Цы Си догадывалась, что в маленьком очаровательном существе живет душа амазонки, и с удовольствием давала ей уроки гимнастики, верховой езды, фехтования и стрельбы из лука. В свои семнадцать лет девушка уже могла помериться силами с воином-одногодком.
Именно в это время пахнуло дыханием ненависти. Исходило оно от «боксеров», поднявшихся против белых варваров. Их дипломатов, религиозных деятелей и торговцев становилось в Китае все больше и больше. Все они съезжались сюда, проповедуя своих богов и преимущества западной жизни. И сразу же люди в красных тюрбанах, объявившие о том, что их не берут даже ружейные пули, стали искать сторонников. Их глава, принц Туан, двоюродный брат императора, смог привлечь на свою сторону Цы Си, увидевшую в этом движении ответ на свои молитвы о мщении, с которыми она непрерывно обращалась к Небу после разграбления Летнего дворца, ее собственного земного рая.
Охваченная энтузиазмом, сводная сестра Туана нарекла себя «Святой матерью Желтого Лотоса» и навербовала молодых женщин и девушек. Поэтому в том, что Ду Ван хотела встать под знамена «Красных фонариков», не было ничего противоестественного.
Что касается техники боя, тут ей учиться особенно было нечему. Иное дело искусство грима, приемы магии, умение открывать без ключа закрытые двери, скрытность и использование с выгодой для себя всякого рода хитростей. Но это была не самая сильная ее сторона, так как по природе она была открытой и искренней. Но, чтобы угодить своей обожаемой хозяйке, девушка была согласна применить любое оружие, пусть даже подлое, например, яд. Ведь Цы Си была единственным человеческим существом, к которому она испытывала огромную привязанность.
Узнав, что от нее может зависеть судьба ее идола, что она может осушить ее слезы, Ду Ван испытала величайшую гордость. Правда, ее не очень-то радовала перспектива работать в паре с Пион, чье высокомерие она просто не переваривала. Однако честь возвратить Нефритовый Лотос, преступно предложенный в залог любви иностранке, подстегивала ее отвагу.
Прорицатели сказали, что обстоятельства складываются как нельзя лучше. Накануне того дня, двадцатого июня, дипломаты иностранных миссий, здания которых находились в квартале, занимавшем пространство между стенами татарского и Запретного городов, получили уведомления, предписывающие им покинуть Пекин в двадцать четыре часа, если не хотят иметь никаких осложнений. Однако они остались без внимания. Именно в это время Цы Си предоставляла своей фаворитке возможность отличиться. «Боксеры» убили немецкого посланника, направлявшегося к своим китайским коллегам.
– Вам вовсе нет необходимости заходить в дом к белым дьяволам, – сказала «Святая мать Желтого Лотоса» обеим девушкам, – ведь есть много китайских предателей, обращенных в христианство, которые постараются укрыться за их вооруженными спинами. Вот к ним-то вы и примкните.
Спустя час облаченная в гладкую хлопчатобумажную ткань, неся на плече тюк, в котором было немного белья и носильных вещей, юная принцесса и ее спутница смешались с толпой беженцев-христиан, просивших убежища в английском посольстве, ворота которого выходили на маньчжурский рынок. Отныне она была не Ду Ван, а Орхидея, цветок – символ маньчжуров. Никто больше не мог вернуть ей настоящего имени. И все было так до получения этого письма.
Последовали дни, ставшие просто кошмарными. Она попала в совершенно иной мир, где было много грязи, нищеты и страха. Беженцы набивались в жилища в районе дипломатических миссий, покинутые торговцами. Многие из брошенных домов были красивы и гармоничны, но кишевшие там толпы обезумевших беженцев быстро превратили их в конюшни, ничего не оставив от их элегантного вида. Орхидее и ее спутнице удалось пристроиться в маленьком полуразрушенном домике на берегу Нефритового канала недалеко от моста, соединявшего то, что некогда было огромным владением принца Су, с английским посольством, где уже нашли приют после пожара у них бельгийцы.
Обе девушки выдавали себя за дочерей торговца из китайского города, убитого вместе с женой по подозрению в дружеских отношениях с западниками. Гораздо позднее Орхидея узнала, что у Цы Си ничего не было случайно: семья, соответствующая данному описанию, была уничтожена, а две девушки исчезли.
Самым неприятным для юной принцессы было то, что обстоятельства вынуждали ее жить вместе со своей псевдосестрой. И дело вовсе не в том, что та страдала грубостью, отсутствием культуры и воспитания: с самой первой встречи Ду Ван почувствовала, что Пион ненавидит ее, причем эта ненависть еще усугублялась необходимостью сохранять уважение к молодой высокопоставленной особе, пользующейся благоволением самой Цы Си, в то время как Пион не оставалось ничего другого, как довольствоваться лишь тем, что императрица удостоила ее своим выбором.
Игра была неравная, и эта амбициозная девица, жестокая и решительная, вполне отдавала себе в этом отчет. Со своей стороны принцесса не могла подавить в себе отвращение к ней. Жить с ней, даже выполняя одно задание, было неимоверно трудно.
Их физическое несходство не играло тут никакой роли. Дело в том, что полигамные браки разрешали мужчинам иметь детей от разных жен. Кроме того, каждому было известно, что для этих западных недотеп все азиаты на одно лицо. Им и в голову не придет удивляться тому, что у кого-то более благородные черты лица или более изящные ножки. Кстати о ножках: европейцы лишь недавно узнали, какая разница между китайскими и маньчжурскими женщинами. Вторые никогда не подвергались той пытке, через которую проходили первые, заключавшейся в том, что девочкам-китаянкам, чтобы у них не росла ступня, туго бинтовали ее. В XVII веке завоеватели Китая посчитали этот верх изысканности просто глупостью, так как это, по их мнению, затрудняло походку.
Несмотря на разницу в происхождении – отец Пион был офицером низшего гвардейского чина – посланницы Цы Си играли роль сирот, удрученных судьбой. И надо признать, исполняли они эту роль безупречно. Соотечественники-христиане изо всех сил старались утешить их мнимую боль, помогали во всем, не подозревая, до какой степени рабская религия, которую пытались им внушить, ужасала псевдосестер. Что же касается иностранцев, с которыми им пришлось сейчас иметь дело, то для Орхидеи, не видевший их вблизи никогда, они стали просто открытием. А женщины – тем более.
Одевались они чаще всего в белое, а ведь каждому известно, что это цвет траура. Лица у них были странные, либо очень белые или розовые, либо красные с фиолетовыми прожилками. Их странные волосы были часто завиты и имели различные оттенки. Можно было встретить русых, жгучих брюнетов и рыжих, однако в старости все они, как и азиаты, становились седыми.
Несмотря на эту немилость природы, иногда встречались довольно красивые представительницы слабого пола. А однажды, увидев девушку с императорским Лотосом, поняла, что мужское сердце, пусть это даже будет принц, может воспылать страстью к такой златокудрой красавице, с губами цвета спелого граната и с кожей цвета вишни во время цветения. Девушка была американкой по происхождению и очень дружелюбной хохотушкой. Несмотря на языковой барьер – Орхидея знала лишь несколько слов по-английски, – мисс Александра смогла объяснить юной маньчжурке, что находит ее необычайно красивой и хотела бы ее видеть почаще в госпитале, где обе сестрички работали, получая за это еду. Их охотно приняли, тем более что бои между «боксерами» и двумя тысячами осажденных, защищаемых горсткой из четырехсот человек, не прекращались.
В первые дни осады беженцы жили довольно далеко от еще уцелевших жилых зданий дипломатических миссий. Одно из зданий принадлежало США. Однако с течением времени число разрушенных зданий росло. И нужно было перевести женщин, затем весь международный дипломатический персонал в здание английского посольства, самое большое и самое удобное с точки зрения обороны. Люди разных национальностей расселились по своему усмотрению в домиках бывшего владения принца. Но выполнение задания, возложенного на девушек Цы Си, пока было невозможно: женщины жили по нескольку человек в больших комнатах, и произвести обыск вещей американки было никак нельзя.
– Нужно действовать по-другому, – заявила Пион на склоне изнуряющего дня. – Нам повезет больше, если мы выманим девушку из крепости и сдадим ее нашим. Надо, чтобы она заговорила!
– Мне кажется, это сделать крайне трудно, ведь все выходы из отрезанного лагеря хорошо охраняются...
Больше она ничего не сказала, а ее собеседница не стала задавать вопросов. Планы, задуманные Пион, и сама миссия, возложенная на них, потеряли свое значение для Орхидеи через несколько дней. Война, осада, «боксеры» и постоянная смерть отпечатались в мозгу Орхидеи. Как увязать ее мысли с кровавыми интригами, как ей расценить слезы императрицы, когда начинала вырисовываться определенная картина, лишавшая ее разума, прежде такого ясного, благоразумия и какого бы то ни было желания продолжать преследование. Ей все время вспоминалась одна сцена, произошедшая в вестибюле госпиталя, причем каждый раз она испытывала при этом восхищение и смущением разом.
Больше она ничего не сказала, а ее собеседница не стала задавать вопросов. Планы, задуманные Пион, и сама миссия, возложенная на них, потеряли свое значение для Орхидеи через несколько дней. Война, осада, «боксеры» и постоянная смерть отпечатались в мозгу Орхидеи. Как увязать ее мысли с кровавыми интригами, как ей расценить слезы императрицы, когда начинала вырисовываться определенная картина, лишавшая ее разума, прежде такого ясного, благоразумия и какого бы то ни было желания продолжать преследование. Ей все время вспоминалась одна сцена, произошедшая в вестибюле госпиталя, причем каждый раз она испытывала при этом восхищение и смущением разом.
Один солдат принес в госпиталь китаянку, насмерть перепуганную «боксерами», которая от одной мысли о том, что с ней могло бы произойти, наложила на себя руки. Солдат, проходя мимо приоткрытой двери лачуги, увидел ее висящей на балке и быстро устремился, чтобы снять несчастную оттуда. Убедившись в том, что она еще жива, но будучи не в силах привести ее в чувство, он решил обратиться к доктору. Так доктор Матиньон вызвал скорую помощь на баррикаду Фу, а пострадавшая была доверена Орхидее до прибытия опытной медсестры.
Вспоминая полученные во дворце уроки, она попыталась поставить женщину на колени, что удалось ей с трудом. Затем, изо всех сил поддерживая несчастную, она стала забивать ей ватными тампонами рот и ноздри. И в тот момент, когда Орхидея хотела закрепить все это бинтом, чья-то сильная рука грубо рванула ее назад, так, что, потеряв равновесие, она распласталась на полу, а над ней прогремел возмущенный голос:
– Вы что, с ума сошли? Вы хотите ее доконать? – Слова принадлежали европейцу, говорившему на отличном китайском языке, однако это отнюдь не смягчило гнев Орхидеи, взбешенной вмешательством в минуту, когда она пыталась искренне помочь пострадавшей.
– А разве не так надо делать? Часть ее души уже отлетела, нужно во что бы то ни стало помешать уйти из нее тому, что еще осталось... Для этого необходимо закрыть все отверстия и...
– В жизни не слышал ничего глупее!
Подоспела на помощь медсестра. Это была баронесса Жиер, жена русского посланника. Незнакомец доверил ей больную, которая еще, слава Богу, не перешла в мир иной благодаря стараниям Орхидеи. Затем доктор повернулся к девушке, поднимавшейся с гримасой боли на лице. Потрясение было сильным. Почти сразу же он улыбнулся, глядя на растерянное личико.
– Вы уж извините меня, пожалуйста. Надеюсь, я вас не очень ушиб, – сказал он и протянул руки, чтобы помочь ей встать. Но оглушенная Орхидея больше ничего не видела и не слышала. С открытым ртом она уставилась на иностранца, как будто это был первый мужчина, которого она когда-либо видела. Надо сразу сказать, что он ни на кого не был похож: смуглый, с волосами и усами, как из золотой стружки, а глаза – небесной голубизны. Большой и хорошо сложенный, о чем свидетельствовал непристойный европейский костюм, полностью говоривший о длине его ног, в то время, как их следовало бы скрыть под платьем, он казался самым веселым в мире человеком. Улыбка же у него была просто неотразима.
Видя, что юная маньчжурка не желает принимать его помощи, он нахмурился, нагнулся, взял ее за руку и поднял.
– И все-таки вы, наверно, здорово ушиблись.
– Да нет, уверяю вас... Я была просто очень поражена. А откуда это вы так прекрасно знаете китайский?
– Я выучил этот язык, потому что он мне нравится. Меня зовут Эдуард Бланшар, я секретарь французской дипломатической миссии. Или скорее... являлся им, потому что никакой миссии больше не существует... А кто вы?
– Я... видите ли, я работаю здесь. Мое имя Орхидея... я и моя сестра Пион... в общем, мы беженцы.
– А, знаю, я слышал о вас.
Вот так все и началось. Это было немыслимо, невозможно, неслыханно. Высокородная маньчжурка и Белый дьявол. Война соединила их в осажденном квартале и сделала это очень естественно. Стены, стража, обычаи и традиции, представлявшие определенную преграду, вдруг исчезли, как по мановению волшебной палочки, как будто бы умышленно, чтобы оставить вместе двух молодых людей, воплощавших все лучшее, что было в двух противоположных расах. Если уж Орхидея была ослеплена, то Эдуард был поражен не менее, чем она. Голубая полинявшая ткань, в которую была облачена девушка, словно бумага для заворачивания цветов, не могла затмить блеска ее красоты. Эдуарду казалось, что если уж когда-нибудь женщина и заслуживала свое имя, то именно это очаровательное создание, родившееся на задворках лавочки торговца шелками. Достаточно крупная для азиатки, она с достоинством аристократки держала свою головку, увенчанную черными блестящими волосами, как будто покрытыми драгоценным лаком. Ее янтарная кожа отдавала в розоватость возле высоких скул, над которыми были посажены огромные черные вишенки отливающих золотом глаз. За слегка приоткрытыми пухлыми алыми губками белели маленькие перламутровые зубки, что делало ее еще более привлекательной.
С тех пор как он два года тому назад прибыл в Китай, его представляли уже некоторым самым известным куртизанкам Пекина, и все как одна были красавицы. Однако ни одна из этих женщин с безукоризненным макияжем и многочисленными драгоценностями не излучала столько чувственности, сколько исходило от этой шестнадцати-, семнадцатилетней девственницы, которая наверняка не сознавала этого. И пока Орхидея уносила к себе в полуразрушенный домик светлый образ «принца, рожденного самим солнцем», Эдуард испытывал противоречивые муки, пытаясь отделить свои мысли от чувств, испытываемых им к этой самой странной медсестре, которую он когда-либо встречал. При этом он напрочь забыл о повседневных бедах и трагедиях, постоянно усугублявшихся из-за того, что они находились в положении осажденных.
Когда два существа жаждут соединиться, им ничего не может помещать, а если и может, то такое случается крайне редко. Английский домик, где жили сотрудники французского посольства, и полуразвалюшка двух маньчжурок находились поблизости друг от друга. Их разделяли небольшой мостик и деревья, среди которых выделялась ива, чудом уцелевшие от картечи ветви которой живописно склонялись над Нефритовым каналом, полностью лишенным какого бы то ни было романтизма из-за плывущих по нему отбросов. Но когда пришла любовь, то какое значение могут иметь несколько гнилых фруктов или капустных кочерыжек?
С наступлением черной душной ночи с пылающими огнями пожаров и тяжелым запахом смерти, который вот уже не одну неделю как вытеснил аромат цветущего лотоса, Орхидея садилась под иву и ждала... Когда Эдуард не был на дежурстве на баррикадах, он приходил к ней. И тогда, взявшись за руки, как дети, они забывали о том, что, возможно, на жизнь осталось мало времени. Эта мысль больше не страшила смелую по природе девушку. Она отлично осознавала, каким может быть логическое завершение этого романа, не имевшего будущего, романа, который являлся предательством по отношению к императрице. И Эдуард поклялся, что он не отдаст ее живой в руки «боксеров»...
Положение дипломатических миссий с каждым днем становилось все хуже и хуже. Развалин все больше и больше. Росло также число раненых и умерших, а отсутствие медикаментов лишь усугубляло положение. Продукты тоже были на исходе. Но для этих двоих, только что открывших друг друга, в счет шли лишь мгновения, напоенные нежностью. Конечно, их маленький секрет был секретом Полишинеля для семиста обитателей английского посольства, но никому и в голову не могли прийти по этому поводу игривые или непристойные мысли. Красота и достоинство молодой маньчжурки вызывали уважение. Что же касается Эдуарда Бланшара, все знали, что он не способен злоупотребить чувствами ребенка, полностью находящегося во власти мечты. Пион, конечно, могла бы испортить праздник и делала все возможное, чтобы увеличить дистанцию между собой и ее так называемой сестрой. Днем они вместе исполняли свои обязанности, а на исходе дня Пион исчезала и появлялась лишь на заре, чаще всего изнуренная, быстро переодевалась и днем делала постирушку.
Такое поведение не могло, естественно, не заинтересовать Орхидею, но на все вопросы Пион отвечала одной из своих непроницаемых улыбок и роняла:
– Я же тебе говорила, что у меня есть план, вот и хватит с тебя!
– А разве мы не должны действовать сообща?– Когда все будет готово, я тебя предупрежу. А ты пока наслаждайся своими забавами с белыми варварами...
– Как ты смеешь разговаривать со мной в таком тоне? Ты что, забыла, с кем говоришь?
– Не бойся, я ничего не забываю, – ответила Пион с ухмылкой. – Ну и артистка же ты, чтобы так влезть в доверие к этим людям! Интересно... Но ты в какой-то степени прикрываешь меня.
В действительности, лейтенант Хуан Лиан-шенгму намеревалась самостоятельно выполнить эту задачу и возвратить нефритовый медальон. Что же касается принцессы Ду Ван, которую она ненавидела, то ее она собиралась бросить на милость разъяренных «боксеров», когда те прорвут иностранные укрепления, а если та выкрутится и выберется живой из этой заварухи, то выдать ее императрице как любовницу белого дьявола.