Однако признаваться, что знакома с секретным наречием, я совершенно не собиралась. Пусть старик гадает и тревожится.
И Абдель встревожился. Вместо того чтобы бесконечно пересказывать слухи, он внезапно перешел к делу, спросив, что мне угодно.
- Я пришла ради брата моего мужа Эмерсона. Он изучает древний язык Египта, и я обещала ему привезти папирусы.
Абдель вдруг стал похож на сверкающую статую: его неподвижные руки словно окаменели, лицо потемнело. Неужели невинное слово "папирусы" подействовало таким удивительным образом? Может, обнаружили тайник с древними письменами? Я уже представляла себе, как раскрою бандитскую сеть, арестую преступников и в качестве трофея доставлю Уолтеру целые кипы бесценных папирусов.
Абдель откашлялся:
- Это чрезвычайно огорчительно, драгоценная госпожа, но горе мне! Я не в силах помочь той, кому всем своим сердцем рад бы оказать услугу. Увы, увы, у меня нет папирусов.
Что ж, ничего другого я и не ждала. Абдель никогда не признавался с первого раза, что у него имеется интересующий покупателя товар. А сейчас и вовсе... Если я права в своих подозрениях (а ошибаюсь я редко), то на этот раз у Абделя имеются особые причины для скрытности. И все же нет сомнений, что рано или поздно алчность в душе торговца возьмет верх над осторожностью. Должен ведь он продать кому-то свою добычу, так отчего бы не мне?
А потому я перешла к следующему этапу переговоров, в конце которых Абдель обычно делал вид, будто что-то припоминает... Он, конечно же, не якшается с ворами (упаси Аллах!), однако, желая сделать приятное столь дорогому другу, возможно, согласится выступить в качестве посредника... Но сегодня, к великому моему удивлению, египтянин остался непреклонным.
Делать нечего, пришлось пустить в ход последний козырь:
- Очень жаль, друг мой. Я бы предпочла купить у вас, но вынуждена обратиться к другому торговцу. Мне очень неприятно.
И я сделала вид, что встаю.
Это была последняя стадия переговоров, и обычно она приносила желаемые результаты. На лунообразном лице Абделя мелькнула тень страдания, но он покачал головой:
- Нет слов передать, как велико мое огорчение, почтенная госпожа, но у меня нет папирусов.
И тут откуда ни возьмись за пухлым плечом Абделя возникла маленькая ладошка, торчащая из аккуратного твидового рукава. Тоненький голос невидимого обладателя ладошки пропищал:
- Мама!
И рядом с ладошкой появилась еще одна, в которой была зажата какая-то трубка грязно-желтого цвета. Абдель сделал отчаянную попытку выхватить трубку, но промахнулся. Тяжело дыша, он рванулся в дверной проем, как вдруг прямо перед моим носом мелькнула серая тень, и толстый лавочник с истошным визгом рухнул на пол. Бастет с довольным урчанием взлетела на каменную скамью и принялась вылизываться. А Рамсес с невинной улыбкой протиснулся мимо Абделя и важно протянул мне папирус.
- Где ты его нашел? - спросила я по-английски.
- В той комнате, за занавеской. - Рамсес опустился прямо на землю, скрестив ноги на восточный манер, и погладил кошку. Та ласково мяукнула. - Я искал Бастет. Ты ведь сама сказала, чтобы я не отпускал ее.
От двери лавки донеслось страдальческое кряхтение. С немалым трудом поднявшись на ноги, Абдель с непритворным ужасом уставился на кошку в сверкающем фальшивыми драгоценностями ошейнике. Пухлая рука быстро описала в воздухе витиеватый зигзаг - старинное заклинание против сглаза и сил тьмы.
- Я не знаю, что это за папирус! - простонал толстяк, переводя дыхание. - Никогда его прежде не видел.
Я вгляделась в находку Рамсеса. Папирус был явно оторван от большого манускрипта. Грубый прямоугольник с неровными краями, потемневший от времени, но в прекрасном состоянии. Обычно древние папирусы выглядят плачевно, едва не рассыпаясь в руках. Этот же, как ни странно, казался довольно прочным, да и письмена проступали ясно и четко. Я не сдержала возгласа удивления:
- Странно... это же греческие буквы!
- Я же говорил, - пролепетал Абдель. - Вы спрашивали про египетские папирусы, госпожа моя несравненная...
- А я думаю, это написано на коптском языке, - возразил Рамсес. Значит, папирус египетский!
- Гм... возможно, ты и прав, - согласилась я, разглядывая знаки. - Что ж, я покупаю этот папирус, дорогой Абдель. Сколько?
Торговец как-то странно дернул рукой:
- Ничего мне не надо... Но я вас предупреждаю, госпожа...
- Вы мне угрожаете, Абдель?
- Упаси Аллах! - На этот раз голос старого мошенника звучал совершенно искренне.
Лавочник нервно глянул на кошку, потом на Рамсеса, который созерцал его немигающим взглядом, и, наконец, посмотрел на меня. Я прекрасно понимала, что за моей спиной маячит тень страшного и ужасного Эмерсона, которого египтяне боятся пуще огня. Отец Проклятий, как называли его бедные люди, мог нагнать страха на кого угодно, а уж на трусливого толстяка и подавно. Абдель судорожно сглотнул и залепетал:
- Я не угрожаю, госпожа моя, нет-нет, я просто предупреждаю. Отдайте мне папирус. Если вы вернете его, с вами ничего не будет, клянусь Аллахом!
Как сказал бы Эмерсон, это был весьма сомнительный метод запугать меня. Точнее, Эмерсон наверняка бы помянул быка и красную тряпку. Я аккуратно уложила папирус в сумку.
- Благодарю за предупреждение, Абдель. А теперь выслушайте мое. Если обладание этим обрывком представляет опасность для меня, то оно опасно и для вас. Подозреваю, что вас, дружище, неприятности накрыли с головой и даже с тюрбаном. Вам нужна помощь? Скажите правду. Мы с Эмерсоном вас защитим слово англичанки!
Абдель колебался. Внезапно Бастет встала на задние лапы и прижалась к Рамсесу. Она была чем-то обеспокоена, но лавочник разволновался еще сильнее. С суеверным страхом взирая на моего сына и кошку, он прошептал едва слышно:
- Это воля Аллаха... Приходите сегодня ночью вместе с Эмерсоном, когда муэдзин пропоет в полночь с минарета.
Больше он ничего не сказал. Уходя, я оглянулась через плечо и увидела, что Абдель все еще сидит на каменной скамейке, словно огромная золотая статуя, охраняющая вход в лавку. Его выпученные глаза невидяще уставились в пространство.
Рамсес дернул меня за руку:
- Мама, а этот толстый человек лгал, да?
- О чем, мой мальчик? - рассеянно спросила я.
- Обо всем, мама.
- Думаю, действительно лгал, Рамсес.
5
Мне не терпелось поведать Эмерсону, что теперь у нас есть шанс разоблачить шайку грабителей, промышляющую древностями. Но когда мы с Рамсесом и Бастет добрались до гостиницы, я с удивлением обнаружила, что ненаглядного супруга там еще нет. Эмерсон не настолько любил де Моргана, чтобы любезничать с ним полдня. Правда, в Каире у нас было немало друзей, возможно, он заглянул к кому-нибудь в гости и потерял счет времени.
Проведав Джона и убедившись, что он спит сном младенца, я распорядилась принести воды. Рамсеса следовало вымыть. При нормальных обстоятельствах нашего сына приходилось драить мылом и щеткой по три-четыре раза на дню, а уж сейчас... Базарная пыль, смешавшись с медом, оставила на чумазой физиономии причудливые разводы. Рамсес послушно удалился за плетеную ширму, где скрывались принадлежности для омовения. Какое-то время он плескался молча, а затем принялся напевать. Эту весьма досадную привычку сын усвоил, пока жил у дяди с теткой. Подобно своему отцу, Рамсес начисто лишен слуха. Монотонное и назойливое жужжание родного чада - тяжелое испытание для материнских чувств, а сейчас оно к тому же приобрело восточный колорит - в своих завываниях Рамсес подражал каирским бродячим певцам.
Внезапно песнопения были заглушены отдаленным, но весьма отчетливым рокотом. Шум становился все громче, явно приближаясь к нашим дверям. Из-за ширмы высунулась голова Рамсеса. Бастет быстро юркнула под кровать. Я приосанилась и сложила руки на коленях...
Дверь вздрогнула от удара, заходила ходуном и наконец с грохотом распахнулась. С потолка посыпалась штукатурка.
На пороге стоял Эмерсон. Лицо его было багрово, вены на лбу выпирали, словно канаты, с губ рвался звериный рык. Рык перерос в рев, а рев сложился в слова, весьма неприличные арабские слова.
Я инстинктивно зажала уши и мотнула головой в сторону Рамсеса, который с восторгом внимал "разговорной" арабской речи.
Выпученные глаза Эмерсона остановились на зачарованном лице сына. Усилием воли он умерил свой гнев и замолчал. Правда, в порядке утешения изо всех сил пнул бедную дверь. Ручеек штукатурки превратился в водопад, и на полу образовался небольшой могильный холмик. Эмерсон глубоко вздохнул, и я с тревогой посмотрела на пуговицы его рубашки: не хватало только провести вечер с иголкой в руках. Но на сей раз обошлось, пуговицы уцелели. Что ж, и на том спасибо.
- Э-э... - заговорил Эмерсон, и речь его отличалась редкой выразительностью, - гм-м... Кхааа! Здравствуй, мой мальчик. Амелия. Приятно провела утро?
- Оставь в покое дежурные любезности! - сурово ответствовала я. Выкладывай, Эмерсон, пока тебя не разорвало. Только, если можно, литературным языком.
- Нельзя! - заорал мои дорогой супруг. - Как обойтись без доброй порции отборных ругательств, рассказывая об этом мерзавце, об этом олухе царя небесного, об этом... де Моргане!
- Он отказался выдать лицензию на раскопки в Дахшуре?
Эмерсон пнул стул, и тот весело порхнул к противоположной стене. Рамсес проводил стул восторженным взглядом. Из-под кровати высунулась кошачья морда и тут же исчезла.
- Он сам пожелал копать в Дахшуре! Этот посланник ада имел наглость заявить, что я слишком поздно обратился за разрешением.
Я открыла рот, но не успела издать ни звука. Эмерсон прожег меня яростным взглядом:
- Пибоди, если ты опять собираешься сказать, что предупреждала меня, я... я... разнесу кровать в щепки!
- Хорошо, - смиренно согласилась я, - если тебе от этого полегчает, можешь изрубить хоть всю мебель. Но нечего возводить на меня поклеп. Ты прекрасно знаешь, что я никогда, ни единого разочка ничего подобного не говорила!
- Никогда?! - Казалось, Эмерсона сейчас хватит удар.
- Никогда?! - писклявым эхом отозвался Рамсес. - Мамочка, а сегодня утром? А вчера в поезде? И позавчера, когда папа забыл...
- Рамсес! - Эмерсон послал отпрыску укоризненно-нежный взгляд. - Зачем обвинять мамочку в смертных грехах и поносить последними словами? Извинись немедленно.
- Прими мои извинения, мамочка, - безропотно подчинился Рамсес. - Я не хотел тебя обидеть. Кроме того, ты была шовершенно права, когда шказала папе...
- Достаточно, Рамсес, достаточно!.. И прекрати шепелявить!
Последовавшее молчание напоминало затишье после бури, когда листва безвольно повисает в неподвижном воздухе, а природа словно переводит дух. Эмерсон без сил опустился на кровать и вытер вспотевший лоб. Его лицо постепенно приобрело нормальный оттенок, губы дрогнули в улыбке.
- Вы ждали меня к обеду? Очень приятно, мои дорогие. Немедленно идем есть.
- Сначала мы должны обсудить сложившееся положение.
- Конечно, Амелия. Обсудим за обедом.
- Ну уж нет! "Шепард" - это респектабельный отель, и кричать полагается за закрытыми дверями. Постояльцы, которые выкрикивают непристойности и швыряют об пол тарелки...
- Понятия не имею, где ты набралась подобных мыслей, Амелия, - обиженно поджал губы Эмерсон. - Я никогда не выхожу из себя и никогда не повышаю голос. А вот и наша красавица Бастет. Какой на ней симпатичный ошейник. Что она делала под кроватью?
Бастет отклонила приглашение Рамсеса пообедать (вряд ли нужно говорить, что прихватить с собой кошку было его собственной инициативой), поэтому в ресторан мы отправились втроем. Напускное спокойствие Эмерсона не могло меня обмануть: удар был жестоким, разочарование - тяжелым, и я чувствовала себя не многим лучше его. Разумеется, Эмерсон сам виноват, что не поступил так, как предлагала я, но, будучи особой великодушной, я не стану ему напоминать об этом, по крайней мере за обедом. После того как мы устроились за столиком и сделали заказ официанту, я заговорила:
- Возможно, мне удастся уломать мсье де Моргана. В конце концов, он ведь француз и довольно молод; его галантность общеизвестна...
- И не только галантность, - проворчал Эмерсон. - Держись от него подальше, Амелия. Думаешь, я забыл его гнусности?
Гнусности мсье де Моргана заключались в том, что однажды он поцеловал мне руку и отпустил в мой адрес стандартный французский комплимент. Однако меня тронуло предположение Эмерсона, что каждая особь в штанах имеет на меня виды. Пусть это и было величайшим заблуждением, но весьма приятным заблуждением.
- А что он сделал? - заинтересовался Рамсес.
- Неважно, мой мальчик, подлые и невозможные гнусности, вот что он сделал, - нравоучительно ответил Эмерсон. - Де Морган француз, а французы все как один мерзавцы! Когда речь идет о дамах или древностях, им нельзя доверять. Я не знаю ни одного француза, который имел бы представление, как надо проводить раскопки.
Заметив, что Эмерсон уселся на любимого конька, и видя, как в глазах Рамсеса тлеет надежда побольше разузнать о французских гнусностях, я поспешила перевести разговор на более безопасную и более любопытную тему:
- Хорошо, Эмерсон, если не хочешь, беру свое предложение обратно. Но что нам теперь делать? Полагаю, у него нашлось для тебя какое-то другое место?
Щеки Эмерсона потемнели.
- Держи себя в руках, - взмолилась я. - Глубокий вдох, Эмерсон, глубокий выдох. Вдох, выдох, вдох... Неужели все так плохо?
- Хуже некуда, Пибоди! Ты знаешь, какое место этот убл... этот несчастный лягушатник имел наглость мне предложить? "Вы желаете получить пирамиды? - сказал он с мерзкой французской ухмылочкой. - Я дам вам пирамиды, дорогой мой. Мазгунах. Что вы скажете о Мазгунахе?"
Невинное название местности в устах Эмерсона прозвучало как проклятье.
- Мазгунах... - задумчиво повторила я. - Первый раз слышу. Где это?
Мое признание в собственном невежестве произвело ожидаемый терапевтический эффект. Эмерсон расслабился и с надеждой посмотрел на меня. Ему редко представлялся случай прочесть мне лекцию по египтологии. Однако на этот раз я не просто проявляла тактичность: название действительно было мне неизвестно. Когда же Эмерсон все объяснил, я поняла, почему до сих пор ничего не слышала о Мазгунахе и почему мой несчастный супруг пришел в такую ярость.
Мазгунах находится всего в нескольких милях к югу от Дахшура, от того места, на которое мы имели виды. Дахшур, Саккара, Гиза и Мазгунах - это древние кладбища Мемфиса, некогда великой столицы Древнего Египта, от которой ныне остались одни развалины. Все они совсем недалеко от Каира, и все могут похвастаться наличием пирамид, но две "пирамиды" Мазгунаха существуют лишь в виде груд известняка, едва возвышающихся над песком пустыни. Никто не удосужился их исследовать, потому что вряд ли там осталось хоть что-то интересное.
- Около этих мусорных куч есть еще и кладбища, относящиеся к более позднему периоду, - хмыкнул Эмерсон. - Де Морган упомянул про них с таким видом, словно это дополнительный стимул, а не помеха.
Слова "поздний период" для Эмерсона страшное оскорбление, поскольку его интерес к Египту начинается в 4000 году до Рождества Христова и заканчивается спустя 2500 лет. Все, что моложе 1500 года до нашей эры, его совершенно не интересует, а кладбища времен династии Птолемеев - будь то Александр Македонский или Клеопатра, - с точки зрения моего мужа, сущий хлам.
Надо признать, новости были весьма неутешительные, но следовало все же приободрить мужа.
- Там могут быть папирусы, - сказала я. - Вспомни те папирусы, что мистер Питри нашел в Хаваре...
Дернул же черт за язык! Вряд ли имя давнего соперника Эмерсона могло поднять ему настроение.
- Питри мне солгал, - проворчал Эмерсон и остервенело набросился на принесенную официантом рыбу, словно вилка была копьем, а рыба - самим мистером Питри, выпотрошенным, сваренным и находящимся в полной его власти. - Он вовсе не подготовил свою статью. Она вышла гораздо позже. И ты это знала, Амелия.
Да, я знала. Эмерсон мне все уши прожужжал об этом. Расправляясь с рыбой, дорогой супруг мрачно размышлял о коварстве Питри и де Моргана.
- Он все это подстроил, клянусь, подстроил! Мазгунах рядом с Дахшуром, и уж де Морган позаботится, чтобы я ежедневно получал отчеты о его находках. Я же буду выкапывать жалкие римские мумии и всю эту дрянь времен упадка.
- Так откажись от Мазгунаха! Потребуй другое место.
Эмерсон молчал. Постепенно его лицо просветлело, на губах заиграла улыбка. Я знала эту улыбку. Она кому-то сулила неприятности, и мне казалось, я знала кому.
Наконец он медленно произнес:
- Ну уж нет, я соглашусь на этот поганый Мазгунах. У тебя нет возражений, Пибоди? От пирамид действительно почти ничего не осталось, но внизу наверняка сохранились лабиринты, ходы, пещеры... На лучшее все равно рассчитывать не приходится. Саккару получил Ферт, а у пирамид Гизы столько туристов, что работать придется исключительно локтями.
- Согласна! Ты же знаешь, Эмерсон, я всегда не прочь залезть в пирамиду. Меня тревожит другое: по-моему, ты вынашиваешь планы мести. Я угадала? Собираешься обрушить на бедного де Моргана град ядовитых нападок?
- О чем это ты толкуешь, дорогая моя Пибоди? - с лицемерным удивлением вопросил Эмерсон. - Естественно, я предложу этому никчемному гробокопателю воспользоваться моим опытом и глубокими познаниями, коли представится оказия. Я преисполнен решимости подставить другую щеку и отплатить добром за...
Тут он осекся, перехватив мой, мягко говоря, скептический взгляд. В следующее мгновение раскатистый смех моего супруга эхом взлетел под свод ресторана, заставив умолкнуть публику и зазвенеть хрусталь. Я присоединилась к хохоту Эмерсона, а Рамсес с легкой улыбкой смотрел на нас, словно престарелый философ, снисходительно взирающий на буйство юности. Лишь когда мы вернулись в номер, я обнаружила, что Рамсес воспользовался нашей минутной невнимательностью и спрятал под рубашкой рыбу. Бастет пришла от угощения в восторг.