Что немусульмане выражали свое сочувствие русским и готовность содействовать им в овладении Кафой, это не удивительно — кроме религиозной антипатии к властителям города туркам, они руководствовались и политическими соображениями: немного надо было прозорливости, чтобы видеть неизбежность падения власти турецко-татарской и с установления русского владычества.
Гораздо замечательнее настроение мусульманского населения Крыма, которое, по наблюдениям автора мемуаров, тоже было в пользу русских. Изобразив действия Шагин-Герая, он затем в стихах разражается страшной бранью уже против крымцев за их готовность покориться русской державе, а затем пишет следующее: «Глава упомянутых племен Джан-Мамбет, злонравный сын дьявола, советуясь в одном месте с генералом неверных, сказал ему: “Неудобно, чтобы в одном месте было два хана; пусть Селим-Герай-хан уедет. А так как находящиеся в Кафе оттоманские войска частью на море, частью в лагере, то может случиться, что сзади подойдут другие войска и подкрепят их, и тогда положение сделается затруднительным: в этом мире всего можно ожидать. Случись, что османцы одержат победу, тогда они зададут крымцам, и те скажут, что вы были всему причиной. Если же оттоманские войска обратятся в бегство, то и крымцы, и ногайцы скажут в ответ: “Ваши войска бежали, а мы не в силах были сопротивляться такой многочисленной армии, какова гяурская, поэтому мы волей-неволей и сдались, чтобы только спасти наше имущество, жен и детей”. На этом основании надобно идти в Кафу, да и находящиеся в Кафе райя тоже ждут нас”. Говоря таким образом, он подучил и настроил русских, а злодей-гяур по имени генерал Долгорукий построил войска и двинулся на Кафу». Результатом этого было, как известно, взятие Кафы.
Описав взятие в плен своего начальника сераскера Ибрагим-паши, секретарь его в заключение пишет о переговорах татар с русскими, происходивших после занятия Кафы. «В течение семнадцати дней нашего заточения, — читаем в мемуарах, — татары всякий день являлись в лагерь неверных. Все мурзы, Ширины, глава Едисанских татар Джан-Мамбет-заде одноглазый и прочие приходили на совещание; иногда бывали и споры. Потом неверные позабирали находившихся в руках татар невольниц и скот и отослали все на Кубань. Тогда татары остолбенели, поняв, к чему клонится дело; но что было толку в этом? Племя ногайцев перешло на сторону неверных; к неверным подошли еще сзади вспомогательные войска и запрудили Крым со всех сторон, так что крымцам не осталось никакой возможности рассчитывать на победу. Поделом им!»
Так все происходило и по русским известиям. Долгорукий получил от татар присяжный лист с подписями крымской знати, а потом уведомление об избрании ими в ханы Сахыб-Герая, а в калги брата его Шагин-Герая. Таким образом, Крымское ханство вступило в последний и самый непродолжительный период своего существования, под опекой Российской державы, который, по злой иронии судьбы, считается периодом его «независимости». Фактически Крым находился теперь в русских руках; оставалось только формально легализировать совершившийся факт, и это заняло еще целый десяток лет. С одной стороны, татары, которым надоело бесполезное для них последнее время владычество Порты, охотно встретили русские войска и сами содействовали скорейшему очищению полуострова от османских войск. Но, кажется, они, и главным образом их вожаки, братья Сахыб-Герай и Шагин-Герай, при этом вообразили, что русские могут удовольствоваться изгнанием турок, предоставив затем крымцам самим уже распоряжаться судьбами края. Поэтому-то Сахыб-Герай, как пишет Соловьев, тотчас же, как только сделался ханом, начал протестовать против пребывания в крымских крепостях русских гарнизонов.
Глава VIII
Татарская оппозиция предложениям русских уполномоченных. — Переговоры русских дипломатов с турецкими в Фокшанах. — Рассуждения в государственном Диване Порты относительно положения татар и возобновление войны с Россией. — Номинальный хан Максуд-Герай I в Рущуке. — Бесполезность его существования. — Колебание татар. — Неудавшаяся Крымская экспедиция Джаныклы Али-паши. — Положение Крымского ханства по условиям Кючук-Кайнарджийского мира и несостоятельность Сахыб-Герай-хана II. — Происки Шагин-Герая. — Мятежнический образ действий ДевлетГерая и достижение им ханского трона.
Татары как ни были просты, а скоро смекнули, что гарантии их независимости от Порты, принятые на себя Россией, вовсе не согласовались с их собственными воззрениями на свое новое международное положение, и потому отказались исполнить предложение русского поверенного в делах при хане Веселицкого послать к императрице просительное письмо, чтобы она приняла под свою власть города Керчь, Ени-Кале и Кафу. Равным образом отправившийся послом в Петербург калга Шагин-Герай тоже еще, очевидно, не понимал новых условий политического существования ханства и всячески ломался, в самом деле считая себя представителем независимого государства: то требовал, чтобы граф Панин первый сделал ему визит, то не хотел снимать шапки на аудиенции императрицы, благо с ним обошлись ласково и оказывали ему всякое внимание. Когда для окончательного уложения дел с Сахыб-Гераем в Бакче-Сарай явился генерал Щербинин, то хан отказался торжественно, на аудиенции принять от него подарки — перо и саблю, и поцеловать грамоту императрицы, считая это знаками подчиненности и повиновения; а когда Щербинин коснулся пункта охранения Россией татарской вольницы, то Сахыб-Герай возразил: «На что вольного человека охранять?» Только податливость ногайских депутатов побудила его наконец подписать акт, в котором он клялся, что со всем крымским народом отторгается на вечные времена от Оттоманской Порты и будет состоять под покровительством всепресветлейшей государыни великой Екатерины и ее наследников. Это происходило в июле 1772 года.
Около того же времени начались переговоры о мире с Портой в Фокшанах, ничем не закончившиеся, как известно. Турки долго ни за что не хотели примириться с мыслью о независимости татар, то есть собственно консервативная часть стамбульского общества, турецкие улемы, смотревшие на эту независимость как на богопротивную ересь. Один турецкий уполномоченный, чудак Осман-эфенди, не добившись желанного отказа русских от татарской независимости, внезапно уехал из Фокшан, не испросив даже на это надлежащего разрешения. Другой уполномоченный, Абду-р-Реззак-эфенди, однако, продолжал вести переговоры в Бухаресте. Как человек толковый, он согласился с доводами Обрезкова, что высвобождение татар из-под покровительства Порты равно необходимо как для благополучия ее самой, так и для спокойствия России, отнимая у них возможность вести себя так хищнически, как это было доселе, и служить причиной неудовольствия между обеими державами.
Соглашение, после немалых споров устроенное Абду-р-Реззаком, о котором Обрезков писал, что он весь свой век изжил с турками, «но такого добропорядочного и добродетельного человека не нашел», было принято и верховным везирем, и всем начальством турецкой армии. Они рассуждали так: «Неужели оттого, что татары станут самостоятельными, больше будет вреда для Высокой Державы, нежели от теперешнего господства (в Крыму) русских?» Но не так думали лицемеры, сидевшие спокойно в Стамбуле и сами не испытавшие всех бедствий и ужасов войны. Доклад верховного везиря Мухсин-заде Мухаммед-паши, посланный им в Порту с Ашау-л-Ла-беем, был подвергнут обсуждению государственного Дивана, где присутствовал и тот Осман-эфенди, который даром провел время в Фокшанах, ни до чего не договорившись с русскими уполномоченными. Не столько радея о пользе государства, сколько желая, вероятно, испортить дело, сделанное другими, в котором сам оказался несостоятельным, этот неудачный дипломат больше всех возвышал в присутствии султана голос против заключения мира с русскими на предлагавшихся условиях. «Мы московцев видели своими глазами, — кричал он, — мы щупали пульс их; мы поняли, насколько мозги их проникнуты злонамеренностью; этот мир не имеет смысла: цель их обман и коварство!» Такими лживыми, но цветистыми речами он помутил разум султана, тем более что встретил себе поддержку в кады-эскерах, которые тоже вопили: «Независимость татар!.. Помилуй Бог, да одно слово это произносить так грех тяжкий!» Было сказано и такое: «Мы еще московцев заставим хорошенько отведать сабли, а потом заключим мир, какой пожелаем!»
Отрицательный ответ был сообщен в главную квартиру, а оттуда передан и Обрезкову. Война разгорелась снова и длилась еще больше года, пока не разрешилась знаменитым Кючук-Кайнарджийским миром.
Государственные лица Порты не предвидели всех последствий своего тщетного упорства и продолжали тешить свое самолюбие, что лишь причиняло им дополнительные хлопоты, расходы и затруднения. Так, когда Селим-Герай-хан III покинул Крым, занятый русскими войсками, и ханское звание потеряло всякий смысл, турецкие мудрецы, как сообщает Васыф-эфенди, решили, что хоть номинально, хоть только над татарами, поселившимися по ту сторону Дуная, да надо назначить нового хана. В начале шабана 1185 года (ноябрь 1771) всех проживавших в Румелии султанов Герайского дома и мурз пригласили в столицу и начали выбирать подходящего человека в торжественном и многолюдном собрании в сарае Давуд-паши. После долгих разговоров и прений остановились на Максуд-Герае, раз уже сидевшем на ханском троне; калгой к нему назначили сына Крым-Герая, Бахты-Герая; место нур-эд-дина было оставлено вакантным. При обсуждении мер к возвращению Крыма в лоно падишахских владений, новоизбранный титулярный хан рекомендовал возмущать черкесов, с каковой целью и решено было немедленно отправить в черкесские страны другого сына Крым-Герая — Мухаммед-Герая с силяхшуром[124] Гурджи-Али-агою, снабдив их султанскими подарками для подкупа местных жителей. Так как все придунайские местности большей частью были в руках русских, а по Черному морю крейсировали русские корабли, то Максуд-Герай с толпой татар более десяти тысяч отправился в Шумлу. Внезапный прилив такой массы татарских ртов, требовавших продовольствия, поставил садразама в несказанное затруднение, потому что ему нечем было кормить и свою армию. Скрепя сердце, верховный везирь устроил обычную церемонию встречи титулярного хана в Шумле, отрядив мигмандарем (церемониймейстером) Атау-л-Ла-бея, и кое-как удовлетворял нужды поселившихся по окрестным деревням султанов, мурз и прочих татар. В совместном совещании садразама с ханом Рущук был избран местом ханской зимовки, куда Максуд-Герай и прибыл 7 рамазана (14 декабря) того же года.
Отрицательный ответ был сообщен в главную квартиру, а оттуда передан и Обрезкову. Война разгорелась снова и длилась еще больше года, пока не разрешилась знаменитым Кючук-Кайнарджийским миром.
Государственные лица Порты не предвидели всех последствий своего тщетного упорства и продолжали тешить свое самолюбие, что лишь причиняло им дополнительные хлопоты, расходы и затруднения. Так, когда Селим-Герай-хан III покинул Крым, занятый русскими войсками, и ханское звание потеряло всякий смысл, турецкие мудрецы, как сообщает Васыф-эфенди, решили, что хоть номинально, хоть только над татарами, поселившимися по ту сторону Дуная, да надо назначить нового хана. В начале шабана 1185 года (ноябрь 1771) всех проживавших в Румелии султанов Герайского дома и мурз пригласили в столицу и начали выбирать подходящего человека в торжественном и многолюдном собрании в сарае Давуд-паши. После долгих разговоров и прений остановились на Максуд-Герае, раз уже сидевшем на ханском троне; калгой к нему назначили сына Крым-Герая, Бахты-Герая; место нур-эд-дина было оставлено вакантным. При обсуждении мер к возвращению Крыма в лоно падишахских владений, новоизбранный титулярный хан рекомендовал возмущать черкесов, с каковой целью и решено было немедленно отправить в черкесские страны другого сына Крым-Герая — Мухаммед-Герая с силяхшуром[124] Гурджи-Али-агою, снабдив их султанскими подарками для подкупа местных жителей. Так как все придунайские местности большей частью были в руках русских, а по Черному морю крейсировали русские корабли, то Максуд-Герай с толпой татар более десяти тысяч отправился в Шумлу. Внезапный прилив такой массы татарских ртов, требовавших продовольствия, поставил садразама в несказанное затруднение, потому что ему нечем было кормить и свою армию. Скрепя сердце, верховный везирь устроил обычную церемонию встречи титулярного хана в Шумле, отрядив мигмандарем (церемониймейстером) Атау-л-Ла-бея, и кое-как удовлетворял нужды поселившихся по окрестным деревням султанов, мурз и прочих татар. В совместном совещании садразама с ханом Рущук был избран местом ханской зимовки, куда Максуд-Герай и прибыл 7 рамазана (14 декабря) того же года.
Максуд-Герай-хан I (1185—1186; 1771 — 1772) в этом своем новом положении жил в свое удовольствие — пил, ел, требовал из казны денег на свой комфорт; до всего другого прочего ему мало было заботы. Сменили двух состоявших при нем квартирмейстеров, Мухаммед-агу и Ахмеда-эфенди, не нашедших способа сводить концы с концами, — ничто не помогало; наконец рационы, отпускавшиеся натурой, переложены были на денежный эквивалент: хану стали отпускать из казны по тридцати пяти тысяч акче в месяц. Тогда свита его, не довольствуясь этим содержанием, принялась грабить и разорять жителей окрестных деревень, так что уже в османской армии возникло неудовольствие по поводу такого безобразно-тунеядского поведения татарских братьев по оружию. Слухи об этом дошли до султана; вопрос о хане подвергнут был обсуждению государственного Дивана, и Максуд-Гераю был послан строгий фирман с напоминанием о том, что он избран для того, чтобы бороться с врагами и делать во время зимовки при всяком благоприятном случае нападения на неприятеля, а не для того, чтобы творить всякие насилия бедным жителям и даром проедать деньги, с трудом добываемые казной на его содержание.
Под влиянием этого внушения свыше татары принялись за дело, и тут оказалось, что услужливый дурак опаснее врага: в то время как у садразама уже состоялось, но пока держалось в секрете условие с русским главнокомандующим о перемирии перед Фокшанским конгрессом, вдруг он получает от Максуд-Герая письмо с извещением, что тот с 300—500 находящимися при нем татарами выступил из Рущука для соединения с никопольским отрядом и собирается переправиться на ту сторону Дуная, чтобы произвести атаку на неприятеля, а коли это не удастся, то ограбить и разорить мятежных райю. Это известие произвело страшный переполох в главной квартире, потому что такая выходка хана могла испортить все дело, уничтожив только что заключенное перемирие. Тотчас же был послан знакомый уже нам Атау-л-Ла-бей курьером остановить затею хана; он едва успел догнать двинувшийся отряд и вовремя воротить его.
Неудачный исход Бухарестского конгресса повел к неприятностям для обеих воюющих сторон. Русские войска, истощенные затянувшейся борьбой, по временам оказывались не в силах одолеть турок. Турки же, возбужденные своими незначительными успехами, окрылялись надеждой на полное торжество и все глубже втягивались в войну, пока не потерпели полное фиаско. Крымцы тоже не остались спокойными зрителями происходивших пред ними и из-за них событий. Ободренные уступчивостью России на Бухарестском конгрессе, которой, кстати, был недоволен калга Шагин-Герай, и некоторыми успехами османского оружия, крымские татары — во всяком случае, часть их, — опасаясь ли мести Порты в случае ее торжества или же тяготясь, по мнению турецких историков, несправедливым обращением с ними русских, стали опять заискивать у Порога Счастья и слать одно за другим письма, в которых изъявляли раскаяние.
Турки, конечно, обрадовались такому повороту в настроении татар и решили во что бы то ни стало настоять на исполнении желаний, выраженных крымцами в покаянных посланиях. С этой целью вызвали отставного хана Девлет-Герая из его чифтлика в столицу и спросили его мнения насчет освобождения Крыма силой оружия. Он отвечал, что он знает весьма легкий путь к этому. Его послушали: набрали, с помощью сераскера Джаныклы Али-паши, двадцать пять тысяч пехоты, посадили ее в Синопе и в других пристанях на корабли, дали Али-паше авансом за грядущие заслуги звание везиря и снарядили таким образом экспедицию в Крым. Все это устроилось помимо и без ведома числившегося крымским ханом Максуд-Герая, который проживал то в Рущуке, то в Никополе, спокойно получая и проедая ежемесячно по тридцати пяти тысяч гурушей. Узнав о приглашении к Высочайшему Стремени Девлет-Герая и об отправке его в экспедицию в Крым, Максуд-Герай счел это обидным для своей чести знаком лишения себя ханского звания, собрал пожитки и со всей свитой 20 ребиу-ль-эввеля 1187 года (11 июня 1773) поспешно удалился в свой чифтлик. Верховный везирь довел об этом до высочайшего сведения, и, как утверждает Васыф, издан был султанский указ о ссылке Максуд-Герая в Татар-Базарджик и наказании его за такое дурное поведение. Крымский историк Халим-Герай о финале кратковременной карьеры Максуд-Герая говорит немного иначе, а именно: «Командирование Девлет-Герая в Кубань (а не в Крым, как говорит Васыф-эфенди) причинило неудовольствие его (Максуд-Герая) гордой натуре, и он без позволения отправился в свой чифтлик. Это вызвало гнев достохвального падишаха, и тотчас его сослали в Самаково; потом он был прощен и получил разрешение опять поселиться в своем чифтлике».
Может быть, собственно, за то и раздосадовались на самовольство Максуд-Герая в Порте, что затеянная ею экспедиция в Крым или в Кубань, а по другим, европейским, сведениям ни туда, ни сюда, не осуществилась: Джаныклы Али-паша с Девлет-Гераем праздно просидели в Трапезунде, не сделав даже попытки предпринять что-либо к выполнению возложенного на них поручения. Только после того, как был заключен Кючук-Кайнарджийский мир и уже написан был рескрипт к начальнику второй армии с приказанием постепенно очищать Крым, оставив гарнизоны в Керчи и Ени-Кале, вдруг пришло от Долгорукого известие, что в Крым высадился с войском сераскер-паша Али-бей. Это, конечно, и был Джаныклы Али-паша, явившийся туда ни ко времени, ни к месту.
Составляющий торжество русского оружия и политики Кючук-Кайнарджийский мир Ресми-Ахмед-эфенди называет «беспримерным, редким, миром, какому не было подобного от начала возникновения Высокой Державы» — до того отчаянным было положение турок в ту критическую пору. Такой благополучный, по его словам, выход из тяжкого положения Ресми полушутя, полусерьезно приписывает единственно тому, что «августейшее вступление на престол нового могущественного падишаха случилось в весеннее время и, следовательно, его августейшее счастье было тогда в полной силе».
Султан Мустафа III (1757—1773) не дожил до окончания злополучной войны и в предсмертной агонии все еще бредил ею, собираясь самолично отправиться в поход и восстановить честь оттоманского оружия, посрамленную последними поражениями, в которых турецкие войска только и делали, что обращались в бегство, чего и не скрывают даже турецкие историки. Преемник его Абду-ль-Хамид I (1774—1789) тоже убедился в бесполезности дальнейшей борьбы с Россией и подписал вышеупомянутый мир, третьей статьей которого санкционировано новое положение Крымского ханства. Эта статья гласит: «Все Татарские народы: Крымские, Буджакские, Кубанские, Едисанцы, Жамбуйлуки и Едичкулы, без изъятия от обеих Империй имеют быть признаны вольными и совершенно независимыми от всякой посторонней власти, но пребывающими под самодержавной властью собственного их Хана Чингисского поколения, всем Татарским обществом избранного и возведенного, который да управляет ими по древним их законам и обычаям, не отдавая отчета ни в чем никакой посторонней Державе; и для того ни Российский Двор, ни Оттоманская Порта не имеют вступаться как в избрание, так и возведение помянутого хана, так и в домашние, политические, гражданские и внутренние их дела ни под каким видом, но признавать и почитать оную Татарскую нацию в политическом и гражданском состоянии по примеру других Держав, под собственным правлением своим состоящих, ни от кого, кроме единого Бога, не зависящих; в духовных же обрядах, как единоверные с Мусульманами, в рассуждении Его Султанского Величества, яко Верховного Калифа Магометанского закона, имеют сообразоваться правилам, законом их предписанным, без малейшего предосуждения, однако ж, утверждаемой для них политической и гражданской вольности…» И т.д.