– Пирог ему, – вмешался Удача, спокойным голосом остудил такой пыл готовности вцепиться в малорослого проходимца.
– С чёрной икрой, – живо вставил коротышка и облизнулся.
Удача слабым кивком подтвердил заказ. Хозяин поклонился лишь ему и отправился в поварскую, неодобрительно качнув головой и навострив уши, прислушиваясь, о чём заговорят постоялец и явный плут. Но коротышка начал разговор, когда он исчез в поварской.
– Тогда, на рынке, ты сам был виноват, – в его словах не было и намёка на раскаяние. – Не надо было попадаться у меня на пути. – Он потянулся головой к лицу Удачи, и шёпотом продолжил: – Они поймали твоего приятеля, Антона. Я тебе покажу дорогу. Но ты туда не входи. Засада там на тебя.
Удача приостановил работу челюстей, внимательнее посмотрел на собеседника. Потом медленно отодвинул блюдо с остатками от птицы и нахмурился. Коротышка деланно вздохнул, распрямился за столом.
– Что ж делать? Я тоже хочу жить хорошо. – Он пожал узкими худыми плечами, затем громче заметил: – Дай уж и ты рубль, раз предупреждаю о засаде плосконосого.
15. Пленник врагов
Северные тучи ползли им навстречу, ветер холодно облизывал лица, а близость сумерек обезлюдила слободскую окраину, когда они вдвоём, верхом на скоро шагающем аргамаке приближались к ветхой избе коротышки, окружённой старым и местами проломленным, но в основном довольно плотным забором. Ворот не было, и проём между воротными столбами, казалось, позабыл, когда и чем его закрывали в последний раз. При подъезде к нему коротышка схватился за заднюю луку седла и сполз с лошадиного крупа, спрыгнул на землю. Он отстал, но не слышно было, чтобы убегал.
В небольшом запущенном подворье Удача остановил коня. Предательская тишь в избе как раз этим и была подозрительной, чудилось, будто за ветхими стенами от какой-то опасности затаились даже крысы. Не проявляя внешней настороженности, он спешился, оставил поводья на гриве аргамака и шагнул напрямую к проёму с давно отвалившимися дверями. Плавным, но быстрым движением руки вынул из-за пояса заряженный пистолет с серебряным драконом на ручке, клацнул отведённой собачкой. После чего переступил через подгнивший узкий порог, и старые, грубо обработанные половицы тяжко завздыхали под грузом его перемещающегося тела. В дверной проём из-за спины и в дыру бывшего окна слева от него, как бы с неохотой, проникал тусклый сумеречный отсвет уходящего дня, бледно высвечивая голую внутренность передней. Она показалась бы заброшенной и покинутой людьми, если бы не запах человеческого проживания. И запах этот не имел никакого отношения к тем, кого он увидел у противоположной стены, возле закрытой двери в другую, жилую половину избы.
Лицо Антона было бескровным и цветом сравнимым с мелом. Рот ему плотно зажимала, как когтями хищной птицы, стискивала жилистыми пальцами загорелая темноволосая рука, а в правый висок упиралось дуло пистолета. Взведённый курок пистолета обхватывал указательный палец, и тот, чьим был этот палец, не шутил.
– Стоять! – укрытый Антоном приказал Плосконос. Его голос переполнялся откровенным торжеством. – Сделаешь шаг ко мне, пристрелю щенка.
Удача невозмутимо поднял свой пистолет дулом ко лбу плосконосого лица, только частью скрытого за плечом беспомощного парня.
– Боюсь, что тогда будет два трупа, – предупредил он спокойно. – Я уже забыл, когда с такого расстояния промахнулся в последний раз... – Заслышав быстрый, с перебежками топот сапог нескольких мужчин, которые намеревались перекрыть выход, он переместился в левый угол между дверным и оконным проёмами. Перехватив огнестрельное оружие в левую руку, с предупреждением звучно чиркнул вынимаемой саблей о ножны и громко объявил: – Кто сунется снаружи, не успеет пожалеть об этом!
Вокруг избы притихли, и Плосконос смачно плюнул на тёмные доски пола.
– Ну, хорошо, – сказал он. – Щенок мне не нужен. Брось саблю к моим ногам и убери пистолет в сторону. А я отпущу его.
Вдруг Антон извернулся, вмиг стукнул его затылком в приплюснутый нос и вырвался ртом из хватки пальцев.
– Врёт он! ... – хрипло выкрикнул он Удаче. – Наши деньги ему нужны!
Плосконос тут же ухватил, сгрёб его ухо, и Антон скрипнул зубами от боли. Голова его была рывком возвращена к пистолету.
– Дёрнешься ещё раз – пристрелю! – грубо рявкнул Плосконос.
– Ладно, – вмешался Удача, беспокоясь за своего несдержанного товарища. – Я брошу саблю. – Он ждал, пока лицо Плосконоса не исказила безобразная ухмылка. – Но прежде ты отпустишь парня.
Плосконосу такое предложение не понравилось. Чтобы пресечь возражения, Удача твёрдо продолжил:
– Он выйдет, сядет на моего коня, и я выброшу саблю. Только не тебе в ноги, а в окно. Там твои сообщники, и, если я нарушу слово, они убьют его.
Он умолк, давая возможность плосконосому удостовериться, что тот ничего не теряет.
– Хорошо, – не выпуская из виду Удачи, Плосконос скосил левый глаз за дверной проём и дважды подмигнул стоящим там подельникам, то ли предлагая им выполнить услышанное требование, то ли приготовиться к какому-то коварству. Он отпустил ухо парня и толкнул кулаком между лопатками. – Иди! – распорядился он громко и властно.
Пока тот смотрел на товарища и неуверенно ступал к выходу, Плосконос перевёл дуло пистолета к груди врага.
– Иди! – успокаивая Антона, вполголоса сказал Удача. – Сядешь на коня, подведёшь его к окну, чтобы я убедился в этом. И я выброшу саблю... Понял?
Антон, казалось, почувствовал многозначительность в словах товарища, качнул головой в подтверждение, что понял, и вышел. Слышно было, как он отошёл, затем аргамак с седоком обеспокоено переступил тонкими ногами скакуна и приблизился к окну.
– Тут один стоит, держит поводья! – срывающимся от волнения голосом громко сказал Антон как раз напротив оконного проёма.
Плосконос ждал дальнейших торгов об условиях освобождения парня, но получилось не так, как он рассчитывал.
– Держи! – выкрикнул Удача.
И в то же мгновение его сабля вылетела из окоёма рукоятью к седоку. Антон рванулся, удержался в седле и подхватил рукоять; а обманутый восклицанием Удачи головорез за окном длинным кинжалом рассёк воздух в намерении отсечь передающую саблю руку. На долю мгновения потеряв самообладание, Плосконос решил, что это его недруг выпрыгивает за оконный проём, и выстрелил туда же. Вопль раненого головореза с кинжалом словно подтолкнул Удачу к прыжку в другую сторону, а оттуда за гнилой порог. Но от ловкой подножки стоящего за дверным проёмом разбойника он опрокинулся на землю, в падении успевая пальнуть в одного из двух нанятых для разбоя кочевников, в того, который схватил узду аргамака. Прежде чем его накрыло парусиной, он успел увидеть, как Антон замахнулся саблей на другого кочевника и тот отшатнулся, а парень дико взвизгнул и с места погнал аргамака со двора на улочку.
Парусина оказалась лучшим оружием нападающих. Поверх неё навалились сразу несколько сильных мужчин, они прижали Удачу к земле, и под ребро ему больно ткнуло остриё трёхгранного кинжала.
– Трепыхнёшься? Проткну! – сипло пригрозил низкий пропитый голос, по которому он узнал горбоносого казака с серьгой в ухе: именно ему он накануне дал на постоялом дворе золотой червонец. Сомневаться в угрозе не приходилось – клинок пронзил парусину и кафтан, и пришлось смириться, прекратить сопротивление. После чего тот же голос беззлобно добавил: – Вспомнил меня? То-то. Мы тебя по-людски просили дать нам денег. А ты как поступил? Подло! Моего лучшего товарища обидел, ему одному не дал, будто он собака какая, а не породный казак.
Парусину тем временем живо подвернули ему под ноги, затем на голени быстро накинули верёвку, туго обмотали и завязали узлом в щиколотках. Кто-то невидимый рывком отобрал у него пистолет и саблю. Пока они возились, связывали его по всему телу, он набрал в себя воздуха, как смог напряг мышцы и расправил плечи, грудь, надул живот, а чтобы удерживать такое напряжение и не вызвать подозрений, стал дышать тихо и часто. Уловка сработала – когда подельники Плосконоса решили, что надёжно связали пленника, он постепенно расслабился и чуть пошевелился, чувствуя с облегчением, что давление верёвки на тело заметно уменьшилось.
Все не раненые участники засады отошли в сторону и невнятно посовещались, а он тем временем заставил себя сосредоточиться и попытаться отгадать, какая у них цель. Парусина была плотной, дышалось трудно, пропускаемого ею воздуха хватало лишь на то, чтобы не задохнуться. Но его не собирались тут же убивать. Если бы у них было такое намерение, они сделали бы это сразу – уж Плосконос не упустил бы подобной возможности разделаться с ним без промедления. Очевидно, он им был зачем-то нужен. Но зачем? Предположений было слишком много, чтобы ответить с определённостью. В любом случае, этот вывод дарил ему надежду выпутаться из сети, в которую он угодил.
Его, как куль, грубо встряхнули, подняли и понесли. Ничего не оставалось, как вслушиваться, стараясь понять, куда же направляются те, кто его пленили. По отдалённому лаянью дворовых собак нетрудно было догадаться, что там была окраина слободы, а разбойники обходят её стороной. Потом под их ногами зашуршала обваливающаяся у края обрыва земля, и даже сквозь парусину дохнуло свежестью воздуха близ широкой реки. Его тело перехватили двое подельников, круто накренили головой книзу, и с ним в таком положении эти двое с чертыханьем засеменили на поперечной тропинке обрыва, дёргая его и толкая на неудобном спуске. Наконец возле похожих на невнятный шёпот плёсков воды о берег они снова выровняли и согласовали шаги. Сперва одна пара сапог зашлёпала по воде, нарушила прибрежное затишье. Следом вошли в реку и другие разбойники, и, судя по шуму, всех их было четверо.
– Сюда, – отчётливо сказал неподалёку привыкший отдавать распоряжения зрелый мужчина.
Удачу передали в другие руки, словно он был просто грузом в мешке, и те опустили его на жёсткое дно лодки. Трое из нёсших его забрались из воды в лодку и расселись по скамьям, а четвёртый отошёл, вернулся на берег. Зашлёпали только два весла, но было ощущение, что лодка поплыла скоро, явно по течению. Чтобы не падать духом, не поддаваться отчаянию, он прикинул, сколько времени нужно на один гребок, и принялся считать гребки по шлепкам о воду и поскрипываниям уключин. Когда по таким расчетам выходило, что прошло около десяти минут, послышались вечерние звуки края пристани. Размеренные гребки прекратились, и лодку стали поворачивать к этим редким и затихающим звукам невнятных голосов и тявканья собак, закрываемых и запираемых дверей складов.
Наконец весла уложили в лодку, а её нос с лёгким стуком боднул деревянный бок очень большого корабля.
– Эй, наверху?! – позвал распорядительный владелец лодки. – Принимай груз!
– Э-э, нет! – хрипло вмешался горбоносый казак. – Сначала пусть расплатятся. – Он встал со скамьи, и лодка качнулась. – Я поднимусь, а вы ждите. Когда получу обещанную награду, дам знать.
Лодку качнуло сильнее, и она освободилась от одного человека. Очевидно, горбоносый полез по верёвочной лестнице наверх. Подождали в молчании. Потом сверху опять прозвучал хриплый голос горбоносого, в этот раз с нескрываемым удовлетворением:
– Поднимай!
Туго обвязав ноги Удачи спущенной верёвкой, его так же, как прежде несли, кулем вытянули из лодки и вниз головой потянули кверху, дёргая каждый раз, когда руки поднимающих перехватывали верёвку и рывком стравливали её на палубу. Он болтался в совершенной беспомощности, удалялся и удалялся от всплесков потревоженной реки. Не стоило большого труда сделать вывод, что так высоко его могли поднимать только на "Орёл". Затем его подхватили за узлы на щиколотках и втащили через борт, и снова вскинули на плечи, но уже другие сильные мужчины, которые вели себя на корабле уверенно, как приученные к жизни на нём моряки.
– Надо быть с нами щедрее, приятель, – неожиданно возле уха проговорил совсем повеселевший горбоносый. – Запомни, если выпутаешься.
Горбоносый протопал к борту и перелез через него, чтобы возвратиться в лодку. Удачу же понесли в противоположную сторону, и затем, через пару десятков шагов, спустили короткой деревянной лестницей к скрипнувшей при открывании дверце. Минуя её, те, кто его несли, оказались в проходе, в котором заглушались внешние звуки готовящегося к ночному отдыху корабля. Теперь вокруг слышались невнятные, возможно и крысиные, шорохи. Донесли его до тупика, в котором открыли другую дверь, тяжёлую и прочную, и ещё через пять-шесть шагов грубо скинули на какой-то тряпичный хлам. Сквозь парусину несколькими точками пробивался свет язычка свечи, затем кто-то перекрыл огонь, склонился над ним, а двое принесших его моряков вышли.
С внезапным треском вспарываемой ткани в пустоту под горлом прорвалось остриё ножа, и он почувствовал, как лезвие опасно скользнуло к ничем не защищённому подбородку. Сильные пальцы влезли в прорезь, рывком разорвали парусину у его лица, и отсветы свечи ореолом выделили овал головы воеводы Прозоровского. Воевода и он, пленник, были одни. Прозоровский на корточках, а он лёжа, связанный от ног до плеч, взглядами изучали один другого, как будто давненько не виделись и хотели привыкнуть к происшедшим изменениям в их отношениях.
– Мне некий всадник в чёрном плаще сегодня испортил всё удовольствие от охоты, – прервал молчание воевода. – Постоянно торчал вдалеке, беспокоил моих людей и соколов. Когда к нему скакали, он битой собакой испуганно убегал прочь... А после опять возвращался голодным шакалом, ждущим, что ему отбросят падаль.
Удача всем видом посочувствовал собеседнику.
– Он, наверное, был призраком?
– Или Тенью Тибета, о котором всё ещё болтают местные калмыки.
– Это что, их сказочный герой? – невозмутимо полюбопытствовал Удача.
– Нет, – Прозоровский медленно повел головой из стороны в сторону. – Появлялся тут некто с таким прозвищем. Задолго до моего воеводства.
Удача хмыкнул с пониманием его трудностей.
– Возможно, это всё же был призрак, который боялся несчастного случая во время охоты.
– Со мной, что ли? – лицо воеводы искривилось от натянутой ухмылки.
– Несчастные случаи случаются и с гостями воевод. С атаманами, например.
Прозоровский с минуту неотрывно пронзал его глаза блестящим взором, словно пытался отыскать заветный ключ, с помощью которого удастся проникнуть в его душу и мысли.
– Та-ак! – медленно выговорил он. И вдруг склонился ниже. Дохнув в лицо винным перегаром, жёстко потребовал: – Где письмо?
Изумление Удачи казалось, действительно, искренним.
– Какое письмо? – спросил он, повышая голос.
Воевода рывком руки и всей ладонью прикрыл ему рот и прошипел:
– Не знаю, как уж тебе удалось, а кроме тебя, дьявола, некому было выкрасть. Верни мне его! Добром прошу.
– И что я получу взамен? – насмешливо полюбопытствовал связанный Удача, когда князь убрал ладонь и он получил возможность ответить. – Ты меня отпустишь?
Прозоровский нахмурился.
– На все четыре стороны, – сказал он холодно. – Хоть посуху, хоть водой.
Он ждал ответа.
– Хорошо, – сказал пленник со всей серьёзностью, на какую был способен. – Мне надо подумать и вспомнить.
Воевода встал, распрямился, голова его размылась полумраком.
– Ну что ж. Раз добром не хочешь… Думай, вспоминай, – стоя так, сверху вниз произнёс он с угрозой. – Сутки у меня ещё есть. – И с жестокой усмешкой предупредил: – Но обратно приду с Плосконосом. Он ждёт ни дождётся, полюбезничать с тобой по-своему, по старой дружбе. Уж он-то развяжет тебе язык, покажет, где единственно верное решение.
– Я тебе верю, – лёжа у него в ногах, признался Удача совершенно искренне.
Воевода повернулся вполоборота к двери и позвал:
– Капитан Бутлер? – Когда тот вошёл, рукой указал на лежащего пленника. – Это государственный преступник и вор. Очень ловкий и опасный малый. Без меня к нему не подпускать ни одной живой души.
– Пищу не давать? – строго спросил Бутлер.
– Я же сказал, – повысил голос воевода. – Не впускать никого!
Капитан «Орла» вопросов больше не задавал. Пронаблюдал, как воевода загасил свечу, пропустил его у выхода и вышел сам. Бутлер казался исполнительным по своей природе, однако Прозоровский собственными глазами удостоверился, что он основательно закрыл дверь и запер на железный засов, после чего пропустил немца мимо себя, последовал за ним по проходу. Они вышли к лестнице, которая вела из кормовой надстройки к палубе, поднялись четырьмя ступенями к свежему воздуху. Темнота сгущалась, беспросветные тучи предвещали ночь мрачную, недобрую. В лицо князю, когда он проходил к бортовой верёвочной лестнице, дохнуло порывом промозглой сырости, и он поёжился. Капитан "Орла" отстал, что-то сообщал офицеру, и Прозоровский остановился у борта, глянул вверх реки. Оттуда тяжело ползли сытые влагой и порождающие тревогу стада туч, со стороны, где был Заячий остров, к которому плыл и, возможно, вот так же, с таким же настроением смотрел на них с палубы струга Разин.
– Нельзя отпустить царского порученца живым, – пробормотал воевода. – Слишком много знает. – Он с внезапным подозрением оглядел вверенный ему город. Успокаиваясь при виде неприступных стен белокаменной крепости, припомнил замечание пленника. – Несчастный случай на охоте – и нет атамана?.. Гм-м. Я вчера только лишь подумал, а он, стервец, догадался.
И он в который раз стал прикидывать, на кого же может положиться в грозных потрясениях, какие предчувствовал, ожидал в ближайшие дни.
– Как там дела у Плосконоса? – прошептал он одними губами.
Едва короткий вечер уступил власть ночи, Мансур вставил в уключины плоскодонки оба весла и выплыл из островного заливчика. Грёб он сильно и часто и вскоре пересёк левый рукав Волги, по течению проплыл вдоль очертаний берега до чахлого дерева наверху относительно пологого склона. Как только послушная его намерениям лодка зашуршала по песку напротив этого дерева, сверху раздался короткий свист, за ним второй и третий. Благословляя мрачную темень, при которой он с трудом распознавал Заячий остров и крепость, уверенный, что и его там никто не мог увидеть, Мансур ступил с носа лодки на берег и от нетерпения оправил серый бархатный кафтан. Наверху обрыва зашуршала растревоженная сапогами земля. Сильный мужчина в тёмном плаще, как дикий зверь, прыжками спустился левее хазарина. Пока по склону ещё катилась сбитая подошвами его сапог земля, он поправил чёрную шляпу, и глазам Мансура открылось торжествующее лицо Плосконоса. Хазарин живо подошёл вплотную к Плосконосу, не в силах делать вид, что движим лишь стремлением отработать плату за пособничество. Его волновал единственный вопрос, который он и задал вполголоса.