Александр Силецкий Неопознанный обиженный клиент
Доктор поликармических наук Пенькин был бесконечно зол.
— Что значит — не готово?! — грохотал он. — Кто квитанцию выписывал?
— Ну, я, — отозвалась смазливая приемщица. — А дальше — что?
— Да ведь сроки!..
— Гражданин, не хамите. Не дома.
— Ну, знаете!.. — задохнулся Пенькин. — Книгу!
— Какую-такую? — томно вскинула брови приемщица.
— А жалобную, — ядовито проскрипел Пенькин. — Страшно стало?
— Да чего мне вас бояться? Пишите, сколько влезет.
Приемщица достала с полки нечто в бесцветном переплете и, не глядя, швырнула на прилавок.
— Писать нечем, — предупредила она великодушно.
— Ручку мы найдем, — злорадно проговорил Пенькин, листая книгу.
Наконец он отыскал чистую страницу, с обратной стороны которой просвечивала запись предыдущего клиента, и, достав ручку, принялся обдумывать первую фразу.
О чем надо говорить, он, безусловно, знал, но вот начать — неотразимо, хлестко…
А наплевать, решил он, еще голову ломать из-за какого-то пустяка!
И он решительно перевернул страницу, чтобы посмотреть, как пишут жалобы другие.
То, что Пенькин увидал, его неприятно поразило.
Пространный текст на оборотной стороне листа прочесть было невозможно.
Не детские каракули, не безграмотная писанина, а просто что-то невообразимое!
Не по-русски, это уж наверняка.
Доктор поликармических наук Пенькин, надо сказать, знал целых три европейских языка. Не в совершенстве, но отличить их друг от друга мог. Более того, попадись ему на глаза китайский текст, он бы и тогда с уверенностью определил, что перед ним — иероглифы, а не какая-то латынь.
Теперь же Пенькин совершенно спасовал.
Вот-те раз, мелькнула мысль, нехорошо-то как: сюда иностранцы ходят, тоже, видно, обижаются… Но отчего ж на непонятном языке? Ведь переводчиков тут нет. Чудак!..
Нежданная находка так взволновала Пенькина, что он даже забыл про собственную обиду.
— Девушка, — возбужденно проговорил Пенькин. — Это кто написал? О чем?
— А мы ваших глупостей не читаем.
То была неслыханная наглость, и на какую-то секунду Пенькин возмутился.
Но и тут исследовательский зуд взял верх над замаячившей над горизонтом несравненной склокой.
Пенькин побазарить был непрочь, но только в более спокойной обстановке. Когда не давили нерешенные вопросы.
— Ну, когда хотя бы это было?
— Гражданин! — строго сдвинула брови приемщица. — Вы что, в конце концов?!
И тут Пенькину в голову пришла неожиданная мысль, показавшаяся до того простой и соблазнительной, что он даже причмокнул от удовольствия.
Сделав вид, будто чего-то пишет, он несколько раз перечеркнул свои каракули, тихонько чертыхнулся и вдруг с недюжинным проворством выдрал приглянувшийся листок.
— Нет, — заявил он, комкая бумажку и пряча в карман, — никаких жалоб! Лучше полюбовно. А? — он захлопнул книгу и протянул приемщице.
— Соображаете, — довольно отозвалась та и книгу мигом сунула на место. — А пугал, кричал… Давайте, я перепишу квитанцию. Дня через три зайдете.
— Правда? — изумился Пенькин
В отделе, которым руководил Пенькин, с давних времен работал полиглот Гриша. Он занимался машинной филологией применительно ко всем передовым наукам и знал двадцать девять языков, как свой родной. Вот только разве забывал порой, какой же именно роднее…
Никаких ученых степеней он не имел, однако же в науке был отменно славен.
— А раскуси-ка, Гриша, вот такой орешек! — сказал Пенькин, чуть ли не с порога, и подсунул коллеге уворованный листок.
Гриша степенно кивнул и, поместив бумаженцию перед собой, тщательно разгладил ее ребром ладони. Потом хмыкнул и склонился над столом, сосредоточенно разглядывая текст.
— Ну, надо же! — уклончиво ответил Пенькин. — Ты мне лучше скажи: это представляет интерес?
Гриша снова вперился в листок и даже взъерошил волосы на голове.
— Насколько я могу судить, — проговорил он, — что-то тут, пожалуй, есть…
— Это в каком же смысле?
— А в таком, Сан Федыч, что никто на земле так не пишет. Не знаю я похожих алфавитов. Или кто-то пошутил, или… Но тогда многое зависит от того, где вы таким трофеем разжились… Может, внучек свою письменность решил создать? С детишками, знаете, бывает…
— У меня внук только в первый класс пошел, — обиделся Пенькин, — и глупостями не приучен заниматься. А текст я… ну, словом, нашел. Во дворе.
— Интересно, — не поверил Гриша. — Ладно. Вы оставьте листик — поглядим. Я машину текстом угощу, пусть покумекает. К концу дня, может, что и прояснится…
— Знаешь, Гриша, — шепотом признался Пенькин, — отчего-то я волнуюсь.
— Ну и зря, — ответил Гриша непреклонно. — И не мне вам объяснять. В науке, если постоянно волноваться, ничего путевого не выйдет.
— Тоже мне, философ, — оскорбился Пенькин. — Потому мы в заднице все и сидим.
— А это уж кто как руководит, — пожал плечами Гриша.
За десять минут до окончания работы Гриша заявился к Пенькину.
По тому, как лихорадочно блестели его близорукие глаза, как живописно таращились во все стороны его неприбранные патлы, Пенькин безошибочно определил: есть новости и, кажется, необычайные.
— Ну? — спросил Пенькин.
— Сан Федыч, ой!.. — выдохнул с порога Гриша, — черт-те что!
— Тогда — входи. И дверь закрой! Садись. Выкладывай.
— Сан Федыч, — зачастил с восторгом Гриша, — я, похоже, отыскал ключ к этой ахинее.
— Неужели разобрался? — умилился Пенькин. — Не томи!
— И да, и нет, — торжественно ответил Гриша. — Текста я прочесть не смог — пока! Но — не переживайте. Дешифровки иных текстов затягиваются на десятки лет, а то и на столетия.
— Гриша, ты издеваешься? — мученически уставился на него Пенькин. — Мне и так годочков… Ты хоть что-нибудь узнал?
— Немало, — заверил Гриша. — Во-первых, и впрямь такой письменности на земле нет. И прежде не бывало. Во-вторых, Сан Федыч. Это не чушь собачья. Здесь есть система, и проследить ее несложно. И — в-третьих. Версия с детской забавой отпадает. Грамматическая структура сложна. И почерк, судя по всему, взрослый.
— У меня, положим, с детства почерк был кошмарный, — возразил строптиво Пенькин. — Хуже, чем у взрослого. Так что это слабый аргумент.
— Написано не тушью, не чернилами, не шариковой ручкой, не фломастером, а вообще бог знает чем! — Гриша торжествующе взглянул на шефа. — Я бы заподозрил ксерокопию, но… это маловероятно. Так?
— Так… Прямо чудеса! Короче, ты считаешь, текстом следует заняться, и всерьез — заерзал в кресле Пенькин.
— Безусловно! Тут какая-то тайна, Сан Федыч. Заинтриговали вы меня Надо текст показать специалистам. И если они подтвердят мои предположения…
— То что тогда? — быстро спросил Пенькин.
Гриша неожиданно вздохнул, замялся, отводя глаза в сторону, и неопределенно качнул головой, словно не желая раньше времени взваливать на себя лишнюю обузу.
— Тогда? — переспросил он. — Если все будет так, как мне кажется… Вы станете знаменитым, Сан Федыч. И все потомки будут вашим именем гордиться.
— Ну уж!. — польщенный, вспыхнул Пенькин. — А что же ты сам, Гриша, в этом тексте усмотрел?
— Потом, — решительно ответил Гриша. — Надо, чтоб другие поглядели.
— Ладно, — благодушно согласился Пенькин. — Я попытаюсь дозвониться кой-кому. Специалисты — будут!
Он взял листок и бережно вложил его в бархатную адресную папку с симпатичным бронзовым запором, которую, на всякий случай, купил загодя, к собственному шестидесятилетию.
И завертелись колеса.
Эксперты быстро подтвердили сказанное Гришей. Наисовременнейшие из доступных за валюту счетные машины проглотили закодированный текст и три дня его жевали, переваривали, расчленяли, комбинировали, вновь синтезируя, переворачивая так и сяк. И наконец — расшифровали.
По сути это был триумф. Поскольку текст ни под какую лингвистическую модель и впрямь не подпадал.
Крупный виртуолог академик Блуев в газетах выразился так:
“И вот нам ясно: данный текст — не игра чьего-то прихотливого воображения. Это — жалоба, конкретная и до крайности сердитая. Вероятно, клиент пребывал в таком сильном возбуждении, что, сам того не заметив, всю свою обиду изложил на родном языке, на котором и думать, и изъясняться, безусловно, легче. Но вот что поразительно: язык этот не имеет аналогов на Земле. Отсюда сам собой проистекает вывод: Землю посетили представители инопланетного разума! Письменный аргумент в наших руках. Пора всерьез подумать о Контакте!”
Утром следующего дня, уже ставшем знаменитым на весь город, появились Пенькин, полиглот Гриша, полковник БХСС Дутс и знаменитый футуролог Щапов.
Дело было архиважное и не допускало отлагательств.
— Так, — сказал Дутс ласково-казенно, предъявивши высоко подписанные документы, — здрасьте-здрасьте. К вам заходил человек, составивший вот это?
И он незамедлительно сунул под нос приемщице копию скандальной жалобы.
Оригинал — как мировую ценность — за семью замками хоронил теперь Алмазный фонд, прикрыв его, для конспирации, тремя горстями изумрудов и бриллиантами “Орлов” и “Шах”.
— А кто ж его знает? — развела руками приемщица. — За всем разве уследишь?
— За всеми, пожалуй, нет, — мягко согласился футуролог Щапов, — мы тоже выборки проводим и в расчет всех не берем. Наука такая. Но этот-то — особенный!
Лицо приемщицы выразило неподдельное изумление.
Она определенно не могла понять, что может быть особенного в посетителе их мастерской.
— Ну, хорошо, — попытался подойти с другого бока Пенькин. — Жалоба написана девятого числа. Посмотрите по квитанциям, по своим записям, кто у вас в тот день был.
Приемщица, не колеблясь, но и без всякого энтузиазма, выволокла из-под прилавка несколько толстеньких замусоленных папок и одну за другой гадливо протянула членам комиссии.
— Многовато, — после длительного молчания, пошуршав бумагами и наискосок их изучив, произнес Дутс. — Сорок восемь человек. Впрочем, адреса указаны. Нетрудно и проверить… Оп! А вот — сорок девятый!
Все трое спутников немедленно придвинулись к нему.
— Адрес-то записан, — улыбаясь сообщил Дутс, словно нарушитель уже стоял в метре от него, — да нет у нас в городе такого. Нету улицы Шамбальской. Кто-то, значит, нафинтил.
— Так, душечка, — вкрадчивым голосом начал Щапов, — может быть, вы хоть теперь припомните? Потом, глядишь, и книгу напишу про вас… Или поставят фильм. Как, скажем, вы вот здесь сидите, а ОН заходит — удивительный такой весь из себя… Ну, напрягите память!
Упоминание про фильм приемщицу буквально потрясло. Сразило наповал.
— Да-да, — вступила в разговор заведующая, — ты уж, Мань, не запирайся.
Глаза у приемщицы сделались, как две голубенькие пуговки. Она сложила губки бантиком и оперстненной пухлой белой ручкою изящно, будто на торжественном приеме отгоняя муху или комара, взмахнула в воздухе перед собой.
— Он был… был… — томно проворковала она, — ну… словом…
— Говорил-то он по-русски? — не выдержал Гриша. — Можно было что-нибудь понят?
— Он… говорил… А кто его знает! Кажется, по-русски.
— Что значит — кажется! — вспылил Пенькин. — Заметили вы какие-либо странности в его поведении?
Приемщица задумалась, а потом все-таки отрицательно качнула головой.
— Но как он выглядел? — в свою очередь спросил Щапов.
— Не запирайся, Маня, расскажи, — вновь подала совет заведующая.
— Ну? — подбодрил Гриша.
— Я… не помню. Ничего, — убито прошептала приемщица, чувствуя, что восхитительная возможность сняться в кино улетучивается безвозвратно.
— Но, может, что-то удивительное было в его костюме? — призывно глядя на нее, спросил Дутс. — Не по моде был одет или, напротив, чересчур? Какие-нибудь необыкновенные ботинки или… шляпа?
— Шляпа… — тихим эхом отозвалась приемщица. — А ведь — правда!
Все с напряжением уставились на нее. Приемщица, прикрыв глаза, вздохнула.
— На нем была… такая… шапочка. Ну да, вроде тюбетейки, с какими-то веселыми пупырышками — крест-какрест и по кругу… В ухе — здоровенная сережка. Панк он, что ли? А на галстуке, где узел, как будто бриллиантовая роза, вся играла и светилась. А остальное… Да нет, как у людей: и ботинки, и костюм. Цивильный. Только вот — серьга… И еще… Очень бледное, усталое лицо, даже какое-то зеленое, а… сам похож на негра.
— Как это? — удивился Пенькин.
— Вот так, — развела руками приемщица. — Если покрасить в черный цвет — ну, точно негр! Я ему говорю: “Чего пришли?” А он квитанцию сует и говорит: “Несите”. Я ему: “Да что вы мне квитанцией-то тычите? Не готов ваш заказ. Сами что ль, не понимаете?”.
— Правильно сказала, — взволнованно прошептала заведующая. — Ох, как правильно! Совсем уж распоясались!..
— И этот — в крик: “И понимать не хочу! Вот число”.
— Действительно! — удовлетворенно закивал, вновь испытывая праведное возмущение, Пенькин. — Уж взялись делать, так выполняйте!
— Тс-с, не возникайте, — прошипел ему в ухо Щапов. — Вы же сбиваете ее!
Приемщица благодарно ему улыбнулась и снова взялась вспоминать:
— Я ему говорю: “Числа мы пишем потому, что так надо”. И тут он вдруг как завопит: “Что надо?! Что надо?! Мне сегодня улетать! Времени — в обрез! Да у нас за такие вещи заживо сжигают!”. Хам какой-то…
— Ладно, — со вздохом сказал Дутс, — оставим пока наши обиды. Что произошло потом?
— Дальше… — наморщила лоб приемщица. — Ну, я что, ругаться с ним буду? Мне нервы дороже. Дала ему книгу — пиши! А он кипит, под нос себе бормочет — психопат…
— А дальше?
— Книгу захлопнул, повернулся и ушел. И с тех пор не появлялся.
— Вы ему другую, новую квитанцию дали? — деловито осведомился Гриша.
— Дала, — не без вызова ответила приемщица, дескать, у нас, гражданин, полный порядок. — Копию хотите? Нате!
Она распахнула пухлую папку, поковырялась в ней немного и протянула комиссии обрывок желтенькой поганенькой бумаги, где красовались какие-то крючки и кренделя, стоял типографски набранный номер, и в верхнем правом углу виднелась по меньшей мере трижды переправленная дата.
— Это какое же у вас тут число? — подслеповато щурясь, Пенькин поднес клочок к глазам. — Э-м… Шестнадцатое, тридцатьвосьмое…
— На седьмое января, — отрезала приемщица. — Заказ будет готов седьмого января.
— А вы полагаете, клиент сумеет разобрать? — резонно заметил Щапов.
— Я ему сказала. Если не дурак, запомнит.
— Так… Ну, будем надеяться. А что именно он вам сдавал? — полюбопытствовал Дутс.
Приемщица взяла копию квитанции и долго вертела ее в руках, силясь прочесть написанное.
— Фифирюша какая-то, — наконец промямлила она.
— Чего? — изумился Гриша.
— Фифирюша, — надменно повторила приемщица. — Такая… вроде шерстяная… как бы коврик… словом, мы такие принимаем. Подлатать или почистить…
— Да уж… — протянул разочарованно Щапов, — информации — лавина. Ничего не скажешь. Фифирюша. Где достал, не говорил? — он ядовито усмехнулся.
— Нет, — простодушно отозвалась приемщица. — Не говорил. А что… дефицит?
— Вы, душечка, непроходимы! — всплеснул руками Пенькин, и лицо его страдальчески сморщилось.
— Где заказ? — строго спросил Дутс.
Приемщица победоносно поглядела на него.
— На фабрике.
— Какой там телефон?
— Читайте.
Не оборачиваясь, она потыкала большим пальцем в плакат позади себя.
Дутс резким движением придвинул к себе телефонный аппарат, набрал нужный номе; и стал ждать.
— Они редко подходят, — предупредительно заметила приемщица.
Но на этот раз им повезло — на том конце провода кто-то ненароком поднял трубку.
— Алло! — лицо Дутса разом стало строгим и неприступным. — Из Управления БХСС говорят. Полковник милиции Дутс! Где ваш директор? Вышел? Позовите! Нет, найдите где угодно, хоть из-под земли. Касается лично его! Да-да!
Минут десять все сидели тихо.
Дутс маялся с трубкой возле уха.
— Алло! — воскликнул он, наконец. — Директор? Как? Товарищ Канифасов? Здравствуйте! Полковник Дутс на проводе. Очень важное дело. К вам должен был поступить заказ на ремонт изделия, — он скосил глаз и прочитал номер квитанции. — Срок изготовления — седьмое января. Фифирюша!.. Товарищ Канифасов, я не имею привычки оскорблять людей. Это вещь! Название заказа. Фифирюша! Потрудитесь отыскать! Не встречали? А вы посмотрите! Когда вам позвонить? Хорошо. До свидания, — Дутс положил трубку и повернулся к собравшимся. — Завтра утром. Все, говорит, в лучшем виде… Может, так оно и будет. Может быть… Ну, что ж… — он встал и, спрятав копию квитанции в солидный “дипломат” с наборными замками, сделал шаг к двери. — На сегодня, думаю, довольно. И чтоб был порядок! — бросил он через плечо.
Вслед за ним, не торопясь, потянулись на выход и другие члены комиссии.
На пороге они дружно простились и покинули заведение, волею судеб ставшее границей между культурой земной и мириадами цивилизаций во Вселенной.
Следующий день успеха не принес.
Директор проявил немалое старание, однако фифирюшу так и не нашел.
Предмет, указанный в квитанции, исчез бесследно, и, как он выглядел, никто сказать не мог.
— Ей-богу, что-нибудь придумаем! — клялся директор. — Это ж — вещь! Другую сделаем, не хуже. У меня — умельцы! Если надо, на поток поставим. И название дадим. Пусть Судет фифирюша! Нет проблем!