– Ты уверена? Они обычно так быстро не реагируют, – переспросила я, когда она мне сообщила, что дата проведения переговоров со мной уже назначена на десятое декабря.
– Я во всем уверена. Обычно они набирают определенное количество анкет, а потом всех вызывают. Но сейчас из-за безработицы анкеты полились на них как из рога изобилия. Вот поэтому все так быстро.
– То есть, у меня будет очень много конкурентов? – огорчилась я. Безработица была не то слово, я оглядывалась и понимала, что работодателю сейчас, если он в здравом уме, совершенно не придет в голову принять в должность мать-одиночку с грудным младенцем на руках. Поэтому еще я решила не довольствоваться телефонными заверениями и посмотреть Дарье лично в ее глаза. В ее бесстыжие серо-голубые глаза.
– Давай тогда я к тебе приеду сегодня же и все тебе насчет собеседования объясню, – предложила она и я радостно закивала. Максу исполнилось четыре месяца, от извоза и ночного недосыпа у меня уже ехала крыша и, к тому же, я пропустила месяц оплаты кредита. Все становилось хуже с каждым днем и хотя я даже самой себе не признавалась в этом, реально шансы выбраться из полной задницы были связаны только с работой в посольстве.
– Ты не возлагай больших надежд на собеседование, – первым делом предупредила меня она.
– Почему? – не поняла я. – А на что возлагать?
– На фортуну. Первичное собеседование проводится реально только чтобы определить, насколько ты соответствуешь заявленным качествам анкеты.
– Как это?
– Ну, знание языка, коммуникабельность, умение держать удар. – Я прямо порадовалась.
– Меня что, там будут бить?
– Впрямую нет. Налей еще чайку. – Я подлила ей взвеси из пакетика и остывшего кипятку, а сама задумалась. Во что я суюсь? Сколько лет я Дашке объясняю, как плохо и ужасно тратить свое время на выполнение идиотских распоряжений. А вот теперь сама прошу и умоляю о том же.
– А как? Вкривую? Хук справа?
– Мы трудимся на территории правового государства, где права человека свято чтут и уважают.
– Н-да? Как-то это расходится с тем, что ты мне обычно рассказывала, – засомневалась я.
– Скоро у тебя будет шанс обо всем составить собственное представление, – ободрила меня подруга.
На следующий день я бегом бежала по переходам, чтобы добраться до Библиотеки им. Вождя Революции, где располагалось потенциальное место моей дислокации. Мне надо было попасть туда к девяти часам, а это уже создало для меня определенный набор трудностей, так как Максим Максимыча не с кем было оставить. Няни у меня нет, так как и работы нет, мама в тот день была неумолимо на работе, а папа, заслышав мой ласково-приторный голосок, смылся и отказывался выходить на переговоры в коридор.
– Ну папочка, ну миленький. Что в этом такого страшного, посидеть с собственным внуком пару-тройку часов? – ластилась я, понимая, что другого варианта у меня нет и не будет.
– Что страшного? Он! Он страшно орет, я страшно боюсь и не знаю, что с ним делать! – мастерски отбивался папа.
– А ты ему сосочку! И покачаешь немного. Он у тебя уснет и ты…
– УСНЕТ? – расхохотался родитель. Я замолчала и растерялась, но отступать было некуда, позади кредит.
– Да! В случае чего поставишь его в ванную.
– Я? Да я в руки его боюсь взять. И потом, чем я его буду кормить? – послал мне новый пас папа.
– Как чем? – опешила я, – А какие варианты?
– Ну… У меня же нет груди! – выдал мне он победный крученый мяч.
– Но у меня есть молокоотсос и молока я тебе оставлю вдоволь, – извернулась и почти в бреющем полете отбилась я. Такой подачи папа не вынес и сломался. Пока противник не наберется сил, я быстро выдала ему нужное количество молока, сока, сосок и памперсов, стараясь не думать о том, что моему предку ни разу еще не приходилось соединять воедино чудо-подгузник и трехмесячного ребеночка.
– Может не надо? – жалобно попросил он.
– Очень надо. Прямо последний шанс, – отрезала я и сунула ему бутылку хорошего армянского коньяку.
– Это что, вместо успокоительного? – растерялся он. – Это кому, мне или Максиму?
– Тебе, естественно, – рассмеялась я. – Это взятка за твой подвиг. Выпьешь, когда я вернусь.
– А что, конечно, – взбодрился отец и принялся веселее смотреть на мир. Я вылетела за дверь.
Если бы у меня было немного больше времени, я сполна бы насладилась красотами вольного мира нормальных людей, где звуки вокруг – это не только звуки криков или тишины, звенящей от ожидания криков. Мир, в котором полно снующих туда-сюда людей. Где продают пиво в киосках. Я шла и смотрела-смотрела-смотрела, не находя сил оторваться от простого зрелища обычной, нормальной жизни, которая раньше мне казалась чем-то само собой разумеющимся.
– Вы к кому? – Спросил меня охранник периметра посольства, высокий усталый мужчина в красивой форме.
– Я? – растерялась я.
– Вы, гражданочка. Здесь охраняемая территория, режимный объект. Я не имею права позволить Вам здесь находиться без соответствующего допуска.
– Ась? – захотелось по-деревенски переспросить мне у него. Это, наверное, и называется «права человека». Нет, чтобы просто сказать: пошла вон. Эк он завернул.
– Я пришла на собеседование, – выдала я и подавила в себе зачатки паники.
– К кому? Кто вас направил?
– Зайницкая, – прикрылась как щитом Дашкой я. Цербер подобрел. Я повнимательнее оглядела его. Все-таки как-никак будущий коллега. Может быть.
– Подождите секунду, я уточню, – по-человечески ответил он и что-то стал бормотать в рацию. Нечто непереводимое.
– Хорошо-хорошо, – не стала капризничать я и через пару минут оказалась за воротами высокого бежевого здания посольства. Интересно, все эти люди, что были видны из-за большого стеклянного окна проходной – все они иностранцы? А вдруг тут бродит моя семья, мое счастье? Мое импортное счастье с набором социальных гарантий, чудес цивилизации и счетом в иностранном банке. Ах…
– Лапина, это вы? – тихий, но твердый голос над ухом вывел меня из состояния медитации.
– Я! – отрапортовала я.
– Будьте добры, паспорт, пожалуйста, – попросил голос, но честно говоря, этот холодный уверенный тон не оставлял сомнений в моем подчинении.
– Вот, – протянула ему я свой сертификат соответствия.
– Имеете ли вы при себе колюще-режущие предметы? – охранник пристально посмотрел мне в глаза и я судорожно принялась вспоминать, что опасного ношу с собой.
– Пилочка для ногтей, – проговорила я. Ничего более колюще-режущего я с собой не возила, хотя в наше время девушке не помешает некоторая защита.
– Вам придется ее сдать на время переговоров. Вы не возражаете, вас не затруднит? – любезно продолжал давить он.
– Нет, конечно, – покорно кивнула я, хотя и не понимала, что за раны можно нанести колюще-режущей пилкой для ногтей. Она даже мой маникюр корректирует очень сомнительно. Тяги пройти внутрь через проходную у меня становилось все меньше. Но тут меня погнали через металлоискатель, который как сволочь все время звенел и звенел. Я достала уже и ключи от дома, и ключи от машины, и часы сняла.
– У меня больше ничего нет, – чуть не в слезах объяснялась я, глядя в невозмутимые глаза присутствующей охраны. Еще чуть-чуть и я бы развернулась и двинулась бы домой рыдать. Я бы сообщила всем, что меня не приняли на работу из-за того, что я не прошла металлоискатель.
– У вас нигде нет булавки? – спросила какая-то сердобольная женщина в такой же красивой форме, что и мужчины. Я замерла и вспомнила, что штаны у меня после родов стали маловаты и я заменила отлетевшую пуговицу булавкой. Значит, отлично. Звенелка звенит из-за этого. И что? Мне снять булавку со штанов прямо тут?
– Снимите все булавки, если вам не сложно – вежливо и презрительно проговорил охранник. Я отвернулась и принялась отцеплять палочку-выручалочку занятой женщины. Железная зверюга наконец заткнулась, но ощущение постоянно разъезжающейся молнии подрезало уверенность в себе на корню. Меня наконец провели внутрь и позволили присесть в маленькой переговорной. Все в ней было из серого пластика с черной окантовкой. И столы, и стулья, и диван, и стеллажи. Мне стало тоскливо.
– Семьсот долларов США. Семьсот баксов. Семь сотен зеленых каждый месяц. Всегда, пока мне не надоест, – принялась заниматься самомедитацией я. Через пару минут полегчало, а когда в комнату вошли двое устрашающе холодных мужчин, я была полностью готова.
– Вы Лариса Дмитриевна Лапина? – поинтересовался один из них. Второй ограничился простым разглядыванием. В моей жизни уже случалось иметь дело с мужчинами, которые раздевали меня глазами, но этот нет. Он глазами пытался проникнуть не под одежду, а под кожу. Он осматривал мои мышцы, лимфатические узлы, приглядывался к моим легким на предмет их неправильного устройства.
– Да, я.
– Вы хотите работать в нашей внутренней структуре по обеспечению безопасности? – то ли спросил, то ли продекларировал первый.
– Да, я.
– Вы хотите работать в нашей внутренней структуре по обеспечению безопасности? – то ли спросил, то ли продекларировал первый.
– Хочу.
– Вы написали в анкете, что владеете немецким языком, – он наклонил голову и стал рыться глазами в моей анкете, – свободно.
– Именно так, – подтвердила я.
– Тогда мы можем продолжить разговор на немецком, – объявил он и стал со страшной скоростью выплевывать на меня немецкие слова. Мой девичий мозг разлетался об стену отсутствия практики. Мне стало страшно, что я не смогу ни слова ответить.
– Вы понимаете, что это очень ответственная работа?
– Вы готовы работать ночью?
– С кем вы планируете оставлять вашего ребенка?
– У вас есть опыт подобной работы?
– Вы часто болеете?
– Вы можете провести двенадцать часов без сна? А двадцать четыре?
– Вас устраивает зарплата?
– Вы согласны подчиняться уставным требованиям?
– Чем вы болели?
– У вас нет сумасшедших родственников? – Я чувствовала, что он этих укусов немецких собачьих слов сойду с ума. Я выдавливала из себя по капле ответы, в основном односложные. Я старалась не думать о там, что ширинка у меня расползлась окончательно.
– Спасибо за визит, мы сообщим вам решение по телефону. – Русский встал, жестом пропустил иностранного вперед и оставил меня, словно выжатую половую тряпку растекаться в изнеможении на стуле. Я посмотрела на часы, с трудом унимая дрожь в руках. Было около часа дня. Прошло почти три часа с момента, когда я кинула папу на амбразуру, а у меня не было сил даже встать.
– Как ты, – вдруг раздался от двери знакомый голос Зайницкой.
– Как ты здесь оказалась? – удивилась я. После того, что со мной сделали, мне казалось, что все сотрудники должны здесь стоять так, как караульные около мавзолея дедушки Ленина, и никуда не отлучаться.
– Ну и видок у тебя. Кошмар. Что, так тяжело было? – любопытствовала Даша.
– Хуже. Я уже почти ничего не помню.
– Просто тяжелые попались приемщики. У нас к ним все страшно боятся попасть, – обрадовала она меня.
– А я уже не боюсь, – вздохнула я и встала, – посмотри там, у меня штаны хоть сухие?
– Смешно, – улыбнулась Дашка и повела меня на выход. Ей удалось как-то пристроиться эскортировать меня к выходу. Мы шли по какому-то хитросплетению коридоров, я подавленно молчала.
– Хочешь, я тебя расслаблю, а то ты совсем никакая? – спросила она. Я кивнула, хотя слабо представляла себе, что сможет меня расслабить в такой ситуации.
– Мне сегодня рассказали анекдот. Вот что такое «полный абсурд»?
– То, что со мной делали сегодня, – угрюмо ответила я.
– Нет! Полный абсурд – это когда капитан милиции полосатой палочкой на полосатом пешеходном переходе тормозит полосатую зебру, на которой сидит матрос в полосатой тельняшке. А ты говоришь…
– Вот уж действительно, полный бред. – Я расхохоталась. На выходе новый охранник с таким же каменным выражением лица как у старого выдал мне мои ключи с часами и булавку, которую я гордо и демонстративно пришпилила в брюкам и помчалась домой выяснять, что осталось от папы с Максимом. Однако как я не спешила, попасть домой раньше половины третьего у меня не получилось.
– Где ты шлялась! – полетели в меня крики.
– Уа-Уа-УА! – вторил папе Максим, но после немецкого лая родные вопли показались просто детским лепетом, простите за каламбур. Картина передо мной разворачивалась в высшей степени интересная. Максим, абсолютно голый, но в памперсе орал на папиных руках благим матом. Его маленькое личико напоминало помидор.
– Он давно так заливается? – осторожно поинтересовалась я.
– Все время, – ответил отец. – Все чертово время, пока тебя нет.
– Понятненько, – я тихо вынула из его рук ребенка и принялась убаюкивать. Но про себя отметила, что от папы ощутимо попахивает тем самым Аганесовым остаточным коньяком, что я в качестве взятки оставила с утра. Максим, получив доступ к груди и поменяв очччень грязный памперс, заснул с выражением лица человека, уставшего бороться с непроходимой тупостью окружающего мира. Я положила его в кроватку и пошла пить чай. Внезапно я обернулась.
– Что ты делаешь? – обалдело спросила я папу.
– Что же ты не орешь? Давай. Ну, давай. Ори, ну. А-уа-уа! Гад какой, ну покажи мамочке, как ты умеешь орать, – корчил папа дикие рожи спящему Максим Максимычу и тряс стенки детской кроватки. Максим игнорировал все. Я забрала остатки коньяка (не больше трети) и ушла в кухню. После того, как папа допил коньяк, держа бокал трясущимися руками и взахлеб рассказал мне все свои тридцать три мучения, я поняла. День удался.
Собеседование, которое отняло у меня столько сил, было первым звеном в длинной цепочке дней, поглотивших мое время и мою личность в обмен на купюры зарплаты. Меня приняли. Я всегда знала, что то, как я себя ощущаю и то, как я выгляжу не совпадают. Знала это и пользовалась, уверенно и даже нагло лоббируя процессы в то время, когда у самой внутри тряслись все поджилки. Видимо, в том отвратительном сером посольском кресле я смотрелась не совсем отвратительно. Во всяком случае меня приняли в первом чтении, как и закон о статусе судей в Российской Федерации или любой другой закон. Поэтому и у меня было второе, а также третье и четвертое чтение. Но Дашка не обманула, первое было самым страшным. Когда я пришла на второе, меня допрашивали гораздо дольше по времени, но никто уже не пытался давить и запугивать.
– Они уже проверили тебя на вшивость, – пояснила Дарья.
– И что? Блох нет?
– Ну, этого я не сказала. Нас тут на вшивость проверяют не переставая, так что имей в виду, – я поимела в виду. Я очень быстро скопировала и надела на свое лицо выражение отсутствия признаков человеческого существа. Всем своим видом я показывала, что я только робот для ответов на вопросы и перемещения в отведенной допуском территории. Второе собеседование было гораздо более личным и подробным. Меня расспросили про всех моих родственников, любовников, друзей детства. Во мне искали шпиона, но безуспешно. Моя любовь к родине перегорела еще в детстве, так и не засияв должным образом. А последний трюк с дефолтом убил во мне даже простое человеческое терпение к Родине.
– Вы сочтете необходимым сообщить в ваши ФСБ о фактах угрозы с нашей стороны, – спросили меня в третьем чтении.
– Я очень нуждаюсь в заработной плате в размере, эквивалентном семистам долларам США. Я готова молчать рыбой о любых ваших тайнах. Хотя по моему допуску у меня не должно быть особенно ценной информации в руках.
– Вы понимаете, что будете работать на территории другого государства? – о да. Я понимала. Мне рассказали в подробностях о всех тех способах вербовки нашими спецслужбами их сотрудников. Я осознала, что вполне возможно, меня примутся шантажировать, взывать к моей совести, пугать тюрьмой и лишением права выезда за границу.
– Семьсот долларов – и я выстою. Дайте мне вашу зарплату – и вы будете как за каменной стеной. – Я несла на собеседованиях полный бред и сама осознавала это. Но, похоже, что моим потенциальным работодателям это нравилось. Тем более что я делала все с этим моим комичным каменным лицом преданной собаки Баскервилей. Глядя на меня становилось понятно и ежу, что я за зарплату Родину продам или уже почти продала. Только я про себя понимала, что если найдется такой орган внутренней безопасности Родины, который предложит мне сумму, эквивалентную тому геморрою, на который он меня подставит просьбой немного «постучать», я сейчас же исполню свой священный долг перед отчизной. Я так полагаю, что это и моим работодателям было известно. Но наши спецслужбы всегда и особенно теперь представляли из себя стадо жадных и недалеких рвачей, которые живут другим миром и другими законами. И вряд ли они предложат мне что-то посущественнее спокойной совести на нищей старости. Это меня не устраивало.
В четвертом чтении меня наконец приняли. Я подсчитывала будущие барыши и потирала руки. Мне сказали, что со следующего месяца я должна выйти на работу. Первую неделю я буду проходить стажировку, после которой должна буду сдать экзамен. Но даже и после этого экзамена я в течение четырех месяцев буду работать в режиме испытательного срока, при котором меня имеют право уволить без объяснения причин.
– Это вас не пугает? – последний раз спросили меня.
– Меня уже почти ничего здесь не пугает, – гордо ответила я. Первого марта я впервые вышла на работу, оставив Максим Максимыча с некоей особой из соседней пятиэтажки. Второго марта я поняла, что пугаться еще очень много есть чего. Потому что попала я в самую настоящую армию. И по законам жанра, моя армия начиналась с учебки.
– Лапина?
– Это я.
– Не «Это я», а я. Просто «Я».
– Хорошо.
– Не хорошо, а «Есть».
– Есть.
– Хорошо. Вот вам Устав. Его необходимо прочитать до послезавтра.