Поставив на вид признанную трактатом независимость татар и невмешательство других держав в избрание ими хана, Порта указывала на прерогативу султана блюсти порядок дел, касающихся религии крымцев. К этим последним, кроме права инвеституры и утвердительной грамоты, в ноте отнесено также право стамбульского кады-эскера жаловать мюрасалэ («отношение»), заключающее в себе полномочие хану назначать крымских улемов на судейские должности. Но что особенно странно с нашей теперешней точки зрения — это причисление к вопросам религиозным также и вопроса об одежде, который играет не последнюю роль в тогдашней крымской передряге. Нарушителями всех означенных условий спокойствия Крыма и добрых отношений между гарантировавшими это спокойствие державами — Россией и Портой — называются турецкой стороной Щербинин, Долгорукий и в особенности князь Прозоровский. Они обвинялись в том, что, привлекши Шагин-Герая на свою сторону, отправляли его совращать едисанцев, ногаев, черкесов и прочие татарские племена и снабжали его деньгами для подкупа нужных ему людей. А так как не хотевшие ему подчиняться раз или два покушались убить его, то для его безопасности Прозоровский приставил к нему конвой из пятнадцати человек казаков и гусар да еще ввел 35-тысячный корпус в Крым. Избранного же татарским народом Девлет-Герая вытеснили, большую часть знати обратили в бегство, а оставшихся окружили и под угрозой избиения и взятия в плен их жен и детей насильно принудили признать Шагин-Герая ханом, отбирая у них печати и штемпелюя ими под видом «избирательного адреса» — «интихаб махзары» — составленную ими самими бумагу, в которой статья о прерогативах его величества султана вовсе исключена; выбрали для представления этой бумаги Высокому Порогу четырех человек и послали в сопровождении нескольких русских. Русскому же резиденту при Порте Стахиеву сколько ни заявлялось об этих противодоговорных действиях его правительства, он или по целым месяцам отмалчивался, ссылаясь на неполучение ответа от своих властей, в расчете на твердость Порты в сохранении мира, или выжидая, пока она была вынуждена начать делать приготовления к отпору, чтобы потом на нее же свалить в глазах других держав вину нарушения доброго согласия. Между тем во время этой проволочки переговоров Россия мало-помалу делает, что ей нужно, чтобы осуществить свой замысел завладеть Крымом. С этой целью, между прочим, «в конце рамазана (октября 1777 года) русский генерал, употребив орудием Шагин-Герая, стал насильно набирать из крымских жителей войско, вербуя детей мусульман и одевая их в совершенно противные мухаммеданскому шариату шапки и солдатские одежды и придавая им чрез это внешность своих войск. Кроме того, в крымских городах и деревнях он разместил свои войска для зимовки среди семейств мусульманских и тем осквернил честь их». Тогда все племена татарские на Кубани и в Крыму восстали и обратились к Прозоровскому с требованием предоставить их с Шагин-Гераем самим себе и уходить со своим войском прочь; а он повернул на них пушки и ружья, и множество мусульман сделал мучениками за веру. Теперь там общее восстание, татары не принимают Шагин-Герая и просят у Порты помощи: то и дело приходят от них «кровавые адресы». Оказать им эту помощь обязывает святой шариат. Русскому посланнику столько уже толковано об этом, что наконец у Высокой Державы не стало терпения. Она искренно желает сохранения мира, но поведение России и необходимость обеспечить целостность и спокойствие своих границ, вынуждают их позаботиться о приготовлениях. Крымцы и татарские племена, лишенные русскими всякой безопасности, пригласили старейшего из ханов Селим-Герай-хана и присягнули ему; а через несколько месяцев русский посланник представил ноту о том, что будто они все настаивают, напротив, на утверждении ханом Шагин-Герая. Ему говорят, что Селим-Герай избран татарами и Порта считает своим долгом соблюдать принятые на себя обязательства; а он возражает: «Мое правительство отвечает, что оно не отступится от Шагин-Герая; больше я ничего не знаю». Бог рассудит, на чьей стороне правда, ввиду таких противных договорам и справедливости действий России, очевидных из вышеприведенных доказательств, которые могут быть подтверждены имеющимися в руках Порты документами, писанными к Шагин-Гераю русскими генералами и офицерами; эти документы попали во время мятежа в руки татар и пересланы в Порту с удостоверительными в подлинности их подписями и печатями.
В этой ноте правда перемешана с ложью. Порта права была в том отношении, что угадывала намерения России включить со временем Крым в число своих владений, избрав средством для этого постепенное изолирование татар, которое бы лишало их возможности сопротивления. Верно и то, что на Шагин-Герая русские смотрели только как на подставное лицо и внушали ему действия, отвечавшие стремлениям русской политики. В этих расчетах главнейшим средством было задаривание влиятельных людей среди татар, что Порта и называет подкупом и на что действительно есть прямые и довольно откровенные указания в переписке Румянцева со своими помощниками. Деньгами склоняли в свою пользу даже турецкого агента, специально посланного Портой в Крым для изучения положения тамошних дел. Но чтобы при избрании Шагин-Герая употреблялись прямые угрозы и даже насилие, как говорится в ноте, на это нет никаких ни прямых, ни косвенных намеков. Когда же татары подняли открытый мятеж, то, разумеется, пришлось против силы орудовать силой же. Граф Румянцев был не особенно лестного мнения о татарах, называя их «развратным и малодушным татарским народом»: они, по его словам, «бестии» и даже «нелюди». В своих ордерах он велит «не употреблять без крайности оружия и жестоких мер»; когда же «опыты частых измен татарских делают их недостойными всякого милосердия», то он находит, что их «не лишнее было поускромить: я разумею прямо, побить»; он рекомендует Прозоровскому изыскать «способ где-либо в горах татар запереть и голодом поморить, или, отрезав их от гор, наголову побить».
Турки выставляют в числе главных причин, вызвавших мятеж, образование регулярного войска из татарской молодежи Шагин-Гераем по образцу европейскому и с облачением их в русскую солдатскую униформу. Это обстоятельство также не ускользнуло от внимания Румянцева, который, извещая графа Панина, что «ханское новое войско взбунтовалось, не терпя вводимого регулярства, и что сей бунт повстал вдруг и везде», присовокупляет: «Мне кажется, сия причина не есть основательная, но случайная, кстати». Румянцев придерживался неоднократно выраженного им убеждения, что, «без сомнения, турки и весьма искусно сработали татарский бунт».
Иноверческая одежда, а в особенности головной убор немусульманского покроя, в самом деле внушают к себе какое-то особое суеверное отношение в мусульманах вообще, а в турках и татарах в частности: сколько было переговоров по поводу шапки с самим Шагин-Гераем, когда он приезжал в Петербург и представлялся государыне! Нам это и понять трудно; а турки, например, для характеристики непостоянства и вертлявости человека сложили даже пословицу: «Беспокоен как гяурская шапка». А потому одевание татар в необычные им костюмы и кивера, с присоединением старинной муштры новобранцев, не шутя могли восстановить их против затейливого Шагин-Герая. Но что будто бы в этой затее Шагин-Герай был только орудием русского генерала, то есть князя Прозоровского, это чистый вздор: князь, напротив, всячески отклонял хана от этой затеи. У Шагин-Герая был тут умысел иной: отдавая себя в распоряжение русского правительства для достижения цели отторжения Крыма от всякой опеки со стороны Порты, он в то же время, кажется, сперва далек был от мысли совершенного уничтожения ханства и на образование регулярного войска смотрел как на одно из важных средств к дальнейшему упрочению своего независимого положения в качестве самодержавного правителя.
Это он еще яснее доказал в вопросе о выводе христианского народонаселения из Крыма в пределы русских владений. Переселение христиан привело хана, по словам Румянцева, «в уныние и негодование; крушит весьма хана»; оно произвело в хане «остуду с командующим там резидентом». Шагин-Герай даже издал особый указ греческим и армянским попам и старшинам, которым он известие о выселении называет ложью и выдумкой. Румянцев считает нужным изъять у хана «то сомнение, что будто упомянутое переселение по приватным чьим-либо прихотям»; но сам в то же время, кажется, чувствует, что корень остуды у Шагин-Герая с Суворовым[150] и Константиновым был другой, поглубже, чем легкое сомнение насчет того, кому принадлежала инициатива выселения христиан. Это недовольство Шагин-Герая происходило от той же причины, по какой турецкий султан Селим I Явуз (Грозный), пожелавший обречь христианских жителей своей империи на поголовное истребление, отказался от этого, когда его советники представили ему, что в случае такого истребления не с кого будет брать харадж (поголовную подать), составляющий весьма важный источник доходов казны.
Нарекание на солдатский постой в татарских селениях могло иметь своим основанием разве только одно обычное мусульманам скрывание внутренности своего жилища от проникновения в него любопытных взоров всякого постороннего человека. О каком-либо насилии или притеснениях при этом случае со стороны русских не могло быть и речи: Румянцев в своих ордерах только и твердит начальствующим лицам наблюдать, чтобы не было «малейшего притеснения обывателей», о чем приказывает «подтвердить наисильнейше полкам команды». А при строгости тогдашней дисциплины подобные внушения главнокомандующего нельзя считать пустыми словами.
Несмотря на остуду, происшедшую между Шагин-Гераем и Суворовым, последний делал свое дело со свойственной ему энергией: начатый в июле вывод христиан к 18 сентября был уже окончен: всех христиан было переселено в количестве свыше тридцати тысяч человек. В стратегическом отношении были приняты все меры к тому, чтобы воспрепятствовать высадке турок в Крыму, если бы они вздумали явиться на помощь, о которой их просили татары. Можно было всего ожидать; но даже в сентябре 1778 года Румянцев писал Потемкину[151] относительно политики турок: «Трудно определить точность их намерений; но если сообщаемые г. Стахиеву от его каналов известия достоверны, то новый везирь и старый муфти суть миролюбивых сантиментов, и что вся партия, дышавшая войной, ослабела». И было отчего остыть воинственному жару этой партии. Подставленный Портой в качестве соперника Шагин-Гераю шестидесятилетний старик Селим-Герай в конце 1777 года ворвался было в Крым, рассчитывая на симпатии татар и оплошность русских, но только наделал напрасного шума своим появлением. Румянцев писал тогда графу Панину в несколько встревоженном тоне, что «между последними из Крыма известиями… есть неожиданное по времени событие. Явился там, по приглашению бунтующих, новый хан Селим-Гирей, и по догадкам моим[152] тот самый, который при вступлении войск наших в Крым под предводительством князя Долгорукого Крымского, и область сию и достоинство свое оставил». Но уже в феврале 1778 года Румянцев извещал Панина, что «татары покорены и обезоружены, а Селим-Гирей выгнан самими ж татарами, коего они торжественно огласили Крымским ханом».
Стахиев также в марте месяце доносил Панину, что и по его сведениям «не токмо Селим-Гирей со своими единомысленниками выгнан из Крыма, но и пять из семи там бывших турецких фрегатов уже действительно в Синоп возвратились, на которых и реченый хан с 10-ю мурзами туда же приехал». В дополнение к этому известию Стахиев присовокупляет подробности об изгнании Селим-Герая. «Не токмо оставшееся в Крыму семейство, — пишет Стахиев в своем письме, — но и весь род Шагин-Гиреевых посланцев по Селим-Гирееву приказанию перебиты мятежниками по той только причине, что оные Шагин-Гиреевой стороны держались, и что сей хан, сведав о таком варварском и бесчеловечном избиении, выступил со своими татарами и переселившимися в Крым из Архипелага по восстановлении мира греками и арнаутами против Селим-Гирея, не щадя никого из преданных ему мятежников; так жестоко их побил, что Селим-Гирей с малым только числом мурз насилу спасся сам побегом на одном из пяти здешних фрегатов, а победитель между тем велел истребить оставшиеся в его руках семейства всех как бившихся с ними, так и бежавших мятежников».
После этой неудачной авантюры Селим-Герай совсем сошел со сцены, поселившись доживать в своем чифтлике, где через восемь лет и умер в шеввале 1200 года (август 1785) 73-летним стариком. Как крымский историк ни расписывает мужество и доблести Селим-Герая, но из всего, что нам известно из его подвигов, только и выходит, что он был жаден до денег, любил пожить и умел устраивать свои дела: при всей ничтожности и бесполезности его услуг Порте он и в отставке, по свидетельству его же панегириста-биографа Халим-Герая, получал от нее столько денег, как ни один из ханов, а именно: двадцать тысяч гурушей годового оклада, да пятьсот гурушей помесячно, да три тысячи гурушей праздничных-рамазанных, да сверх того в год тысячу кил пшеницы и тысячу голов баранов. Ланглес приписывает поражение Селим-Герая вероломству Шагин-Герая, который будто бы с 8000 русских, нарушив заключенное на двадцать один день перемирие, напал на Селима, разбил его и принудил поспешно сесть на турецкий корабль у Балаклавы. Мало того: Селим-Герай, по словам Ланглеса, будто бы «сделал еще несколько попыток в сентябре 1778 года, да был отражен»; но об этом ни в русских, ни в турецких источниках нигде не упоминается.
Глава XI
Бесцельная демонстрация турецкой эскадры у берегов Крыма. — Фантазии турецких государственных политиканов и критика их у Ресми-Ахмеда-эфенди. — Вторичная праздная экспедиция турецкого флота в Крым. — Дипломатическая предусмотрительность графа Румянцева. — Гонение на сторонников мира в государственном Диване. — Миролюбивые старания Абду-р-Риззака-эфенди. —Айналы-Кавакская конвенция. — Недовольство Шагин-Герая условиями этой конвенции. — Депутаты Шагин-Герая, ходатайствующие в Порте об инвеституре для него. — Уклончивость Дивана в этом вопросе. — Командировка Сулейман-аги с поручением Порты к крымскому хану. — Покровительство Шагин-Герая Джаныклы Али-паше. — Приключения этого замечательного авантюриста, искавшего себе прибежища в России.
Приверженцы Селим-Герая смирились и были обезоружены; те же, которые намерены были сопутствовать ему в бегстве на турецких фрегатах, при посадке на катера были удержаны самими татарами, причем не обошлось дело без драки и кровопролития. При всем том Румянцев, сообщая Панину известие об изгнании Селим-Герая и неблагоприятном обороте дел в Крыму для турок, присовокупляет: «Трудно проникнуть, как поведут они в даль дела свои, но между тем, пока они, после своей неудачи, одумаются, имеем и мы удобность на изыскание средств, кои могут быть для нас полезнейшими».
Разрешение этого недоумения полководца-политика находим у турецких историков: по их свидетельству, турки не видели возможности предпринять что-либо серьезное против России. Об отправленных ими к берегам Крыма семи фрегатах долго не было ни слуху ни духу. Тогда капудан Гази Хасан-паша послал из чаушей адмиралтейства Али-чауша на почтовом каике выяснить, в каком положении находится эскадра. Вернувшись 11 сефера 1192 года (11 марта 1778) в столицу, Али-чауш донес, что эскадра преспокойно стоит на якоре в Севастопольской гавани; что Шагин-Герай прислал главному адмиралу Мухаммед-are письмо, предостерегая его от нарушения существующего мира между Россией и Портой и прося удалить ненужные фрегаты, оставив один до прекращения крымского мятежа; что гавань эта чрезвычайно удобна для укрепления ее с суши и что по удалении турецкой эскадры русские непременно займут и укрепят ее, так что тогда сорок тысяч войска и тридцать—сорок кораблей не в состоянии будут овладеть ею.
Вследствие этого донесения отдан был приказ крымскому сераскеру Али-паше занять с семью тысячами войска и держать в своих руках означенную гавань. Но Али-паша отвечал садразаму, что русские, не трогая флота, не давали ему повода предпринимать что-либо; а между тем сами возвели укрепления, и если сделают нападение на означенную гавань, вход в которую очень узок, не более как на пушечный выстрел, то флот не только не в состоянии будет оборонять ее, но еще сам может пострадать. Тогда не будет у него места для склада запасов и снарядов, а рисковать гибелью флота для завладения таким опасным местом тоже не приходится. Да если бы и удалось завладеть им, то все равно ничего нельзя было бы поделать: ни верблюдов, ни телег, ни других каких-либо подобных перевозочных средств нет, а местность пространная и повсюду занята неприятелями. Тем не менее, однако, признавая важность означенной гавани, государственный Диван постановил открыто не нарушать мира с Россией, а постепенно, партиями в тысяч семь, переправить из Синопа сорокатысячную армию в Крым, для чего капудану велено было быть в сношениях с синопским сераскером. Это определение Дивана было сообщено в секретных письмах капитанам и начальникам флотилии, стоявшей в той гавани. Командование сухопутным корпусом поручено было все тому же Джаныклы Хаджи-Али-паше, а флотом в сорок с лишком кораблей начальствовал сам капудан-и дерья Гази Хасан-паша, помимо того что и в Измаил назначен был отдельный сераскер с войском.
Во главе турецких политиканов, принявших вышеозначенные решения, стоял тогда реису-ль-кюттаб Атыф-заде нишанджи Омар-Вахыд-эфенди, сменивший сосланного в Кипр Исмаил-Рауф-бея, неспособность которого обнаружилась в то время, когда татарские ходатаи даром проедались в Порте, а от русского посла нельзя было ничего добиться в удовлетворение татарских претензий. Ресми-Ахмед-эфенди не упустил случая поглумиться и над этой кампанией против русских, проделанной на его глазах хотя и без его деятельного участия. Он выставляет Омар-Вахыда-эфенди бесшабашным болтуном, который в конце концов признается, что один, без содействия других государственных вельмож, ничего не может поделать.