— Мы-то не можем?! — вскочил Стас.
— Тихо, тихо, тихо! — воскликнул Перескоков, выскочив из кресла и спрятавшись за спинку. — Мы знаем, какие вы способные, лично я это — во как прочувствовал, — провел он ладошкой по горлу, — но народ нынче не тот! Народ Нынче хлипкий. Никому теперь это не понравится.
— Вот и не морочь тогда нам головы! — сказала Самогудова, презрительно передразнив: — «Генеральный продюсер»! Тоже мне!
— Но в чем Веня прав, — вмешался носатый, — что в основе имиджа обязательно должно лежать что-то ужасно гадкое.
— А названия не достаточно? — спросил я с надеждой.
— Что ты! — жеманно махнул тот ручкой. — Не название делает группу, а группа название. Какой-то беспредельный экстрим должен быть в самом вашем поведении. Пошлых дураков на сцене — каждый первый, а нам надо угодить в яблочко.
— Лично нам надо найти Леокадию! — напомнил я.
— Мы помним, — заверила примадонна, — но мы ведь уже договорились, что для этого вы должны перещеголять ее в популярности. И для верности можно нарушить какие-то ее права, тогда она сама вас найдет.
— Что значит «какие-то»? Авторские, конечно, — дополнил Шпулькин. — Уж я-то в этом деле ас!
С презрительной улыбочкой прима покивала, как бы говоря, «вот и я о том же, умник…».
— Точно! — воскликнул Перескоков. — Как я сам не додумался, коллега! Нужно тупо петь ее песни! Такого никто безнаказанно не оставит.
— Ее песни?! — скривился Стас. — Мы — ее песни?!
Издевательски вихляя тазом, он заголосил на музыку «Кис-кис, брысь»:
Он остановился, и в комнате повисла напряженная тишина. Наконец, ее прервала прима, прошептав:
— Гениально.
— То, что нужно, — тихо подтвердил Грелкин и смачно щелкнул пальцами.
— Записано! — сообщил Перескоков, помахав телефоном.
— Придумал! — заявил носатый.
— Ну, что ты еще придумал? — уставился на него Шпулькин.
— Я придумал, какой гадости подпустить, чтобы уж наверняка.
— Ну? — обернулась к нему прима.
— Тема энуреза, — зловеще произнес тот.
— О! — даже на миг не задумавшись, блаженно закатил глаза Перескоков. — Вот что значит профессионализм. В десятку! Нельзя насилие и секс — пусть демонстрируют на сцене волеизлияние и мочеиспускание!
— И призывают к этому зрителей, — прозорливо кивая, добавила прима.
Внезапно глаза Перескокова округлились, и он вдохновенно промолвил:
— Борьба добра со злом. Хит всех времен и народов «Ночной позор»…
Тут только мы со Стасом осознали, что нелепая шутка заходит слишком далеко. Переглянувшись, мы заорали хором:
— Мы не будем мочиться на сцене!
Акулы шоу-бизнеса глянули на нас так, словно это пищали комары, и прима сказала Перескокову:
— Веня, ты пока уведи ребятишек.
— Все-все-все, мальчики, — вскочил продюсер, схватил нас за руки и куда-то поволок. — Вам спать пора, набираться сил надо, впереди большие свершения. А нам нужно делом заняться: подготовить репертуар, расписать гастрольный план, зарядить поэтов и аранжировщиков, договориться по поводу транспорта, организовать фанатов…
— Мы не будем делать этого на сцене! — твердо сказал я, остановившись перед дверью.
— Завтра, завтра поговорим, — ласково сказал Перескоков, впихивая нас в спальню, и захлопнул у нас перед носом дверь.
…Проснулся я от того, что в мобильном заверещал будильник. Первой мыслью было, как мне неохота переться в школу. Но миг спустя я осознал, что нахожусь не дома и никакая школа мне не грозит. Я лежал одетым и обутым на очень шикарной и мягкой трехспальной кровати с балдахином.
Рядом со мной, завладев единственным одеялом, безмятежно сопел укутавшийся почти с головой Стас. Вчера он не удержался и сделал по глоточку из нескольких красивых бутылочек, которые мы обнаружили у Перескокова в баре.
— Эй, — толкнул я его ногой. — Вставай, армахет[3]!
Он резко сел, осоловело осмотрелся и сказал:
— Интересно, кстати, нас завтраком кормить будут?
За что я люблю своего брата, так это за здоровый взгляд на жизнь.
— Мне тоже интересно, — сказал я. — Давай поищем кухню.
— Чего ее искать, мы ж там были, — напомнил Стас.
Точно. Я и забыл. Я же там миксер нашел. Мы сползли с кровати и направились туда. На кухне сидел Перескоков. Он был все в тех же кроссовках и в том же кислотном халате, что и вчера, только сильно порванном на спине. Перед ним на столе лежал сотовый телефон, а в руках он держал бутылку джина. В воздухе стоял отчетливый можжевеловый дух.
Я даже замер в дверях: Перескоков наливал в стакан прозрачную жидкость… Какое-то время он сосредоточенно смотрел на нее, а потом, к моему облегчению, аккуратно стал переливать обратно в бутылку.
— А, проснулись, драгоценные мои, — заметил он меня и приветливо качнул головой. — Проходите, присаживайтесь. А я вот так и не смог уснуть. — Вид у него был ужасный. Такой, будто бы он все-таки пил всю ночь. Его шахтерское лицо приняло синеватый оттенок и поросло жесткой щетиной. Красные глаза были полны отчаяния и доброты. — Зато я кучу дел по телефону переделал. Жизнь, кстати, налаживается. Жить будем бедненько, но добренько. Уже и транспорт ходит. Медленно, но ходит. Потому что, когда он не ходит, вреда получается больше, чем пользы. Люди это осознают потихоньку. И в магазинах уже торговля началась.
— Так ведь можно все без денег брать!
— Можно, но почти никто уже не берет, потому что это дурно, и народ это понял. Да ты садись, — пригласил он вновь.
Я присел, а Стас куда-то исчез, видимо, вернулся в спальню. Перескоков взял бутылку и вновь наполнил стакан на треть.
— Костик, я не могу больше пить, — вдруг трагично сообщил он. — Налить могу, а выпить — никак. Только поднесу стакан ко рту, как душит меня совесть, так, будто я собираюсь кого-нибудь топором зарубить. Вот, глянь! — Дрожащей рукой он медленно поднес стакан ко рту, но та затряслась еще сильнее, заходила ходуном, и в какой-то момент пахучий джин выплеснулся ему на халат.
— Пятнышко будет! — взволнованно воскликнул Перескоков и, быстро поставив стакан на стол, принялся, чавкая, сосать махровый подол. Кого он решил обмануть? Себя, что ли?
— И сколько вы так уже насосали? — спросил я.
Перескоков затравленно на меня посмотрел и буркнул:
— Зови брата завтракать. Он добрее.
Я вернулся в спальню, но Стаса там не было. И тут же я услыхал шум и гам со стороны прихожей. Я заглянул в гостиную, в ту самую, из которой продюсер вчера выпрыгнул, и увидел Стаса, пятящегося от целой оравы журналистов с камерами.
— Скажите, сколько вам лет?! Это правда, что вы внебрачные отпрыски президента?! Вы — близнецы? Ваши ближайшие планы?! Какой вы ориентации?! Так все-таки «кто кого»? — кричали они наперебой. — Кто придумал девиз «Энурез против армии»?
— Это придумали задолго до нас, — пролепетал Стас, обернулся и беспомощно посмотрел на меня. Уж не знаю, чего он так растерялся, но было ясно, что его надо спасать. Я метнулся обратно на кухню, схватил со стола джин, плеснул немного Перескокову на халат, чтоб ему не обидно было, и побежал к брату на выручку.
— Куда-а?.. — плаксиво крикнул мне вдогонку продюсер, но я уже был в гостиной. Замахнувшись бутылкой, как гранатой, я заорал:
— А ну, пошли вон! Убирайтесь!
В прихожей началась давка. Продолжая выкрикивать вопросы, толпа папарацци стала медленно выдавливаться через узкий тамбур за дверь. Когда исчез последний, Стас, бормоча: «Ноу комментс, ноу комментс», — захлопнул ее. Стало тихо, как в бункере. Не соврал хозяин про звукоизоляцию.
— Так вот как она приходит, эта пресловутая слава, — многозначительно сказал Стас. — Помнишь, мы книжку читали, как ее там? «Огрызки хлеба»?.. Нет… «Обломки неба»?.. Короче, что-то такое. Про «Битлз». С ними было примерно так же. Встали утром, голова гудит, а пресса беснуется. А что вчера делали, что творили?.. Ничего не помнят.
— Они-то хоть петь умели, — прервал я его.
— Так ведь и шоу-бизнес на месте не стоит, — парировал он.
— Ты лучше скажи, на кой нам все это? Нам Леокадию искать надо, а эти уроды нам теперь проходу не дадут. Всюду будут лезть с камерами и вопросами мучить.
— Ты что, забыл гениальный план Перескокова? — возмутился Стас. — Именно благодаря славе мы и привлечем ее внимание.
— Так-то оно так… — сказал я, царапая подбородок. — Но что-то не нравится мне все это…
— А мне — нормально, — заявил Стас. — Мы, кстати, завтракать все-таки будем?
— Пойдем, пойдем, — кивнул я, — Перескоков тебя заждался.
Не успели мы поесть, как в продюсерские апартаменты ворвалась Клавдия Самогудова.
— Пойдем, пойдем, — кивнул я, — Перескоков тебя заждался.
Не успели мы поесть, как в продюсерские апартаменты ворвалась Клавдия Самогудова.
— Внимание! — с порога объявила она. — Вечером вылетаем на гастроли! Шумиху уже подняли, пиар-кампанию закрутили, рекламу пустили по всем СМИ. А наступать начнем, — она революционно взмахнула кулаком, — из провинции! С самых окраин! С Владика!
— Но мы же еще не репетировали! — испугался Стас.
— Еще чего не хватало! — сделала большие глаза примадонна. — Пусть самодеятельность репетирует. У нас уже весь материал готов, а к вечеру будут записаны фонограммы. Вам нужно будет только прыгать и открывать рот, короче — делать шоу. Вас в самолете за десять минут всему мой Лелик обучит, он у меня мастер!
Я вспомнил вчерашние разговоры и сказал:
— Лично я мочиться перед всеми не стану.
Несколько секунду длилось тяжелое молчание. Потом Самогудова махнула рукой и примирительно сказала:
— Ну ладно… Звездам капризы положены. Обсудили мы это… Наймем дублеров, что же делать. Ну, может, еще девочки с подтанцовки помогут…
— Вы, конечно, понимаете, насколько мне трудно в этом признаться, — встрял Перескоков, — но лично мне понравилась идея коллеги Шпулькина…
— Ну да… — задумчиво кивнула ему примадонна.
— Что за идея? — спросил Стас.
— Не важно! — встрепенулась прима. — Это все потом! А сейчас — работать! — Она хлопнула о стол пачкой листов: — Вот тексты, выбирайте.
Мы со Стасом взяли по бумажке, я стал читать, и у меня глаза полезли на лоб. Это была длиннющая песня, но мне хватило первого куплета:
Я поднял мрачный взгляд на примадонну, и она, поймав его, затараторила:
— Это такая тяжелая роковая баллада в стиле Хрипелова. А припев — народный, пипл схавает!
Я прочитал припев. Он действительно был знаком мне с начальной школы:
— Я уже слышала фонограмму! — сообщила Самогудова с воодушевлением, — там в припеве после каждый строчки такой крутой хардовый риф!
И она прорычала:
Я глянул на Стаса. Вид у него был перепуганный.
— Костя, — сказал он. — Это кошмар. Послушай:
— Почему же это кошмар? — возразила Самогудова. — Очень проникновенная позитивная песня. Ведь напрочь куда-то ушла из нашей жизни героика. А кто же будет воспитывать молодежь, если не мы — деятели культуры?
Я схватил еще листочек и прочитал вслух:
— Кто пишет вам эти частушки?! — вскричал Стас.
— У нас целый штат прекрасных поэтов, — отозвалась Самогудова. — Пушкин отдыхает. Тема мочеиспускания раскрыта со всех сторон, она просто выработана, как золотая жила! И всего за одну ночь.
— Но при чем здесь ландшафт?! — рявкнул я.
— Как это при чем? — пожала плечами прима. — А ты сочини рифму на «брудершафт». Поэзия, милочка моя, это великое таинство… Но лично мне больше всего нравится вот это… — Она взяла листочки, немножко покопалась в них, наконец, выдернула один и, по-рэперски жестикулируя, речитативом продекламировала:
— Смело! Современно! — сама же оценила она.
— Супер! Просто супер! — запрыгал на табуретке Перескоков. — Мы порвем эту страну, как грелку!
Я не знал, что и сказать. Но вовремя пришел в себя Стас:
— Лично я никуда не полечу, — сказал он. — Ни на какие гастроли.
— Я тоже, — кивнул я, как мне казалось, твердо.
Но вечером мы как миленькие погрузились в лимузин Перескокова и двинулись впереди целой автоколонны, везущей звезд эстрады, в направлении аэропорта Шереметьево. Взялся спасать мир, не бойся описаться…
— Но ведь самолеты теперь не летают, — удивился Стас, когда мы медленно-медленно продвигались через окружавшую здание аэропорта толпу народа с флажками и плакатами «We Love Тот-Того!!!», «I love пи-пи!!!» и даже «Тот-Того, мы пи-пи с вами!» Они были всюду, даже на крыше.
— Нам ужасно повезло, — сообщил Перескоков, сидевший напротив нас. — Мой пилот однажды побывал на концерте моей бывшей группы и, естественно, оглох. Ничегошеньки теперь не слышит. Так что он летать не боится.
— А как же он по радио переговаривается? Со всякими там диспетчерами? — спросил Стас.
— А зачем? — удивился Перескоков. — Это было нужно, когда небо кишело самолетами и на посадку неизвестно было куда идти: вдруг там кто-то уже есть. А сейчас и в небе чистота, и взлетные полосы все свободные, садись — не хочу.
— А для чего здесь столько народу? — продолжал расспросы Стас.
— Это ваши фанаты, — пояснил Перескоков.
— Да откуда у нас могут быть фанаты, если мы еще ни разу не выступили?!
— Это все, друг мой, дело техники, — сказал Перескоков, — мы профессионалы или где?
Он достал свой мобильник, приставил его к губам и артистично объявил:
— Внимание, диспетчерским службам и всем, всем, всем, кто пришел сегодня проводить своих любимцев в турне по дремучим глубинам нашей великой страны! Говорит Вениамин Перескоков. Просьба не путать с Перископовым…
По тому, как от его негромкого голоса завибрировали пуленепробиваемые стекла машины, и по легкому эху, которое пробивалось из-за них, я понял, что его речь транслируется через громкоговорители на всю площадь.
— …Встречайте! Звездный кортеж возглавляет лимузин суперсовременной группы «Тот-Того», и я, Вениамин Перескоков, просьба не путать с Перископовым, ее генеральный продюсер! — продолжил наш скромный конферансье, а затем принялся по очереди объявлять остальных участников тура, въезжавших через служебные ворота на аэродром. Тут, словно припаркованные автомобили, в ряд стояли десятки громадных разноцветных авиалайнеров.
Когда Перескоков закончил, небо над аэропортом озарилось разноцветными огнями, и прозвучал запоздалый треск фейерверка. Неизвестно откуда появились служебные машинки с желтыми мигающими маячками, а вслед за ними, объезжая хоровод лимузинов, прополз очень низкий желтый тягач с большими колесами, тащивший за переднее шасси средних размеров реактивный самолет советского образца.
К нему придвинули трап, и дверь нашего автомобиля отворил улыбающийся стюард в аэрофлотовской форме. Из прохладного кондиционированного воздуха салона мы вышли на пропахший техникой жаркий ветер и зашагали по асфальту.
Раньше всех на трап полезла Клавдия Самогудова, своим зычным голосом перекрывая оглушительный гул самолетных двигателей:
— Я хочу сидеть в кабине!
— Клавочка, я с тобой! — ломанулось за ней длинноносое «дитя порока».
После них на борт поднялся пожилой много раз заслуженный артист Комбинезонов с лицом мафиозного главаря под курчавым париком.
— Костя, я боюсь, — шепнул мне на ухо Стас.
— Я тоже, — кивнул я, чувствуя, что от волнения у меня начинает дергаться глаз. — От этих уродов можно всего ожидать. Надо было нам настоять, чтобы тур был железнодорожным.
— Ага! — возразил Стас. — А ты знаешь, сколько ехать от Москвы до Владика? В нынешней ситуации целый год можно тащиться.
— Да хоть два. Лучше долго ехать во Владивосток, чем быстро лететь на кладбище.
— Типун тебе на язык, — сказал Стас. — Ладно, пилот-то глухой, он нормальный. Да и наши — не самоубийцы все-таки.
— Не знаю, не знаю… — сказал я. — Во всяком случае, нужно сразу выяснить, где лежат парашюты.
…Самолет набился битком — звездами, обслуживающим персоналом и девушками из подтанцовки. Вспарывая облака, мы стремительно набирали высоту. Похоже, пилот у нас был лихач.
— И сколько нам лететь до Владика? — спросил Стас у Перескокова.
— Смотря с какой скоростью, — ответил тот уклончиво.
— А почему нас не инструктируют, как положено, по технике безопасности и не рассказывают, где находятся парашюты? — спросил я заветное.
— Это частный самолет, и никто тут этого делать не обязан. А парашютов на пассажирских самолетах не бывает.
У меня похолодело в животе, а Стас бессильно рухнул в кресло и страдальчески закатил глаза. Самолет потряхивала турбулентность, уши закладывало так, что казалось, их залепили пластилином. Но звезды, не испытывая ни малейшей тревоги, принялись за свои беспечные разговоры.