— А дальше что? — потряс меня за плечо собеседник, видя что я чересчур увлекся чревоугодничеством.
— Ну, пока она относила канистру, бедняга, видимо, будучи сильно пьян, закурил и моя подруга, вернувшись, застала объятое пламенем тело.
— Ну и? — оторопел Андрей.
— Что, ну и? Развернулась и ушла вызывать пожарных. А ты говоришь, что мы бомжей спасаем. Мы санитары города! — сказал я и закурил от головешки, полагая, что полностью реабилитировался перед фашиствующим оппонентом.
— Да! — Андрей посмотрел на меня уважительно и, почему-то очень смущаясь, завел разговор о кланах в правоохранительных органах и торговой сфере, подробности которого мне вспомнить не удалось.
Когда же я начал окончательно проваливаться внутрь себя, Краснощеков, как добрая фея, появился передо мной, вынырнув из клубов дыма, и проорал в ухо.
— Надо дров, пошли.
Я, как зомби, встал и последовал за ним. Шли мы довольно долго, не разбирая дороги. Сухие ветки хлестали по лицу, паутина лезла в уши и в нос, но я не задавал вопроса напарнику, зачем идти так далеко за дровами, когда вокруг их больше чем достаточно. Внезапно Краснощеков остановился, как вкопанный, и, постояв немного, принялся раздеваться.
— В чем дело? — поинтересовался я издали.
— Болото! — кивнув вперед себя, возвестил Алексей.
— А разве здесь дров нет? — робко поинтересовался я.
— Там их больше, пошли, — заходя в воду проговорил полностью голый Краснощеков.
Я стал стаскивать джинсы. Впереди нас лежало не то что бы болото, а залитая весенним паводком поляна. Из воды торчали редкие стволы высохших деревьев и кустарник. Вода оказалась на редкость теплой, и я двинулся след в след за бредущим, не разбирая дороги, Алексеем. Где-то впереди, в лунной дорожке, что-то зашевелилось. Я подошел поближе, вода доходила мне до пояса. Это были спаривающиеся лягушки, они тихо дрейфовали в этом блаженном состоянии. Я присел, опустившись в воду так, что над поверхностью остались только нос и глаза. Теперь я видел все в таком же ракурсе, как и эти безмятежные существа. Мир увеличился в размерах, сухие стволы превратились в уродливых исполинов, между которыми гулял ветер, разгоняя клубы густого тумана самой причудливой формы. Задница удаляющегося Краснощекова, на которой играли блики лунного света, являла собой ягодицы австралопитека, рыщущего в поисках игуанодона, по глупости своей заблудшего в это гиблое место. Наверное, так себя чувствовало реликтовое земноводное, рискнувшее подставить свое рыло под ветер палеозойской эры. Бинокулярное зрение исчезло, и один из моих глаз увидел подплывающую ко мне лягушку, а другой продолжал смотреть на австралопитека, который забрался на сухое дерево и, энергично раскачиваясь, пытался его сломать. Внезапно с той стороны, где я видел лягушку, раздался внятный женский голос:
— Не предсказанное произойдет!
Я мог поклясться, что узнал этот голос. Все это было уже слишком, и я с диким воплем рванул за Краснощековым. Раздался оглушительный треск, и мой друг, оглашая окрестности победным ревом, рухнул в болото вместе с деревом.
Обратно мы возвращались в полной тишине и, как следовало ожидать, вышли из болота абсолютно не в том месте, в котором вошли. Остатки ночи ушли на тщетные поиски оставленных на берегу брюк и, возвратившись обратно голыми, без дров и с явными признаками начинающегося респираторного заболевания, мы, вдобавок ко всему, были осмеяны нетрезвыми товарищами.
Глава 3
Острые, теплые струи душа пытались пробить дырку в моей черепной коробке, но, понимая тщетность своих усилий, падали вниз к ногам и убегали куда-то в трубы, захватив по дороге остатки лесного мусора, прилипшего к телу. Тяготило содеянное. Но сегодня как-то не очень. Вроде бы собиралась позвонить Анжела, и я ждал этого, хотя остерегался контактировать с женщинами, обремененными брачными узами.
Выйдя из душа, я с прискорбием констатировал, что грязные тарелки сами собой не помылись, и на вершине посудного Эвереста восседает, нагло шевеля усами, огромный рыжий таракан.
— Слишком жирно живешь, сволочь, пора положить этому конец! — сказал я и щелчком отправил бессовестное насекомое в другой конец кухни, — я здесь прописан, а ты убирайся.
Хлопнула пробка нового "Фери", и мысли прекратили свой бег по порочному кругу интроспекции, выстроившись в стройный ряд, чтобы не мешать посуде стать такой же чистой, как у жителей Вила-Рибы или Вила-Баджо, я уже точно не помню, а, может быть, Роберто Баджо, но нет, это уже из другой оперы. Внезапно посуда кончилась, и я отправился в комнату, желая повторить один из подвигов Геракла, и, когда Авгеевы конюшни были вычищены наполовину, прилег на диван, чувствуя приятную усталость от содеянного. Что-то зашуршало под спиной.
— Неужели денежка? — подумал я, но, выдернув из-под себя бумажку, идентифицировал ее как счет — извещение за комнату. Отложив бумажку аккуратно в сторону, я решил немного вздремнуть, но тут раздался телефонный звонок.
— Это ты, инсектоид? — раздался в трубке голос Анжелы.
— Нет, это Роман Ручко — садовник Джони Деппа, — сухо ответил я.
— Товарищ Ручко, не хотите ли вы прогуляться и выпить пива на сон грядущий.
— Отчего же не выпить? — быстро согласился я, — выпить лучше, чем не выпить.
"Счастье" должно было ждать меня на станции метро "Лиговский проспект". Когда окружающее пространство ограничилось надо мной сводами метро, и бесконечная перистальтика кишки эскалатора стала засасывать в утробу, наружу, словно маленькие злые сущности, поползли мысли:
"Куда я еду, зачем мне это надо, на кой черт с ней встречаться, если она замужем".
Но тут же я почувствовал непонятную нежность к девушке Анжеле, перемешанную с желанием женщины. Я ухватился за это ощущение, поняв, что только оно и является оправданием моего путешествия.
* * *— Ты постиг меня в чувстве своем? — Анжела допила приличным глотком последнюю бутылку пива.
Мы сидели в каком-то чахлом скверике на раздолбанной скамейке. Я был очень пьян, до того, что от любого сказанного ею слова из глаз текли слезы. Я лег на траву и уставился в небо.
— Хочешь я разденусь и, как нимфа, станцую над тобой танец луны? — она вся светилась изумрудно-зеленым: тем светом, что заставляет нас выть, подобно волкам.
— Идем домой к тебе.
— Я замужем, глупенький, это никак.
— Я знаю, к сожалению, знаю.
— Сколько же мы сегодня выпили? — она присела и провела ладонью по опрокинутым на траве бутылкам.
— Брось, я люблю тебя и страшно хочу писать.
— И я! — Анжела быстро расстегнула молнию и присела.
— Как это, черт возьми, кайфово! — я шатался и понимал, что еще пара бутылок, и мы будем спать здесь, в траве, куда домохозяйки и их мужья с похмелья выводят гулять своих бедных собак.
— У тебя будет на тачку? — спросила Анжела, покачивая бедрами и натягивая джинсы.
— Есть! — крикнул я и кинул на траву оставшиеся купюры.
Запах автомобиля, замкнутое пространство, меня сильно вдавило в сидение, здесь теплее, наверное, усну.
— Остановите тут. — Анжела толкнула меня в плечо, я проснулся и выполз на улицу.
— Прости меня, но я должна идти, — голос ее вибрировал.
Зачем она говорит? Ведь я люблю ее, и она меня тоже, зачем она говорит? Зачем она уходит? Последний поцелуй, что может быть безнадежнее? Она идет, фонари качаются, трамвай разбивает ночь дробью, стоп! Теперь я один. Как это прекрасно — остаться в Купчино ночью, под этим небом, одному. Правая нога мокрая, полил дождь еще сильнее, чем вчера. Все деньги отдал алчному извозчику, в кармане ничего, кроме таксофонной карты, да и то почти пустой.
"А ведь Света живет тут рядом, вон в том доме, займу денег на дорогу у нее", — эта мысль меня позабавила.
Черт возьми, как давно это было! Я вспомнил, как совсем еще юный ездил к ней чуть ли не через весь город, чтобы только подышать воздухом ее квартиры, как дрался с ее собакой в лифте. Доберманы — полные идиоты. А теперь, через шесть лет, я иду к ней занимать деньги на дорогу домой. Я иду от другой женщины, но при этом я испытываю нежность к ним обеим.
"Что это? Где я?"
Вот стайка каких-то гопников. Хорошо бы сия чаша меня миновала. Я прошел по пустырю без приключений, если не считать мокрых ботинок.
Восьмой этаж, сто пятьдесят третья квартира.
— Здравствуйте, Екатерина Семеновна! Извините, пожалуйста, что так поздно.
— Ничего страшного, Миша, проходи, но Светочки, к сожалению, нет дома.
— Нет, спасибо, мне уже домой пора, — я замялся и, сам пугаясь своей наглости, спросил: — Мне из ваших выселок пешком не выбраться, а транспорт уже не ходит. Вы бы не могли одолжить мне денег на дорогу?
— Вот, держи пятнадцать рублей, — я прочел полное понимание в глазах Светиной мамы.
— Вот, держи пятнадцать рублей, — я прочел полное понимание в глазах Светиной мамы.
— Спасибо большое, я пойду. Свете передавайте привет.
— Аккуратней Миша, всего тебе хорошего.
Стоя на лестничной площадке, я смотрел на грязный пустырь в темных кратерах луж. Уютные, желтые пятна от фонарей тянули к себе, грязь отталкивала. Я не хотел думать и стоял без движения, боясь себе признаться в том, что, наконец, понял, что было для меня настоящей любовью. Это то бесхитростное, туповатое состояние, которое я испытывал, стоя на этой самой площадке когда-то давным-давно. Чем больше я мусолил эту мысль, тем больше хотелось выпить еще. В кулаке хрустела пятнашка. В конце концов путь пешком не представлял собой что-то ужасное.
— К утру доберусь, — подумал я, — и ватные, тяжелые ноги понесли меня вниз по лестнице.
Выйдя из парадной, я закурил, мысли перестали напоминать жевательную резинку. Я испытывал здоровое чувство, без примеси пустого мудрствования и размышления о смысле бытия в контексте неразделенной любви. Я покупал ей цветы, мы ходили в кино, гуляя по набережной, читали друг другу стихи, и Света воспринимала меня и мое к ней чувство как надо. Она, в отличие от многих последующих женщин, никогда не говорила мне о том, как ее следует любить, как чувствовать, как страдать. Я благодарен ей за это. Не надо скрупулезно разумных, напичканных чужой и своей ложью понятий, которые большинство людей стараются подать вперед всего самого искреннего. Меня тошнит от этого. Любовь — это то, что никогда не испортит простота.
Мои размышления прервали крики где-то справа за углом дома. В столь поздний час подобные звуки могли сопровождать только драку. Я решил не торопиться и снова закурил. Через некоторое время крики стихли, и я решил отправиться дальше. За углом было пусто. На мокрой примятой траве, где только что происходило жестокое действо, лежало что-то цветное и блестящее. При ближайшем рассмотрении это что-то оказалось плеером. Я надел наушники:
— Генри Ролинз. Теперь понятно, откуда столько энергии.
В одной руке плеер, в другой деньги. Значит по дороге покупаю еще пива и под музыку пешком домой. Чья-то рука легла мне на плечо, мысли мигом оборвались и обрушились куда-то вниз живота. Я сдернул наушники и обернулся.
— У вас не будет сигаретки? — кокетливо, видимо, уже во второй раз спрашивала молодая девушка.
Отступив на шаг назад, я вытащил пачку и протянул ей. Их было двое. Одна стояла, зацепившись за руку другой, как делают все девушки-подружки. Вокруг них бегала собака.
"Хорошо, что колли, а не бультерьер", — подумал я.
— Что ж вы так поздно гуляете, барышни, и одни? — начал я охоту.
— Мы не одни, мы с собакой, выгуливаем ее и себя перед сном.
— Но это не помешает мне угостить вас пивом. Будете? — спросил я.
Они уверенно кивнули, и мы отправились к ближайшему ларю. Помимо моей пятнашки у "восьмиклассниц", как быстро окрестил их я, оказалось ровно столько же и, учитывая мое накачанное состояние и их возраст, нам должно было вполне хватить. На встречное предложение пойти к ним в гости я отреагировал мгновенным согласием.
Дальнейшие события развивались весьма тривиально. Под тусклым светом ночника на растерзанной постели лежала пухлая блондинка, расстегнув блузку и демонстрируя мне приличных размеров грудь с оттопыренными розовыми сосками. Я бесцельно мял их в руках. Блондинка убрала мои руки со своей груди и стала показывать пальцем куда-то мне за спину. Обернувшись, я увидел силуэт второй девицы за повешенной простыней, сзади девицу подсвечивал фонарик.
— Ты прямо как Памелла Андерсон! — отвесил я двусмысленный комплемент.
— А кто это? — спросила девица и закривлялась еще интенсивнее.
— Никто, — ответил я.
Танцовщица подтанцевала ко мне вплотную и завалила на постель, рядом со своей пышнотелой подругой…
Когда же все это наконец-то закончилось, я вышел на балкон покурить. Отсюда в предрассветных сумерках открывался вид на два дома, стоящих друг напротив друга. В один из них я провожал вчера Анжелу, в другом жила Света. Поначалу это открытие меня несказанно развеселило, я даже подумал, что, может быть, кто-то из них стоит сейчас у окна и смотрит на меня. Но вдруг, вместе с прохладным утренним ветерком, на меня нахлынула невыразимая тоска и безнадежность, сигарета, которую я забыл вынуть изо рта, догорев, обожгла мне губы.
"Мерзкий, безжалостный мир", — подумал я, — "он совершенно к нам равнодушен".
— Шагни вперед и все переменится к лучшему! — подмигнуло мне мое больное подсознание.
— Да плохо работает мой лентопротяжный механизм, — сказал я вслух, плюнул в пустоту и пошел убить пару оставшихся до дежурства часов тяжелой дремой.
Глава 4
Утреннее небо над моей головой напоминало содержимое банки с "лечо", только это было плохое "лечо" со слишком большим содержанием красного перца и к тому же малость протухшее. Источником этого запаха являлся ларек, расположенный напротив выхода из метро. Ветер продувал мою голову насквозь через неприкрытые уши. Глупые отекшие ноги несли меня к двадцать седьмой подстанции, подчиняясь пульсирующей боли, возникающей где-то в области малого родничка. Боль набухала, вместе с каплями влаги она скатывалась на асфальт и, путаясь под ногами, мешала идти. Это похмелье, ничего другого я на сегодня не заслужил, мне было стыдно за собственное отражение в витринах магазинов.
"Если у Краснощекова найдется немного денег на бутылку прохладной минералки, то я буду счастлив, полностью счастлив!" — подумал я.
Издали я узрел Краснощекова, в растерянности стоящего у открытой боковой двери нашего автомобиля. Рядом с ним стоял Панков и разводил руки в стороны, рискуя разорваться напополам. На лицах их отражалась вся гамма эмоций, возникающая у людей, внимательно разглядывающих внутренности раздавленной на шоссе собаки. Подойдя ближе, я понял, что разводить руками было от чего — на носилках лежал труп, причем голый и с морговским номерочком на большом пальце правой ноги.
"Отличное продолжение похмелья", — пронеслось у меня в голове.
Видимо, одного взгляда на меня Краснощекову хватило для того, чтобы безошибочно оценить мое состояние.
— Нельзя, батенька, доводить себя до такого, а то вон что может случиться, — напарник ткнул пальцем в сторону трупа.
— Откуда вы его взяли? — мне сложно было удивиться, но я все-таки сделал это.
— Да так, тренажер для некрофила, — съязвил Коля и протянул мне руку.
— Откуда это…? — я еще раз попытался прояснить ситуацию, но Краснощеков перебил меня:
— Сам не знаю, надо выяснить у Тамусенко. Он вчера на нашей машине работал.
Артемий Тамусенко действительно представлял собой личность выдающуюся, он и видом своим скорее напоминал дядюшку Фестера из семейки Адамсов в великолепном исполнении Кристофера Ллойда. Дело в том, что с Артемием постоянно происходили вещи из ряда вон, характеризовала их излишняя инфернальность и относились они скорее к миру потустороннему. Кроме Артемия, никого другого не вызывали ночью на кладбище, откуда он возвращался весь в грязи, и это естественно вызывало двусмысленные замечания и шпильки в его адрес. Все было бы ничего, если бы Тамусенко обладал чувством юмора, но с этим было плохо, и он молча выслушивал замечания коллег, окидывал всех диким взором и поднимался к себе наверх в фельдшерскую. Все мы были абсолютно уверены в том, что в его шкафчике стоят мензурки с кровью летучих мышей и пакетики с перетертыми в порошок черепами. Бригада, в состав которой входил Тамусенко, чаще других бригад отчитывалась ответственному врачу о смерти в присутствии и чаще других выезжала на смерти до прибытия. Однажды, работая один, Артемий побил все рекорды. За смену он "зачехлил" девять человек, причем четырех из них в присутствии. Линейно контрольная служба ездила за ним по пятам, но дальнейшие заключения всевозможных комиссий звучали оправдательно. "Просто не везет парню!" — говорили судебные медики.
Однажды, во время просмотра фильма "Реаниматор", Тамусенко улыбнулся, и все с неподдельным интересом заглянули ему в рот, видимо, желая увидеть там волчьи клыки. К всеобщему разочарованию, клыков там не оказалось. Надо ли говорить о том, что читал он исключительно Стивена Кинга и постоянно слушал музыку в плеере а ля "Лакримоза".
— А, раз Тамусенко, тогда все понятно, пойду переоденусь, — я махнул рукой и направился к двери.
Приняв душ, почистив зубы и облачившись в рабочую форму, я спустился вниз, заслышав издалека раскатистый гогот Краснощекова, перемежающийся с интеллигентными смешками Вислоухова.
— Что за позитивизм, товарищи? — спросил я у них и, глядя на радостные физиономии, помимо своей воли, расплылся в улыбке.