Надоели мне рейки, треноги, подошел я и сел у ее ног. Она шапку с меня сбросила и волосы взъерошила. Не передать вам, что я почувствовал… В Арктике, в пустыне, среди скал одни мы с ней. Никого вокруг!
Кровь мне в голову ударила. Вскочил, смотрю ей в глаза. А они смеются, зовут, ласкают… Или показалось мне все это. Ну, сгреб я ее тогда, сгреб Таню мою в охапку, к губам ее неистово прижался. Голова кругом идет, плыву, несусь, лечу…
А тело у нее как стальная пружинка – твердое, гибкое. Вывернулась она из моих ручищ да как закатит мне пощечину, у меня аж круги перед глазами… Уже не лечу, а упал с высот неясных. Словом, оторопел я, а она… Ну, братцы, никому этого не пожелаю, это похуже шахматного проигрыша! Сначала она руку мне в плече вывернула, а потом применила такой прием джиу-джитсу или каратэ, уж не знаю, специально против мужчин такой прием есть, – применила она этот страшный прием… и согнулся я пополам, чуть зайцем не заголосил и на камни повалился. Темно в глазах. Еле в себя пришел. Вижу: она уже далеко, рейку и треногу на плечо взвалила и идет не оглядывается. Поплелся я к геодезическому знаку, сам от стыда сгораю. Подошел к ребятам. Слышу, она распоряжения отдает, на меня не смотрит. Ушам своим не верю – всем отправиться на базу и вернуться за ней только через два дня. Съемку острова сама произведет.
Ребята пожимают плечами. А я молчу. А что я могу сказать? Чувствую себя последним человеком. Меня она не замечает. Лучше бы мне деревянным знаком, бревном на острове торчать – все бы в теодолит свой на меня посмотрела!
А все-таки взглянула она на меня, взглянула, когда катер от берега отходил! И показалось мне, что улыбаются зеленые ее глаза. Все на свете я забыл, готов был в ледяную воду броситься – к ней плыть.
Все же сдержался. Ледяная ванна мне нипочем, а вот как она встретит, каким приемом?..
Долго еще видел ее фигурку на одинокой скале, едва поднимающейся над водой. Смотрела Таня нам вслед! Смотрела! А потом остров исчез в снежном заряде.
Ветер все крепчал. Пошли штормовые валы, совсем как крепостные, отделенные один от другого глубокими рвами. Катерок наш то на бок ложился, то в небо целился, то очертя голову в яму нырял. Кое-кому не по себе стало.
На полярную станцию мы вернулись еле живы. Никогда такого шторма на катере переносить не приходилось. Как мы уцелели – сам не знаю. Я, признаться, даже радовался, что Тани с нами нет.
Но радовался я преждевременно.
Первое, что я сделал, ступив на землю, – побежал в радиорубку, постарался связаться с Таней по радио; походную рацию она все-таки при себе оставила.
Самым страшным был веселый Танин ответ:
«Нет больше загадки Ныряющего острова! Он понемногу уходит под воду. Осталась только скала с геодезическим знаком и еще ваша Таня, которая поздравляет вас с географическим и гидрологическим открытием! Уровень воды в проливе зависит не от Луны, не от времени суток, а от силы и направления ветра».
И мне привет передает.
Вот тогда у меня первые седые волосы и появились. На катере плыть к острову и думать нечего: кверху килем мимо проплывем. Но что делать? Как Таню с острова снять, пока он окончательно не нырнул?
Забил я тревогу на всю Арктику. Радиограммы о бедствии даю панически.
Из радиорубки всю ночь не выходил, о сне и думать не мог. Танин бодрый голос я слушал в репродукторе, как голос своей совести. Как мог я оставить девушку одну? Как мог?..
«Все в порядке, – сообщила она. – Могу еще стоять на спине у своего ныряющего чудовища. Стою около знака и даже ног не замочила. Как только ветер кончится, возьмусь за съемку. Раньше, чем я потребую, катера не высылать».
Катера не высылать! О каком катере может идти речь в такой шторм!
И тут я получил радиограмму от капитана Бориса Ефимовича с борта ледокольного парохода «Георгий Седов». Помните, Борис Ефимович, вы приказ тогда получили идти к острову Ныряющему, снять с него геодезистку?
– Как не помнить! – отозвался наш капитан. – Хорошо помню, в какой шторм к вашей полярной станции подошел. Только сумасшедший мог в такое волнение с берега в шлюпке выйти.
– Что же, я и был сумасшедший, – признался рассказчик. – Шлюпка у самого берега получила пробоину, и, не спусти вы катер, мне бы не добраться до корабля.
Капитан усмехнулся:
– Сухой нитки на нем не было.
– Я этого не замечал. Танину просьбу я еще до прихода «Георгия Седова» получил. Таня сообщила, что вынуждена забраться на геодезический знак и рассчитывает отсидеться на нем до перемены ветра. А пока просит меня организовать ей шахматную партию по радио… с гроссмейстером.
«Обязательно хочу хоть раз в жизни с гроссмейстером сыграть. – И добавила: – Пока вода не спадет».
А я понимал, что это была ее последняя просьба. И я не мог ее не выполнить. Но и выполнить ее было невозможно. Как связаться с Москвой? Как тратить время на передачу ходов, когда нужна постоянная связь с «Георгием Седовым», с самолетами, если погода позволит? Как тут быть? Пусть простит мне гроссмейстер Флор, что я осмелился вместо него играть шахматную партию, прикрываясь его именем. Я сообщил Тане, что гроссмейстер Флор согласился играть с нею и придет для этого в радиоцентр Главсевморпути. Ходы будут передавать немедленно через нашу полярную станцию.
Поверьте, эта шахматная партия состарила меня на много лет. Боюсь, что моя игра была не слишком высокого класса, но, клянусь вам, я играл изо всех сил, потому что боялся, как бы Таня не обнаружила обман.
Но она не обнаружила его! Она играла, не глядя на доску, но отвечала быстро. Милый Флор, он не подозревал даже, что некая девушка рискнет играть с ним вслепую!
Я ждал ответных радиограмм от Тани с очередным ходом, как вестей жизни… Я понимал, что игрой в шахматы Таня поддерживает себя…
Я холодел, слушая ее ровный голос, которым она сообщала после переданного ею очередного хода, что «остров полностью скрылся под водой» или «до вершины знака осталось еще полтора метра». И она еще заботилась, чтобы мы непременно сообщили все подробности океанологам – это будет им так важно, так интересно!
Пока я перебирался на борт «Георгия Седова», слегка вымокнув, как сказал тут капитан, два хода в партии сделали за меня – вернее, за гроссмейстера Флора – мои ребята.
«Георгий Седов» на всех парах шел к тому месту, где недавно был остров Ныряющий. Нам с Борисом Ефимовичем сообщили с полярной станции положение, которое сложилось в шахматной партии с Таней. Разрешите мне поставить его на доске. Борис Ефимович, вы помните?
– Еще бы! – отозвался капитан.
– Дальше партию с Таней продолжали мы с Борисом Ефимовичем совместно, но… Впрочем, вы сейчас все увидите сами.
Капитан сходил в свою каюту за шахматами. Рассказчик расставил на доске позицию(11).
– В последней радиограмме Таня сообщила, что забралась на самую вершину знака, и волны, как она сказала, задевают ее ноги пенными лапами. Она все еще бодрилась и даже по-детски радовалась, что не проигрывает «гроссмейстеру».
Однако вроде могла и проиграть. Осталась без ферзя за коня с пешками, да и играла она не глядя на доску, в чем, правда, любила упражняться у нас на станции. Больше всего мы боялись с Борисом Ефимовичем выиграть у нее ненароком. И теперь мечтали свести партию к вечному шаху. Сыграй, она скажем, 41. cb и мы сразу форсировали бы ничью – 41. c2 42. b7 Ф:e5(12), и новый ферзь на с1 даст вечный шах! А если 42. Крb7, то 42… Фh7 43. c8=Ф Ф:e4+ 44. Фc6 Ф:d3(13) и почетная ничья, потому что линия «с» открыта 45. Фf6+ Крe8 46. e6 Фh7+, нет хода 47. Крc8 из-за 47… c1=Ф+ Удивительно, что Таня все это видела «вслепую» и сыграла 41. Крb7, стремясь во что бы то ни стало выиграть! Теперь ее пешка с5 обрела огромную силу, грозя пойти вперед. Например:41…Фh7 42. c6! Ф:e4 43. c8=Ф Ф:d3 44. Фh8 c2 45. Фf6+ Крe8 46. e6, и «гроссмейстер» проиграл бы! Потому пришлось нам коварную пешку взять: 41… bxc5. Казалось, Таня не будет теперь рваться к победе и ей можно предложить «великодушную ничью». Но не тут-то было! Таня озадачила нас: 42. Кf4!(14) угрожая вилкой на g6. Двинешься пешкой «с» в ферзи – проиграешь ферзя на h8, да и партию тоже! Из-за той же вилки на g6 нельзя брать ферзем лакомую пешку на е5. Мы долго спорили, как тут сыграть. Если 42… Фh7, то 43. c8=Ф Ф:e4+ 44. Крb6 Фb4+ 45. Крc6 Фa4+ 46. Крd5(15) и король уйдет от шахов с победой! Не годилось и 42… Фe8 из-за 43. Кd5+ Крe6 44. К:c3 Крd7(16) и белые выиграют после 45. e6+ и размена ферзями на с8. Подумав, мы сочли за лучшее придерживать поле с8 королем(14): 42… Крd7. И сразу по радио получили ответ – 43. e6+. Деваться нам было некуда: 43… Крd6(17) и мы предложили ничью, поскольку полагали, что размен ферзями вынуждает Таню дать свое согласие на мир: 44. c8=Ф Ф:c8+ 45. Кр:c8 c2(18) и придется Тане держать нашу пешку конем, допуская уничтожение всех и белых и черных пешек. Мы послали Тане наш последний ход, рассчитывая, что она согласится на ничью. Однако ответа мы не дождались, так и не поздравив ее с выигрышем.
– Как так с выигрышем? – удивился кто-то. – Что-то его не видно.
– В том-то и дело, что Таня его прекрасно видела! И мы тоже узрели, только попозже. Оказывается: 44. e5+, и вместо размена ферзей на с8 приходится бить 44… Ф:e5, а теперь, смешно сказать, мат в один ход – 45. c8=К+ мат(19)!
– Здорово! – согласились присутствующие.
– Не мог же гроссмейстер доиграться до мата! Мы спохватились и послали вдогонку ничейной радиограмме поздравление с победой. Но Таня не приняла радиограмм, не ответила на обе…
Все долго молчали. В кают-компанию с твиндека доносились голоса, потом они смолкли, и слышно было, как шелестели о борт волны, а может быть, мелкие льдины…
Кто-то спросил, робко, неуверенно:
– Как же Таня? Ее геодезический знак? Ее остров?
Рассказчик сощурился:
– Хорошая мысль назвать остров ее именем, только… С тех пор никто ни разу не видел Ныряющего острова. На карте он нанесен Борисом Ефимовичем как опасная мель…
– А Таня?
– Татьяна Михайловна вышла за меня замуж. Но если вы спросите у нее о том, что я рассказал, она ничего не вспомнит: ни острова, ни знака, ни игранной партии, более того, она даже не знает сейчас ходов шахматных фигур. И она, конечно, станет вас уверять, что все это я выдумал.
– Значит… значит, она жива!
– Ясно. Мою Таню, мою изумительную, милую Таню «Георгий Седов» вскоре подобрал. Она была без сознания, к бревнам геодезического знака, смытого с нырнувшего острова, она оказалась привязанной. Много дней была Таня между жизнью и смертью. А когда пришла в себя, то забыла все-все… Все, что случилось, даже шахматы…
– Как? И пощечины не помнит?
Рассказчик улыбнулся, словно ему напомнили о чем-то необычайно приятном:
– Представьте себе такую аномалию – только это и помнит! Медицина – специальный доктор к нам приезжал, изучающий потерю памяти, – плохо медицина разбирается в женской логике.
– Неплохая женская логика – заматовать превращенным конем при живом вражеском ферзе.
– Потемки! – развел руками рассказчик и лукаво улыбнулся.
Через несколько дней наш «богатырь с прищуром» сходил на берег. В капитанский бинокль я видел, как катер «Петушок» подошел к причалу, как вышли из него пассажиры. Навстречу тому, кто на голову выше всех, с берега бросилась тоненькая женщина. Он обнял ее, «сжал своими ручищами», и ее фигурки совсем не стало видно.
Вот какая удивительная Таня! А что, если она вспомнит о своем приключении на острове Ныряющем, снова научится играть в шахматы? Удивит шахматный мир?
Кто знает! Нас она удивила…. И не только шахматами…
Марсианская партия
На этот раз «кают-компания» была на палубе речного теплохода, нарядного, белоснежного.
Был жаркий вечер, нестерпимая духота в каютах выгнала всех на палубу. Пассажиры собирались группами, сдвигая шезлонги и стулья. Уходившие пейзажи подсказывали интересные истории. И, как водится, кое-кто играл в шахматы.
Мы подсели к играющим. Моего знаменитого спутника узнали сразу. Партнерам показалось кощунством играть при нем, и они смешали фигуры.
Седой полковник очень интересно рассказывал о березовом пне-. Яркая береза на высоком берегу напомнила ему вот такую же стройную русскую березку, которая одиннадцать раз переходила в боях из рук в руки, пока не превратилась в обугленный пень. Но даже и пень гитлеровцам не достался…
– Гитлеру – капут. Да и вообще Марсу, богу войны, – капут! – сказал молодой человек с модными висячими усами. – К Марсу автоматические станции летят.
– Ну что ж, – сказал полковник. – Поскольку кают-компания у нас образовалась на палубе и я свою очередь отбыл, то..
– То очередь за марсианином! – вставил молодой усач.
– Как так за марсианином? – удивилась синеглазая девушка.
Мы с моим спутником переглянулись.
– А кто из присутствующих антинаучно доказывал, будто над тунгусской тайгой взорвался марсианский корабль? – с хитрецой сказал усач, глядя в мою сторону.
– О том, какой был взрыв над тунгусской тайгой в 1908 году, теперь спорят ученые между собой, без фантастов. Фантасту остается перейти на… марсиан непосредственно.
– Все последние данные автоматических станций говорят, что никаких марсиан быть не может. Нет там ни атмосферы подходящей, ни воды!
– Зато есть русла бывших рек и овраги, образовавшиеся при паводках.
– Куда же вода делась?
– Загадка, которую еще предстоит решить. Может быть, некая катастрофа изменила орбиту Марса, условия жизни на нем. И все живое должно было или погибнуть, или приспособиться к новым условиям.
– В том числе и разумные?
– Вот они-то скорее всего могли уйти в глубинные убежища с искусственно созданными условиями жизни.
– Ну и ну! – сказал полковник. – Опять марсиане?
– Расскажите, расскажите, – попросила девушка.
– Речь пойдет об обыденной встрече лет пятнадцать назад в скучной комнате с потеками на потолке и чернильными пятнами на столах в Центральном аэроклубе СССР имени Чкалова в Тушине, под Москвой. Мы мимо проплывем.
– Уж не марсианин ли до Тушина добрался?
– В тот день я дежурил в аэроклубе, как член бюро созданной тогда на общественных началах секции астронавтики. Нас тогда еще называли «лунатиками». Но мы стойко сносили насмешки, не подозревая, что очень скоро на нашей улице будет праздник: запущен будет первый в мире искусственный спутник Земли, а потом Юрий Гагарин с его незабываемой улыбкой шагнет в космос.
Я уже собрался уходить, когда заметил в окне «его». Я задержался, словно знал, что он идет ко мне. Что-то странное показалось мне в его походке или в нем… Это ощущение еще более усилилось, когда я увидел его вблизи. (Оказывается, он действительно шел ко мне!) Но дело было не в его маленьком росте и затрудненных, казалось бы, движениях, даже не в крупной шишковатой и совершенно лишенной волос голове… Меня поразил взгляд его больших умных глаз, измененных диковинными выпуклыми стеклами очков. Они приближали ко мне его миндалевидные, чуть печальные глаза, проникающие в собеседника, все понимающие…
Он положил на стол толстую рукопись и ласково посмотрел на меня, заметив, конечно, мой «легкий испуг».
«Нет, это не для литконсультации и не для печати, – сказал он. – Конечно, преждевременно говорить о межпланетных полетах и о составе экипажа кораблей. И все же мне хочется заручиться поддержкой вашей секции».
Передо мной стоял не юноша, с ним неловко было пошутить, нельзя было посоветовать ему овладеть науками, которые понадобятся исследователю планет. Непостижимым путем он понял меня и сказал:
«Я не астронавт, не геолог, не врач, не инженер. – Он чуть задержал дыхание. – Хотя мог бы быть каждым из них. Но все же я рассчитываю на поддержку, ибо мне необходимо… вернуться… на Марс».
Мне стало не по себе.
– Обыкновенный псих, – прервал мой рассказ молодой усач, сидевший за шахматами. Он скептически улыбнулся.
– И у меня мелькнула такая же мысль. Припомнилось, как еще в 1940 году я читал письмо одного заведующего универмагом в Свердловске, просившего помочь ему вернуться на Марс. Говорят, во всем остальном работник торговли был вполне нормальным человеком. Посетитель мой улыбнулся. В глазах его я прочел, что он опять понял меня. Я поймал себя на том, что не только он угадывает мои мысли, но и я понимаю его даже без слов. Легче всего было счесть его больным.
«Да, – сказал посетитель. – Первое время я попадал в сумасшедший дом, пока не понял, что бесполезно убеждать людей в том, что я не человек».
Я развернул рукопись и нахмурился, увидев испещренную странными знаками страницу. Что это? Мистификация?
«Я мог бы написать на русском или английском языке, на французском или испанском, по-немецки, по-китайски или по-японски, пользуясь одной из принятых у вас на Земле письменностей, но… важнее было убедить людей, что невозможно разумному индивидууму в полном одиночестве выдумать неведомый якобы его родной язык, со всей его выразительностью и гибкостью; нельзя изобрести письменность для записи всех богатств этого языка. Важно, чтобы, поняв это, люди осознали, что все это может быть написано лишь представителем далекого мудрого племени, живущего в суровом мире увядания, в глубинах непригодной теперь для жизни планеты».
– Так и есть! Глубинные города Марса! – воскликнул молодой шахматист. Полковник строгим взглядом призвал его к порядку.
– Я осторожно перелистывал рукопись: «Как же это прочесть?»
И снова я увидел за очками ласковое, снисходительное участие: