Лошадей вышлем в пятницу к добавочному. Это непременно. Приготовим квасу для ботвиньи.
Странное стечение обстоятельств! Точно дразнится судьба. Заработал я больше восьмисот рублей, а никак не получу ни единого рубля. То Боборыкин вылетел в трубу, то Цертелев уехал, то в «Иллюстрации» адрес мой забыли.
Будь здрав.
Твой А. Чехов.
Редиска вышла у нас поганая.
Привези, если можно, ½ ф. табаку Бураса № 30, в 2 р.
Чехову И. П., 12 мая 1892*
1176. И. П. ЧЕХОВУ
12 мая 1892 г. Мелихово.
12 м.
Что купить? Решение сего вопроса полагаю на твое благоусмотрение; от себя же прибавлю следующее. Купи:
у Феррейна: 25,0 guajacoli carbonici (25 грамм гваякола углекислого), ½ ф. Ol. ricini и соматозы,
у Барыкова 2–3 ф. маслин, зеленого сыру, каперсев,
у Сафонова или Егорова воложских и миндальных орехов, 10 лимонов, помадки (конф<ет>) и шоколад Абрикосова,
у Филиппова к чаю 10–20 ф. баранок мелких, по возможности не каменных, не подкрашенных, не пахучих, вроде тех, что привозили из Калуги; у него же альбертовских печений, гладких.
Шнурок для pince-nez.
У нас стирка. Будь здоров.
Твой А. Чехов.
Поклон Е. Я. Чеховой*. Если ей не хватит денег, то дай своих или казенных; сочтемся.
Смагину А. И., 13 мая 1892*
1177. А. И. СМАГИНУ
13 мая 1892 г. Мелихово.
13 май. Мелихово.
Ваш овес взошел и хочет, чтобы Вы на него посмотрели. Отличный овес. На сих днях отправляем Вам мешки.
У нас жарко, зелено, пахнет ландышами, скрыгочуть и скавчать всякие твари, и не верится, что когда-то, в дни нашествия Александра Миргородского*, было холодно. Кстати об Александрах. Мой пожарный братец* уже не редактирует «Пожарного» и поссорился с Шереметьевым. Теперь уж он, если приедет, не будет командовать.
Сад наш цветет вовсю, или, вернее, уже отцвел. Пруд прозрачен и глубок. Огороды по разнообразию своему и счастливым всходам поразительны. Безденежье изумительное.
Весь апрель и начало мая были у нас жарки и сухи. Пророчили бестравие и неурожай хлебов. Теперь же идут дожди, и мое сельскохозяйственное сердце радуется. Помилуйте, ведь если будет урожай, то мое имение даст около ста рублей дохода!
Мы с Мишей бываем часто во втором нашем участке, лесном (150 дес<ятин>). Хотим в этой Чечевщине хутор строить. Место глухое, страшное, поэтическое, и хутор выйдет сказочный. Буду в нем жить, колдовать и стрелять лосей. Участок этот лет через 10–15 будет стоить очень дорого, теперь же ему цена грош. Бывший владелец сильно постриг его.
Посеяли мы 10 дес<ятин> овса + столько же клевера по овсу. 3 дес<ятины> картофеля. Немножко гречи, чечевицы и гороху. Рожь хорошо взошла, но много плешин от весенних морозов. Сии морозы сильно повредили и рожь, и деревья. Оттого, что жаркие дни сменялись лютыми морозами, кора на деревьях трескалась.
У нас издохли селезень, лошадь и еж, ловивший в амбаре мышей. Утки вдовствуют.
Вы писали, что деньги за овес получите при свидании, и таким образом подали нам надежду, что мы Вас скоро вновь увидим. Торопитесь. Главное, устройте так, чтобы Вам можно было пожить у нас недели две или три. Если будет ясная погода, то север произведет на Вас самое хорошее впечатление. Поедем в монастырь, будем собирать грибы, которые уже показались… А пикники с московскими закусками? Нет, Вы обязаны приехать!
Спасите меня от кофейников! Кофейники всё те же, и податной инспектор* (VI класса) упорно мешает ложкой, уверяя меня, что я не в духе. Со смирением переношу сей деспотизм, но когда чиновная особа уезжает на службу, я бросаю умный кофейник и варю себе в простом.
Миша превосходно хозяйничает. Каждую минуту распекает кого-нибудь. Если б Вы послушали, как он пробирает плотников, маляров и проч. Без него я ничего бы не сделал.
Ну, будьте здоровы. Ждем!
Ваш А. Чехов.
Посылаю Вам фотографию*, снятую в первый день Пасхи Левитаном. У меня, как видите, вышел один только глаз. Узнали Гиляровского?
Меньшикову М. О., 13 или 14 мая 1892*
1178. М. О. МЕНЬШИКОВУ
13 или 14 мая 1892 г. Мелихово.
Ст. Лопасня, Моск. — Курск. д.
Милостивый государь Михаил Осипович, я давно уже ответил на Ваше письмо*, но, по всегдашней своей рассеянности, назвал Вас в адресе не Меньшиковым, а Мельниковым. Об этом я вспомнил сегодня, когда читал Вашу статью о журналистике*. Если в редакции получено письмо на имя Мельникова, то, будьте добры, прочтите его. Извините.
Повесть для «Недели» пишу*.
Уважающий
А. Чехов.
На обороте:
Петербург, Его высокоблагородию Михаилу Осиповичу Меньшикову. Ивановская, 4, в редакции «Недели».
Корсакевич О. А., 14 мая 1892*
1179. О. А. КОРСАКЕВИЧ
14 мая 1892 г. Мелихово.
14 май.
Милостивая государыня Ольга Афанасьевна!
Я получил несколько писем на имя А. С. Суворина. Они были вручены ему лично, когда он был у меня, и посланы в Петербург, когда он уехал. Почерка на адресах я не помню и потому не могу сказать, были ли среди них Ваши письма.
С почтением
А. Чехов.
Суворину А. С., 15 мая 1892*
1180. А. С. СУВОРИНУ
15 мая 1892 г. Мелихово.
15 май. Мелихово.
Где Вы? Судя по маленькому письму* о Баранове, Вы уже в Петербурге, а судя по объявлению о даче до июля, Вы не купили себе имения и бросили покупку. Мне кажется, что Вы никогда не купите себе имения, потому что ищете того, чего нет. Такого имения, которое нравилось бы покупателю и сегодня и завтра, и в целом и в частностях, не находил, вероятно, еще ни один человек. Чтобы имение нравилось, надо в нем родиться или связать с ним приятное воспоминание. Я думаю, что при покупке имения нужно только, чтобы оно было по карману и хотя бы издали подходило под привычные жизненные условия, чтобы был кабинет, парк, солнце, почта…, а остальное само приложится. Всё победит привычка. Как привыкают к штанам, так привыкают и к имению. Быть может, я ошибаюсь, но мне кажется, что если бы я продолжал выбирать, то до самой старости жил бы в городе. Вам Мелихово ужасно, ужасно не понравилось, и мне оно при покупке не нравилось, но теперь я привык и к полю, и к деревьям, и к людям, и чувствую себя дома. Быть может, я буду со временем каяться и продавать Мелихово, но зато весну я провел великолепно. Хоть день, да мой. Спасибо богу и за весну.
Простите, голубчик, я не выслал Вам еще долга. Цертелев надувает меня*. Я уже прочел корректуру, послал конец, а ответа нет и нет! Вероятно, мне не заплатят, ибо дела и судьба журнала тесно связаны с крахом нотариуса Боборыкина. Потерпите, вышлю долг, ибо пишу еще повесть*.
Мужиков и лавочников я уже забрал в свои руки, победил. У одного кровь пошла горлом, другой руку деревом ушиб, у третьего девочка заболела… Оказалось, что без меня хоть в петлю полезай. Кланяются мне почтительно, как немцы пастору, а я с ними ласков — и всё идет хорошо.
У меня есть лесной участок в 150 десятин, которого Вы не видели. Там есть проточная вода. Езжу туда на беговых дрожках и высматриваю место для постройки хутора. Глушь, тишина, соловьи, лоси… Можно устроить для лета очаровательный уголок. Земля моя оказалась превосходной. А что мне врали про нее мужики и ямщики! Когда покупаешь имение, никого не нужно слушать. Ямщик скажет: «Скучное тут имение!», а у покупателя дух падает.
В Давыдовой пустыни поднимали колокол. Звонит неважно, глухо; говорят, что разбили. Место, где монастырь, похоже немножко на Святые горы. Прекрасная мельница. От нас 2–3 версты. В монастырских прудах кишмя кишит рыба.
Ваше письмо о Баранове прекрасно. Сильно и искренно, и очень интересно. Но только не финал «возлюбим друг друга»*. Нельзя говорить о любви, отхлеставши людей по щекам. Да и не за что любить Баранова и Мещерского. Пускай грызутся! Вообще, кстати говоря, к Вашим письмам ужасно не идут божественные слова. Я знаю, что Вы вовсе не божественный, не дряхлый человек, и потому, когда Вы в финале письма начинаете говорить о взаимной любви или о своей старости, то моя душа кричит караул. Финалы должны быть такие, как у Вас было насчет голов*, к<ото>рые нужно приставлять тем, у кого их нет. Толпу не следует мазать по губам хорошими мягкими словами, а ее следует пужать. Если бы я был журналистом, то был бы строг и неумолим.
Ну, конечно, Вы в Мелихово уже не хотите? Мне это ужасно грустно; оттого, что Мелихово Вам не понравилось*, оно потеряло в моих глазах половину своей цены, хотя я и знаю, что оно не так худо, как Вам показалось. Я жалел, что Вас не было, когда цветущий сад был белым и пели соловьи. Что касается реки, то к ней ездить можно, а в дурную погоду отсутствие ее представляет удобство: сырости нет. Что же касается рессорного экипажа, то для Вас я теперь могу достать его у соседей. Дорога теперь хороша. Через деревню теперь не придется ехать, так как ворота мы переносим на другую сторону, в поле, и у нас дорога теперь собственная, через наше поле.
Будьте здоровы. Всего хорошего.
Ваш А. Чехов.
Черкните хоть две строчки.
Меньшикову М. О., 19 мая 1892*
1181. М. О. МЕНЬШИКОВУ
19 мая 1892 г. Мелихово.
19 май.
Многоуважаемый Михаил Осипович!
Повесть я постараюсь прислать в конце этого месяца* или же в начале июня. Мне кажется, что к этому времени она будет готова. Пишу я вообще медленно, с натугой, с частыми остановками и переделками, — от этого и происходят мои всегдашние запаздывания. Рад бы поскорей, да не умею.
Чтение корректуры я считаю необходимым и никогда корректуры не задерживаю. Адрес, куда высылать ее, сообщу своевременно. Повесть будет содержать около трех листов обычного толстожурнального размера. Этак между 3 и 4 листами. Если Вы пишете, что чем больше, чем лучше, то, значит, придется как раз впору.
Если случится Вам писать мне, то не откажите сообщить мне, где в настоящее время находится И. Л. Щеглов*.
Желаю Вам всего хорошего.
Искренно уважающий
А. Чехов.
Суворину А. С., 19 мая 1892*
1182. А. С. СУВОРИНУ
19 мая 1892 г. Москва.
19 май.
Я писал Вам; очевидно, письмо мое пропало или разминулось с Вашим. Что Буренин болен, это не беда*: страдания ведут к совершенству. Но Настю* бедную очень жаль. Ее гонит в рост, она скоро будет с Вас ростом, комплекция у нее не из важных; вероятно, будет часто хворать, пока не окрепнет и не перевалит за 20 лет. Если у нее только малокровие, то почему же 39°? Если инфлуэнца, то не лучше ли ехать в деревню, а не за границу, где тоже инфлуэнца? Не верю я в целебную силу заграничных поездок. Вагонная качка, подлые табльдоты, отсутствие печей, твердая почва под ногами и магазинная суета — всё это, по-моему, не вредно только здоровому. Извините, что я вмешиваюсь, но Насте в Феодосию лучше бы.
А за Вас меня берут тоска и досада. Жить теперь в Петербурге! Как бы ни была плоха и скучна деревня, она все-таки во сто крат лучше города. Вы пишете, что поехали бы в Киев и купили бы первый попавшийся хутор. Но ведь это Вам не по характеру. Во-первых, Вы не купите, потому что Вам ничто не понравится, а если купите, то через три дня станете скучать и досадовать на себя за покупку. Надо Вам не хутор, а имение. Знаете что? Соберите Вы все Ваши рукописи, поезжайте в Троицкую лавру и займите там самый лучший номер. Это будет превосходная дача, и не свяжет она Вас. Вифания великолепна*. Окрестности лавры тоже. Экипажей много, и для ума и наблюдательности пищи много. В гостиницах же по заказу приготовляют всё что угодно, даже артишоки и соловьиные языки. И я бы к Вам приехал. И Вы бы ко мне, если Мелихово Вам не окончательно опротивело.
Кундасовой я был бы очень, очень рад, как ангелу небесному. Если бы я был побогаче, то устроил бы у себя для нее отдельный флигель с мезонином.
Я в Москве. Вызван сюда письмом кн. Цертелева*. Пишет, что хочет дать денег. Схожу завтра*, и если мне скажут, что он уехал или что-нибудь вроде, то махну рукой и возвращусь к пенатам.
Что делать? Не дает мне Ваш магазин «Каштанки», а ведь о пожертвовании мною 50 экз. в Комитет грамотности было заявлено в заседании еще до Рождества! В московском магазине только 2 экз. Скажите в телефон Зандроку, чтобы он выслал в магазин пачку отдельно с надписью «для Чехова».
Уже пошли грибы. Подаются к обеду и ужину. Был дождь, был жестокий ветер, теперь тихо и ясно, но немножко холодно, как в сентябрьский полдень. Настю гонит в рост, а меня в старость. Я, как старый хрыч, просыпаюсь уже в 3 часа утра. Встанешь, оденешься и не знаешь, что делать с жизнью; день кажется необычайно длинным.
Пишите мне, не забывайте. Если я пойду когда-нибудь в монахи (у меня есть склонность к затворничеству), то буду молиться за Вас. Будьте здоровы.
Ваш А. Чехов.
Суворину А. С., 28 мая 1892*
1183. А. С. СУВОРИНУ
28 мая 1892 г. Мелихово.
28 май. Мелихово.
Жизнь коротка, и Чехов, от которого Вы ждете ответа, хотел бы, чтобы она промелькнула ярко и с треском; он поехал бы и на Принцевы острова и в Константинополь, и опять в Индию и на Сахалин… Но, во-первых, он не свободен; у него есть благородное семейство, нуждающееся в его покровительстве. Во-вторых, в нем есть большая доза трусости. Заглядывание в будущее я называю не иначе, как трусостью. Я боюсь запутаться, а каждая поездка значительно осложняет мои финансовые дела. Нет, не искушайте меня без нужды*! Не пишите мне о море.
Я бы хотел, чтобы из-за границы Вы вернулись в августе или сентябре; тогда бы я поехал с Вами в Феодосию, а то я так этим летом и не побываю у моря. Мне ужасно, ужасно хочется парохода и вообще воли. Опротивела ровная, благочестивая жизнь.
У нас жарко. Идут теплые дожди. Вечера восхитительные. В версте от меня хорошее купанье и хорошие места для пикников, но нет времени ни купаться, ни на пикники ездить. Или пишу со скрежетом зубовным, или же решаю грошовые вопросы с плотниками и работниками. Мише от начальства была жестокая распеканция за то, что он по неделям проживает у меня и не сидит у себя дома, и теперь мне одному приходится заниматься хозяйством, в которое я не верю, так как оно мизерно и похоже больше на барскую забаву, чем на дело. Купил я три мышеловки и ловлю мышей по 25 штук в день и уношу их в лес. В лесу прекрасно. Помещики ужасно глупо делают, что живут в парках и фруктовых садах, а не в лесах. В лесу чувствуется присутствие божества, не говоря уж о том, что жить в нем выгодно — не бывает порубок и уход за лесом сподручнее. Я бы на Вашем месте купил 200–300 дес<ятин> хорошего леса, провел дороги и дорожки и внутри построил бы замок. Лесные просеки величественнее, чем аллеи.
Что мне делать с «Монте-Кристо»*? Я сократил его так, что он стал похожим на человека, перенесшего тиф. Из толстяка получился худосочный субъект. Первая часть, пока граф не богат, очень интересна и сделана хорошо, вторая же, за малыми исключениями, невыносима, ибо в ней Монте-Кристо делает и говорит одни только высокопарные глупости. Но роман в общем эффектен. Отложить его до осени?
К нам приехали сразу три барышни*. Одна из них графиня, и Миша старается около нее faire la carrière[10]. Другая — известная Вам Наташа Линтварева, привезшая с юга жизненную радость и хороший смех.
Судя по газетам, скучна жизнь всюду. Пишут, что в Закавказье идет холера и что была она уже в Париже. Прежде чем ехать в Константинополь, справьтесь, не учрежден ли там карантин для судов, приходящих из портов Черного моря. Карантин — это такой сюрприз, что не дай бог никому. Хуже ареста. Его называют теперь нежно «трехдневной обсервацией».
В средней России у лошадей инфлуэнца. Дохнут. Если верить в целесообразность всего происходящего в природе, то, очевидно, природа напрягла силы, чтобы избавиться от худосочных и ненужных ей организмов. Голодовки, холера, инфлуэнца… Останутся одни только здоровые и крепкие. А не верить в целесообразность нельзя. У нас вдруг улетели куда-то скворцы, старые и молодые. Это нас озадачило, ибо до перелета еще далеко. Но вдруг узнаем, что на днях через Москву летели тучи южных стрекоз, которых приняли за саранчу. Спрашивается: как наши скворцы узнали, что в такой-то именно день и за столько-то верст от Мелихова будут лететь насекомые? Кто сообщил им об этом? Воистину тайна сия велика есть*. Но тайна мудрая. Эта же мудрость, надо думать, кроется и в голодовках с болезнями. Мы и наши лошади изображаем стрекоз, а голод и холера — скворцов.
Купил я в Вашем магазине прекрасный крокет. Товар хороший, и цена очень добросовестная.
Так пишите же, когда Вы поедете. Дай бог Вам выиграть или получить в наследство 300 тысяч, чтобы Вы купили имение около Лопасни. Будьте здоровы.