василий Иванович, – показала Надежда Павловна на кресло, стоящее у стены небольшого по площади кабинета, и опустилась за письменный стол, спиной к наглухо зашторенному окну.
Арцыбашев послушно сел. Приглашенный специалист, однако, садиться на стул, стоящий напротив кресла, не спешил. Он встал по другую его сторону и положил руки на спинку, уже пристально глядя в глаза Арцыбашеву, но не требуя, чтобы тот смотрел на него. Просто смотрел, тяжело и властно, словно заранее готовил к выполнению своей воли. Должно быть, профессор не слишком хорошо понимал, с каким человеком ему предстоит работать. Так вести себя, осознавая свой авторитет и готовясь использовать его, можно только с инфантильными людьми, не имеющими той закалки, что получают во время службы офицеры спецназа ГРУ. И у Василия Ивановича сразу появилось сомнение в способности профессора Луковникова установить раппорт[7]. Слишком сильной волей располагал старший лейтенант, привыкнув противостоять любой попытке давления на себя. Это было уже в характере, это стало инстинктом, и внутреннее сопротивление работало на уровне подсознания.
– Располагайтесь удобнее, – скомандовал профессор. – Расслабьтесь… Расслабьтесь, вам говорят.
– Я расслабился… – сказал Василий Иванович, хорошо знающий, что такое расслабление, и чувствующий, что в самом деле сумел это сделать.
Однако Владилен Борисович в этих словах уже уловил волю старшего лейтенанта и стремление к сопротивлению. Он вообще, кажется, был чуток к чужим состояниям и все понимал.
– Внутренне расслабьтесь. Для того, чтобы не сопротивляться мне. И не возражайте… Даже мысленно не возражайте.
Но сказать это было проще, чем сделать. Без расслабления старшему лейтенанту легко можно было управлять собой и даже побеждать собственное подсознание. Но когда человек расслабляется и, грубо говоря, «выходит» из мира привычных ему ощущений, тогда подсознание набирает силу и управляет всем. А именно подсознание не позволяло принять мир чужих реакций и не позволяло совместить внутренние ощущения.
– Говорить будете только тогда, когда я задам вам вопрос. Без вопроса говорить не нужно. Тем более нельзя возражать. Заставляйте себя соглашаться. Мысленно себя убеждайте, это в ваших интересах. Так у нас все получится.
Владилен Борисович свое дело, несомненно, знал, и Василий сразу почувствовал это. Ничего не спрашивая, профессор уже понял внутреннее состояние старшего лейтенанта и помогал ему войти в другое состояние, соответствующее моменту. Причем помогал именно так, как следовало. Он знал, что волю сильного человека можно победить только внутренним усилием и никогда – давлением со стороны. И не стал применять этого давления, хотя раньше, как показалось Арцыбашеву, Луковников именно это и собирался сделать, придавливая его взглядом и взглядом же показывая преимущество собственной воли. А этого преимущества в действительности не было. И потому Владилен Борисович подсказал сразу, что старшему лейтенанту следует приложить и собственные усилия, чтобы удался раппорт.
Арцыбашев на несколько секунд прикрыл глаза, настраиваясь, и заставил свое внутреннее «Я» отказаться от сопротивления. И только после этого почувствовал, что в действительности расслабился. Почувствовал это и Владилен Борисович.
– Вот так. Это уже значительно лучше. Тестирование мы проводить не будем, чтобы не потерять нужное состояние, – профессор посмотрел на Надежду Павловну, – и начнем, пожалуй, сразу.
Он шагнул ближе к Василию Ивановичу, протянул руку, положил ладонь на голову и дважды мягко, без нажима, провел большим пальцем по лбу от края волос к переносице. Взгляд был по-прежнему тяжелым и давящим, но теперь уже старший лейтенант этому давлению не сопротивлялся. Более того, он сам начал входить в состояние гипнотического транса, вспоминая занятия по самогипнозу, и смотрел в эти глаза, как на маятник, отдавая себя на волю постороннему влиянию.
– Вы хорошо помогаете мне, я чувствую и оцениваю это. Продолжайте так же, – сказал Луковников. – Сейчас я буду считать до десяти. Считать буду медленно. При счете «десять» вы войдете в состояние гипнотического транса. Вы уснете, но будете слышать мой голос или голос Надежды Павловны и будете отвечать на наши вопросы. Вы готовы?
Владилен Борисович уже говорил медленно и размеренно, словно уже начал счет, говорил, не сомневаясь ни секунды, что все произойдет именно так. И Василий Иванович заставил себя согласиться. Не напрягался, но лишь чуть-чуть подтолкнул свое сознание в нужную сторону, и движение пошло по инерции.
– Да… – сказал старший лейтенант, сам чувствуя, что даже произнесение этой простой фразы стоило ему усилий, потому что в легкий транс он уже вошел. Но в таком состоянии разговаривать бывает значительно труднее, чем при погружении в транс глубокий.
– Я начинаю отсчет… Расслабьтесь… Предельно расслабьтесь… Один… Вы чувствуете, как ваши конечности наливаются теплой тяжестью… Теплая, медленно текущая по конечностям тяжесть… Эта тяжесть вдавливает вас в кресло… И не хочется вставать, не хочется шевелиться… Два… И веки начинают тяжелеть… Вас клонит в сон… Клонит в сон… Три…
Василий Иванович снова почувствовал желание к сопротивлению. Но и этот момент профессор сразу уловил и тут же дал установку:
– Когда вы погрузитесь в сон, вы будете отвечать только на те вопросы, которые не касаются вашей службы. Если вопрос каким-то образом коснется военной или государственной тайны, вы можете сохранять молчание и не отвечать на него. Но из трансового состояния это вас не выведет… Четыре…
Подсознание сразу среагировало и успокоилось.
– Глубокое трансовое состояние поможет вам вспомнить недавние события, свидетелем которых вы были и которые вы не в состоянии вспомнить в нормальном состоянии. Это нужно вам лично… Вам и вашему командованию… И вы после пробуждения будете помнить все, что нам с вами удастся вспомнить. Будете все помнить… Расслабьтесь… Глаза ваши закрываются… Веки стали совсем тяжелыми… Вам уже трудно их держать… Не держите, не утруждайте себя. Закройте глаза… Пять…
А теперь подсознание, слегка помедлив, начало помогать. Оно увидело цель и устремилось к ней, Василий Иванович словно бы чувствовал это. Казалось, что по телу расползается тепло, множится, дробится на части, чтобы заполнить каждую клетку тела. Но сознание при этом становилось тяжелым и вязким и ощущения контролировались плохо. Все выполнялось автоматически, только лишь потому, что организм был тренирован на регистрирование и классификацию всех ощущений как внутренних, так и внешних. Естественно, мозг привык все ощущения с чем-то связывать. И тепло он связал с пониманием ситуации со стороны подсознания. Было ли это так в действительности, Василий Иванович не понимал, но ему уже и не хотелось понимать все до конца. Он погружался в сон, называемый, в отличие от обычного сна, глубоким погружением в трансовое состояние.