– Звучит обидно, – сказал Фазылов.
– Видите ли, Маша, – задумчиво промолвил Аристов. – По первому образованию…
– Вы ксенолог, я помню, – быстро сказала Маша.
– Мы все помним, – подтвердил Вараксин с сарказмом.
– В классической ксенологии принято полагать, – продолжал Аристов, нимало не смутившись, – что цивилизация, достигшая высокого уровня развития, начинает с подчеркнутой ответственностью относиться к собственным деяниям. А младшим, если можно так выразиться, братьям по разуму всемерно и ненавязчиво покровительствовать. До сих пор не были известны прецеденты обратного.
– Возможно, казус ирулкаров – из области статистической погрешности, – сказала Маша. – Хотя вторая моя гипотеза, «Глас вопиющего», кажется мне более предпочтительной.
Вараксин выразительно поглядел на настенные часы, показывавшие абсолютное галактическое время в земных единицах, но ничего не сказал.
– Все неприятные инциденты, связанные с ирулкарами, были проверкой на разумность, – говорила Маша. – Вы упоминали, Пал Семеныч, что ирулкары не просто иные, а совершенно иные. Никто не понимал их поступков. Но и они находились в том же трагическом состоянии непонимания. Они чувствовали себя одинокими во всей Галактике, это делало их несчастными, наполняло их медлительные, но от того не менее чувствительные души невыразимым отчаянием. Они искали собеседников и не находили. Рукотворная двухсотметровая статуя и друза гигантских кристаллов в их глазах ничем не отличались. Ирулкары пытались понять, разумны ли создатели этих объектов. А мы знаем, что в случае с кристаллами создателем была природа. Спустя много лет, утратив последнюю надежду, ирулкары провели все тот же тест на разумность с нашей станцией, которую, благодаря яркой раскраске, легко было счесть артефактом среди серых песков Марги.
– В чем же состоял тест? – полюбопытствовал Аристов.
– Птички и гнезда. Помните старинные опыты по зоопсихологии? Если перенести птичье гнездо немного в сторону, хватит ли ума пташке найти его?
– Эвона как! – сказал Аристов и озадаченно засмеялся. – А что у нас третьим номером?
– «Докучливый шутник», – охотно сообщила Маша. – Если, условно говоря, считать сообщество разумных цивилизаций чем-то вроде большой разношерстной компании, то в ней, как часто случается, найдется некто, чье чувство юмора непонятно окружающим. Причем сам он этого не сознает, а доводы окружающих до него не доходят в силу… м-м-м… альтернативной одаренности. Он из кожи вон лезет, старается, шутит, а на него смотрят, как на больного, потихоньку начинают сторониться. Со временем его шуточки становятся все однообразнее и злее…
– Исчезновение нашей станции – такая злая шутка? – спросил Фазылов.
– Надеюсь, что нет. Возможно, мы счастливо пропустили тот этап отношений ирулкаров и Галактики, когда их юмор выглядел совершенно черным. Шутка со станцией была вымученной, слабой тенью инцидента на Нпанде, даже без намека на фантазию…
– Недурно для дилетанта, – проговорил Аристов покровительственным тоном. – Вы не думали сменить профессию?
– Спасибо, – сказала Маша. Ей и в голову не приходила такая мысль, но, чтобы не задеть одного из немногих союзников, она решила быть деликатной. – Эта перспектива будет согревать меня в минуты досуга.
– Но где же прячутся эти несносные ирулкары? – осведомился Аристов.
– Они где-то рядом, – сказала Маша уверенно. – Медленные и не очень привлекательные. Они нас увидели, а мы их нет.
– Может быть, поищем их вместе? В минуты досуга? – сощурился Аристов.
Все складывалось неплохо. Маше удалось завладеть вниманием и заставить себя выслушать. Это было хорошим знаком. Да, она не преувеличивала своих заслуг. Понимала, что всему порукой вздымавшийся над ее хрупкими плечами мрачный и неоспоримый авторитет Тезауруса. Но в достижении благой цели все средства хороши…
– Понятно, – сказал Вараксин саркастически. – Что ж, мы выслушали вас – из уважения к представляемой вами организации. Благодарю за полезное сотрудничество, госпожа энигмастер. Будем считать его завершенным. Всего наилучшего вам и вашему Тезаурусу.
Кисейное облачко надежды пролилось ледяным дождем разочарования.
Нет, еще хуже: тяжкий удар дикой волны, прорывающей защитную дамбу.
И он застиг Машу врасплох.
Она молчала, вмиг позабыв все аргументы и домашние заготовки, в том числе и многажды отрепетированную под руководством сценических педагогов истерику. Стояла и с большими интервалами хлопала ресницами. Смешная, неуклюжая кукла Маша.
У нее оставалось еще последнее оружие. Или, если угодно, неубиенный козырь. Энигматический Императив. Вербальная формула, которую она могла произнести вслух. В этом случае никто не смел бы ей прекословить под угрозой отлучения от профессии. До сей поры Маша произносила Энигматический Императив только перед зеркалом, в качестве упражнения на твердость убеждений.
Теперь все было иначе, все было реально.
Поэтому она не имела сил на такое радикальное решение. Она боялась.
Потому что не была до конца уверена в собственной правоте.
Смысл Энигматического Императива предполагал абсолютную и бескомпромиссную уверенность энигмастера в собственном решении.
Между тем Вараксин коротко кивнул ей, взял Фазылова под локоть и повел куда-то вдоль рядов мерцающих экранов. На ходу они негромко переговаривались. «…в конце концов, что мы теряем?..» – «…у меня ко всякой бредятине врожденный иммунитет…» – «…если для дела нужно, могу и свечку поставить…» Оба выглядели безобразно спокойными. Как будто ничего важного только что не произошло. Аристов же, пожав плечами… мол, я-то что могу поделать, у меня и права голоса в таких вопросах нет… неспешно убрел в противоположную сторону.
– Они не успеют! – Маша наконец вышла из ступора и в отчаянии взмахнула стиснутыми кулачками. – ¡Diablo! ¡Con mil diablos![5]
– Но ведь ты сделала все, что могла, – отозвался Витя Гуляев, о котором все благополучно позабыли.
– Они мне не поверили! – продолжала Маша, не слушая. – Меня учили убеждать, а я лепетала какую-то бессмыслицу.
– Видела бы ты себя со стороны… – попытался неловко пошутить Гуляев, хотя на душе у него было скверно.
– А если бы я заявилась в платье из черного бархата до пят и вампирском макияже, то поверили бы?
– Нет, – Витя грустно покачал головой. – Не поверили бы ни за что.
Ему чрезвычайно хотелось утешить Машу. Но втайне он тоже не признавал ее правоты. Его сердце ныло от мучительной раздвоенности между чувством и долгом.
– Пойду к себе, – наконец объявила Маша, уставясь в пол. – Усну, если повезет. Расскажешь, чем закончилось.
– Хочешь, я… – начал было Гуляев.
– Ничего я не хочу, – отмахнулась Маша. – Разве что утопиться. Только негде.
8.
Закат на Марге случился, как всегда, внезапно. Будто щелкнули выключателем в спальне. Белый с желтыми наплывами шарик звезды Шастры, удивительно похожий на разбитое яйцо на сковороде, укатился за гряду вздыбленных дюн. Похолодало снаружи, внутри куттера стало темно и неуютно. Антонов, которому ужасно хотелось поговорить, чтобы не было так тоскливо, выразительно откашлялся.
– Мне тоже не по себе, – сразу отозвался Яровой скучным голосом.
– Вы знаете, мастер, – сказал Антонов. – Я не планировал умереть именно сегодня.
– Никто еще не умер.
– Мы сидим тут уже вечность, и ничего не происходит.
– Что, по-вашему, должно произойти?
– Не знаю. Какие-нибудь активные телодвижения по нашему спасению.
– Они происходят. Уж будьте покойны. Только мы их пока не видим, – Яровой усмехнулся. – Могу себе представить, как Вараксин орет на всех, – он призадумался. – Нет, не могу. Он редко повышает голос. Нужно очень постараться, чтобы вывести его из равновесия.
– Думаете, нынче не тот случай? – спросил Антонов чрезвычайно язвительно.
– Конечно, не тот, – сухо сказал Яровой. – Рутинная ситуация.
– Что же рутинного в том, что у нас попятили станцию?! – удивился Антонов.
– Пожалуй, – флегматично согласился Яровой. – Станцию у Вараксина еще никогда не крали.
– Мы так и будем сидеть без дела?
– Да. Так и будем.
– Но, может быть, нужно что-то предпринять… – сказал Антонов нетерпеливо.
– Нужно сидеть и спокойно ждать, – сказал Яровой ровным голосом.
– Чего? – вскричал Антонов. – Смерти?
– Прилета спасателей, – спокойно сказал Яровой.
– А они успеют?
– По моим расчетам, не должны, – честно ответил Яровой.
– И что тогда? Мы умрем?
– Вы не поверите, – сказал Яровой совершенно искренне. – Но даже если нас и спасут, мы все равно умрем, – выдержав паузу, закончил: – Когда-нибудь.
– Вам не хочется как-то меня приободрить? – злобно спросил Антонов. – Ну, там, я не знаю… сказать, что с минуты на минуту все изменится к лучшему?
– Вам не хочется как-то меня приободрить? – злобно спросил Антонов. – Ну, там, я не знаю… сказать, что с минуты на минуту все изменится к лучшему?
– Если по правде, не очень, – признался Яровой. – Вы большой мальчик, уж и сами как-нибудь подберете себе слова успокоения.
Антонов, надувшись, отвернулся к окну. «Ну да, мне страшно, – думал он. – И стыдно. Такой здоровый лоб, а дрейфит, как ребенок в темной комнате! По сути смерть – та же темная комната. Хотя знающие люди описывают сам процесс иначе. Туннель, а впереди ослепительный свет. А люди, знающие и того более, находят этому эффекту рациональное объяснение. Не помню только, какое. Проблема в том, что я не хочу ни в туннель, ни в комнату, ни в какое еще место, откуда нет выхода. Я хочу домой. К черту эту планету, к черту серые пески, к черту станцию и все прочие никчемные железяки. Просто вернуться домой. И жить дальше. Я что, многого требую? Мастер прав: все умирают. Но когда такое происходит с чувством завершенной миссии, исполненных обязательств и легкой усталости от жизни – это ничего, это нормально. А я даже толком ни с кем не простился, с Катькой поругался прямо перед отлетом и не нашел времени, дрянь такая, помириться хотя бы дистанционно… и Дашке не сказал положенного отцовского напутствия, и Монтрезора погладил по башке как-то формально, без души. Откуда мне было знать, что, собрав сумку и гнусно хлопнув дверью на прощанье, я покидаю свой дом навсегда?! Теперь-то я точно знаю, как полагается уходить из дома на работу достойному человеку. И только так буду делать, если все обойдется, если нас спасут. Но почему мастер так отвратительно спокоен? Неужели он все и всегда делает правильно, и ему не в чем себя укорять в последний час?!»
– Мастер, – сказал Антонов задушевно. – Иногда мне ужасно хочется вас убить.
– Не вам одному, – рассеянно промолвил Яровой.
У Антонова не оставалось душевных сил, чтобы говорить гадости. Он уже изготовился просто назвать Ярового равнодушным дуболомом, но его внимание было отвлечено слабым, хотя и весьма отчетливым инородным звуком.
– Что это? – спросил он, насторожившись.
– Где?
– У меня под ногами что-то жужжит. – Антонов с громадным трудом, преодолевая сопротивление «галахада», заглянул себе под ноги. – И мигает.
– А, это, – сказал Яровой равнодушно. – Не обращайте внимания. Сигнал «свой-чужой». Атавизм, на случай галактической войны. Маленький, но очень мощный сигнал-пульсатор. Системно независимый.
– И он должен мигать? – настойчиво спросил Антонов.
– Вообще-то нет. – Яровой задумчиво засопел. – С чего бы ему мигать, если никого в радиусе светового года не интересует наш галактический статус?
– Может быть, началась война? Например, из-за того, что какие-то прохвосты слямзили у нас станцию?
Продолжая напряженно сопеть, Яровой всем корпусом подался к пульту и, не снимая перчаток, включил приемник. Обычно на куттере не было нужды его включать, связь с «Тинторерой» поддерживалась со станции. Но сейчас явно происходило что-то еще более непредвиденное, чем исчезновение станции.
– Ага, – сказал Антонов многозначительно, хотя вовсе не понимал, что происходит.
Голос сменного диспетчера «Тинтореры» был едва различим. Хотя парень старательно выговаривал каждое слово и делал логические ударения величиной с фонарный столб, им понадобилось прослушать сообщение дважды, чтобы уловить его смысл. А затем еще и сверить впечатления.
– Любопытно, – сказал Антонов. – Зачем мы должны это делать?
– Кое-кто, помнится, желал кое-что предпринять, – произнес Яровой в пространство, наглухо задраивая кабину куттера.
9.
Вараксин сидел в темном углу контрольного поста и грыз ногти. Дурная привычка, гордиться тут нечем. Временами он вспоминал, что не худо было бы нормально поужинать. Но стоило ли отвлекаться на подобные пустяки человеку, который пропустил завтрак и даже не вспомнил об обеде?
Он был так увлечен своим ребяческим времяпрепровождением, что не отреагировал на реплику сменного оператора Куликова должным образом.
– «Марга-Сократ», Яровой на связи.
Поскольку сказано это было будничным тоном, без эмоций, вскакиваний с места и размахиваний конечностями, Вараксин кивнул головой и даже не пошевелился в своем углу. На посту велось наблюдение за сотней космических объектов, мало ли кому взбрело на ум пообщаться со стационаром.
– Олег Петрович… – промолвил Куликов укоризненно.
– Подожди, – сказал Вараксин ясным голосом. – Как это – на связи? Что значит – на связи?
До него, наконец, дошло, он вывалился на свет, зацепившись ногой за кресло и с грохотом обрушив какой-то небольшой, но очень звучный столик. Таким образом необходимый драматический эффект, пусть и с запозданием, все же был достигнут.
– Как они могут выходить на связь с куттера?!
– Олег, – проговорил оказавшийся рядом Фазылов. – Они внутри станции. В безопасности.
Шеф-пилот выглядел невозмутимым, как всегда, но голос его непривычно дрожал.
Оператор Куликов добавил громкости.
– …кто-то аккуратно выключил сигнал-пульсатор, – разнесся по помещению монотонный голос Ярового. – С тем расчетом, чтобы нельзя было засечь местонахождение станции. Ну, расчет себя оправдал. Почти. Хотя лично я ноги бы тому вырвал…
– Я тоже, – процедил Вараксин сквозь зубы.
– …резервных источников энергии хватит недели на две, но вы уж там сами решите, нужна ли нам исследовательская станция на Надидхаре или лучше вернуть ее в Чашу Сократа. Потому что в первом случае придется переименовать ее в «Надидхара-Чего-то-там», а во втором…
Ворвавшийся на пост ксеноархеолог Аристов бесцеремонно отодвинул оператора от микрофона:
– Кирилл Юрьевич! – закричал он. – Яровой, душа моя! Что вы там видите? Нет ли какого-то движения или странных явлений ненатурального свойства?
– Ничего, – сказал Яровой бесстрастно. – Те же дюны, тот же песок… Впрочем, кое-что вижу. В полусотне ярдов от станции прямо из песка торчит громадная статуя какого-то ктулху с часами на шее.
10.
Маша бродила по пустынным коридорам, чувствуя себя покинутой и несчастной. Она ужасно не любила жалеть себя, но сейчас был тот редкий момент, когда чуточку тепла не повредило бы. Конечно, мысль о том, что люди спасены, согревала ее, но явно недостаточно. А честолюбие, хотя и не самый большой порок, но все же не лучший союзник настоящего энигмастера.
Она не знала, что в каком-то десятке шагов позади нее бесшумно и потаенно крадется Витя Гуляев, про себя повторяя и доводя до безукоризненного совершенства признание в любви.
Возле летных ангаров Машу окликнули:
– Милая барышня, не окажете ли мне честь, назвавши свое имя?
– Маша, – проронила та не слишком-то приветливо. – Маша Тимофеева, а что?
Затем она подняла взор на вопрошавшего и остолбенела.
Замер за поворотом и Витя Гуляев, охваченный дурными предчувствиями.
Перед Машей стоял герой-любовник из женского романа.
Во плоти это фантастическое существо, плод вымысла дорвавшихся до пера домохозяек, выглядело как мужчина спортивного вида, без возраста и без доступных взору недостатков. Высокий, загорелый, стриженый так коротко, что непонятно было, какого цвета его шевелюра. Элегантно небритый. В безупречно белом костюме и попугайной рубашке, с зеленым платком на шее. Такому персонажу было бы самое место скорее на тропическом курорте, нежели на галактическом стационаре.
– Я испугал вас, дитя мое? – спросил он весело. – Не бойтесь! Я не разбойник, не злой человек, я просто несчастный принц…[6] А если серьезно, то меня зовут Эварист Гарин, я энигмастер, как и вы.
Голос у незнакомца был низкий, но не бархатный, а какой-то теплый и пушистый, словно спина ангорского кота, и отдавался сладостными вибрациями где-то в животе. О, это был не просто энигмастер, а Энигмастер с большой буквы! Такому голосу невозможно было сопротивляться. Железный Вараксин – и тот не устоял бы, безоговорочно исполнивши все директивы обладателя такого располагающего к доверию тембра. Маша перестала дышать. Она даже моргать позабыла.
– Не очень понимаю, зачем я здесь, – продолжал Эварист Гарин. – Вы хорошо справились. Да что там – замечательно. Эти администраторы космических поселений такие перестраховщики! – он приблизился и, уверенным движением приподняв Машино лицо за подбородок, вгляделся в ее глаза, полные едва сдерживаемых слез. – Вы ведь не собираетесь плакать, правда?
Маша энергично помотала головой.
– С одной стороны, я понимаю этих бедняг, – сказал Гарин. – Они видят перед собой юную деву ослепительной красоты, с доверчивыми, как у Бемби, очами, с неотразимым античным носиком… – Маша не удержалась и звонко шмыгнула упомянутым предметом восхищения. Уж она-то знала, что в минуты огорчений становилась похожа не на изящного фламинго, а скорее на маленького печального тапира. – …с потрясающей прической и в наряде, какой мог бы стать событием на всех известных мне дефиле…