– Договорились. Я тоже прокачусь с вами. – Она уютно взяла его под руку. – А из Холломена поедем прямо в Вашингтон на ночном поезде. Так что это будет даже не крюк.
– У меня нет абонемента на поезд.
– Ничего, – рассмеялась Джудит, – как-нибудь устроимся. У меня приоритетный статус.
У доктора Кристиана не оставалось иного выхода, кроме как сдаться.
Они впрыгнули в холломенский автобус за десять секунд до отправления. Доктор Кэрриол сидела, старательно пряча радость победы, а доктор Кристиан в душе недоумевал, зачем втравился в это дело.
Он не любил отлучаться из клиники, хотя не понимал, что его там настолько сильно держало, чтобы почти не уезжать из Холломена. К тому же эта Джудит совершенно права: он вполне может провести неделю в Вашингтоне, если до этого планировал провести неделю в зале суда. Как ей объяснить, что процесс Маркуса для него что-то вроде маленького отпуска, а экскурсия в федеральную столицу и серьезные дискуссии с государственным чиновником все что угодно, но только не отпуск и не отдых? Она настойчива и не намерена принимать отказ, если настроена на его согласие. В душе Джошуа был недоволен собой – нельзя позволять собой манипулировать. Но на поверхности не видел повода считать собеседницу настырной. Однако чутье – чувство, к которому он относился с уважением, – говорило, что нужно во что бы то ни стало отделаться от поездки в Вашингтон.
Джудит предпочла пройти милю от автобусной станции до дома 1047 на Дубовой улице пешком и отказалась отдать Джошуа чемодан.
– Я путешествую налегке, – объяснила она. – Чтобы не стоять и не ждать, пока какой-нибудь добрый мужчина меня выручит. Бессмысленная трата времени!
Подходя к дому, Джошуа оробел – типичный комплекс холостяка, страшащегося неизбежного материнского любопытства. Поэтому он пригласил свою спутницу в сорок пятый дом, где они оставили на черной лестнице чемоданы, после чего провел ее через внутреннюю дверь. В этом доме кухня была превращена в приемную. Слава богу, пусто! Они прошли через приемную в коридор.
И когда уже приближались к его кабинету, оттуда вышел Эндрю и в изумлении застыл.
– Так скоро вернулся? Что случилось? – Его глаза были прикованы к стоящей за спиной брата Джудит, слишком элегантной в красном платье, чтобы быть местной жительницей. Все в ее внешности говорило о большом, преуспевающем городе.
– Джудит, это мой младший брат Эндрю. Дрю, познакомься с доктором Джудит Кэрриол. Мы вместе оказались на процессе Маркуса, но доктор Кэрриол считает, что мне важнее поехать в Вашингтон, чем тратить время в Хартфорде. Она мне приготовила работу на неделю.
– Рад познакомиться, доктор Кэрриол. – Потрясающе красивый, нисколько не похожий на старшего брата молодой человек протянул руку. – Я, конечно, знаю, кто вы такая. Читал ваши работы. Джеймс! Джеймс! – позвал он.
И тут начались приветствия, собрались все члены семьи, о которых Джудит читала в составленном Чейсеном досье, где они значились под буквами X, Y и Z. Во многом они были именно такими, какими она их представляла. Но она сильно недооценила связь Джошуа с родными. Они его боготворили. Один взмах его руки – и все вставали по стойке «смирно». Как случилось, что в этом человеке нет ни намека на эгоцентризм? А ведь нет, ни капли. Поразмыслив, Джудит решила, что он просто ничего не замечает – для него поведение родных кажется совершенно естественным. Таков его мир и таким был всегда. Существующий порядок он не объясняет своей властью. Он просто играет роль, которую отвела ему мать после смерти его отца. Джудит не терпелось познакомиться с этой женщиной, о которой в досье Джошуа содержалось достаточно информации.
И она познакомилась с ней, но только через несколько часов – после встреч с больными, обсуждений и экскурсии по клинике от приемной внизу до лечебных палат на верхнем этаже. Какой сюрприз встретить Мириам Каррутерс! Вот, оказывается, куда она делась, когда внезапно бросила преподавательскую работу в Колумбийском университете.
Клиника, как решила Джудит, была самым четко организованным и самодостаточным предприятием подобного типа из всех, что ей приходилось видеть. Невозможно подорвать семейный бизнес, если родственникам нравится работать друг с другом и они безоговорочно признали лидером одного из своей среды. Понаблюдав, как Джошуа работает с очередным пациентом, Джудит согласилась, что в досье прекрасно отражены признаки культа этого человека. В нем начисто отсутствовала профессиональная манерность, поскольку, если других его собратьев по специальности приходилось обучать ремеслу, он все понимал чутьем. Неудивительно, что его прежние пациенты не теряли с ним связи и ощущали свою принадлежность к его святая святых. Превосходного клинического психиатра отличает от коллег сочетание сильного характера и чутья, позволяющего проникнуть в то, как работает его собственное сознание и сознание других. Доктор Кристиан понимал, что движет людьми, ощущал глубину их страданий и любил людей гораздо больше, чем они любили его. Любил сильнее, чем родных. Несчастная его семья. Он отдавал всего себя, но чужим.
Учитывая, каков теперь мир, размышляла Джудит, идя по переходу между зданиями, он его скрутит. Только бы не догадался, что этот мир ему дан. Пусть думает, что нашел его.
Мать заметно нервничала – говорила без умолку, притворно шутила. Час назад Мэри просветила ее насчет приезда доктора Кэрриол, не без удовольствия приукрасив действительность. И она вообразила, что сын привел в дом достойную себя избранницу – коллегу, умную, блестящую женщину. Джудит догадалась, почему хозяйка дома пришла в такое волнение. Во время затишья, наступившего после того, как она убедила сына и гостью остаться пообедать, Джудит перехватила ее взгляд – она смотрела на Мэри. Единственная сестра Джошуа стояла поодаль от всех и смотрела, как суетится мать. В ее суровых глазах Джудит прочитала то ли презрение, то ли стыд. Эта Мэри была светла лицом, но темна душой – не от злобы или порочности, а просто потому, что в ней никто никогда не разжигал света. В любой семье есть человек менее важный, чем остальные, и менее заметный. В семье Кристиана таким человеком была Мэри.
В досье Джошуа ничего не говорилось о поразительно красивых лицах его родных. Она отметила, что, вернувшись в министерство, выговорит аналитикам Четвертой секции: досье заводят на живых людей, поэтому любые физические характеристики на них не просто допустимы, но обязательны. Однако в следующую минуту увидела на лакированном консольном столике в гостиной портрет отца Джошуа в зеленой с золотыми блестками рамке из венецианского стекла, и ее невысказанные сомнения рассеялись. Джошуа был точной копией отца. В этой семье все отпрыски были слепки одного из родителей – сам по себе интересный факт.
А как красивы были его дома! Особенно сорок седьмой, где нижний этаж напоминал джунгли на картине Руссо. Такая же нереальная симметрия и совершенство листьев – ни бурой крапинки, ни загнутого края, ни мертвой сухой веточки. А если бы здесь вдруг появились тигры и львы, что было бы совсем не удивительно в таком месте, их наверняка отличала бы лунная округлость глаз. И какими бы острыми ни были их клыки, в этом Эдеме никто бы не усомнился в их кротости. В таком замечательном месте не может быть больных душой. Перед глазами Джудит разворачивались откровения будущего, и все они носили одно имя – Джошуа Кристиан. Образ жизни, идеал жизни, место жизни.
А его мать? Потрясающе! Джудит никогда бы не подумала, что мать Кристиана глупа. Но она оказалась действительно глупой женщиной. Сильной, как бык. Могучей. Не то чтобы полностью невежественной. Отнюдь не мягкотелой. Однако создавалось ощущение, что в какой-то степени осталась недозрелой, что объяснялось обстоятельствами ее раннего замужества, но не вязалось с ранним вдовством. Джудит начинала понимать, как воспитывался Джошуа и почему, несмотря на свою относительную молодость, он казался до мозга костей старшим в роду. Все, что делала его мать, ей подсказывала интуиция. Доктор Кэрриол ни на секунду не допускала, что она сознательно вылепила сына таким, каким он стал. Добилась всего, к чему стремилась, путем огромного желания и целеустремленности. Редкое достижение. Ставшее возможным лишь потому, что человеческая глина, порожденная ее утробой, случайно и по своей генетике наилучшим образом подходила выполнению такой задачи. У четырехлетнего мальчика оказались достаточно сильные плечи, чтобы принять на себя груз главы клана. Неудивительно, что младшие относятся к нему с почтением, а мать откровенно обожает. И так же неудивительно, что он похоронил свои сексуальные потребности и не испытывает полового влечения; не исключено, так он и проживет от колыбели до могилы. Впервые в жизни доктор Кэрриол испытала укол простой, но очень болезненной жалости. Бедный четырехлетний малыш!
Наконец Кристиану собрали другой чемодан, и они успели на вечерний вашингтонский поезд. Доктор Кэрриол, потрясая бумажкой со своими полномочиями, выбила им отдельное купе. И эта роскошь открыла Джошуа глаза на то, какое важное положение в министерстве окружающей среды занимает его спутница. Одно дело услышать название должности от человека, эту должность занимающего, и совсем иное – убедиться вот таким способом, насколько этот человек влиятелен. Проводник, не дожидаясь просьбы, принес им кофе и сандвичи, и Джошуа впервые в жизни ощутил всю прелесть путешествия.
Но в то же время и неодолимую, давящую тоску, которая обволакивающим серым покрывалом опустилась ему на плечи. Почему ни с того ни с сего у него возникло ощущение, что поездка в Вашингтон с этой женщиной навсегда изменит его жизнь? Обыкновенная командировка с целью переговорить с каким-то экспертом по статистике и попытаться донести до его сознания, что за цифрами, с которыми он развлекается на своем компьютере, стоят живые люди с душами, телами, чувствами и неповторимой индивидуальностью. Через неделю в это время он вернется в Холломен и будет заниматься привычными делами. Но он никак не мог себя заставить в это поверить. Было в сидевшей рядом с ним женщине нечто такое (а почему, собственно говоря, она села рядом, а не напротив, что было бы естественнее для человека знакомого, но не близкого), в чем она никогда бы не призналась, но что он чувствовал. Душевное беспокойство. Сильный внутренний импульс. И все было направлено на него. Но эти чувства были рождены не плотским влечением и даже не различием полов. О, Джудит Кэрриол и Джошуа Кристиан ясно сознавали друг в друге мужчину и женщину, но это ни на йоту не поколебало равновесия их рассудков. Они жили не ради телесных удовольствий, хотя нельзя сказать, чтобы относились к ним равнодушно. Джудит давно поняла, сколько энергии они отнимают, подсчитала ресурсы и сделала выбор в пользу рассудочного – работы. Джошуа не затронул ее душу.
Поезд замедлил ход и решительно въехал в кромешную тьму тоннелей под Манхэттеном. Только теперь доктор Кристиан обрел голос:
– Помню, я как-то читал рассказ о поезде, который в тоннелях под Нью-Йорком провалился в дыру во времени и был обречен вечно блуждать во мраке, переезжая из одного тоннеля в другой. И так до бесконечности. Здесь я в это могу поверить.
– Я тоже. – Голос Джудит сделался тусклым.
– Представьте хотя бы нас. Вот мы попали в такую ловушку, перед нами вечность, и мы приговорены здесь сидеть. Как мы себя поведем? Найдем тему для разговоров? Вы, наконец, станете откровенны со мной? Или скрытность так и останется для нас добродетелью?
– Не знаю. – Джудит вздохнула, пошевелилась и, подняв голову, взглянула на Джошуа, но тот в свете единственной качающейся над головой тусклой лампы показался ей таким худым и бледным, что она тут же отвернулась и перевела взгляд в пустоту перед собой. – Вообще-то не исключено, что было бы неплохо. Хотя не представляю, с кем могла бы провести вечность. Ничего пошлого я не имею в виду.
– Пошлого? – Джошуа словно размышлял над значением услышанного. – Почему вы употребили это слово?
Она пропустила его вопрос мимо ушей.
– Если бы мы очень захотели, то вытолкнули бы поезд из дыры в пространстве-времени. Я всегда подозревала, что истинное место бесконечности – в голове человека. Никаких границ, кроме тех, что возвели мы сами, но мы сами же можем их разрушить. – Слава богу, ей не надо было на него смотреть. Не только потому, что его взгляд тревожил. Джудит не знала, как много он способен прочитать в ее глазах. Она чуть приподняла голову, но продолжала смотреть прямо перед собой. – Вам это дано, Джошуа. Вы можете помочь людям найти выход из возведенных в собственных головах темниц и сокрушить стены.
– Я уже этим занимаюсь, – ответил он.
– С маленькой горсткой сподвижников. А как насчет всего человечества?
Кристиан замер.
– Мир за пределами Холломена мне неизвестен. И у меня нет никакого желания с ним знакомиться.
Они молча сидели и смотрели в окно, где бесконечно проплывала одна и та же чернота. Что есть вечность? Эта темнота? Или, наоборот, темнота и есть вечность? Тоска не отпускала, словно прилипчивый запах мускуса. И когда, наконец, поезд прибыл на тускло освещенный перрон станции Пенсильвания, Джошуа прищурился так, словно его осветили тысячеваттными прожекторами и пригвоздили миллионами нескромных, похотливых взглядов.
От станции Пенсильвания поезд шел с бесчисленными остановками, дергался, громыхал на стыках, но они все равно спали, неудобно пристроившись в разных углах длинного сиденья и положив ноги на сиденье напротив. И проснулись, только когда состав, скрипя, подъезжал к Вашингтону, и проводник, добавляя к общей какофонии новый звук, постучал в дверь купе.
Здесь была территория Джудит, и она повела своего спутника из массивного мавзолея Юнион-стейшн к нужной остановке автобуса. А доктор Кристиан, спотыкаясь, плелся за ней.
– Министерство окружающей среды недалеко отсюда, – объяснила она и махнула рукой в направлении, которое Джошуа определил приблизительно как север. – Но нам лучше сначала заехать домой подкрепиться.
Чудо из чудес: джорджтаунский автобус прибыл к поезду, хотя тот на час опоздал. День еще не вступил в свои права, а март только начинался, но было относительно тепло и солнечно. В этом году в стране ожидали раннюю весну. Но бутоны на вишне пока не набухли – пора цветения теперь наступала все позже и позже. «Небеса, вдохните в деревья жизнь!» – так, устав до смерти от зимы, молила про себя доктор Кэрриол. Дайте еще раз увидеть буйную пену цветения! Неужели я тоже жертва неврозов тысячелетия, о которых говорит Джошуа? Или я только его жертва?
Дом был ухоженным, здесь пахло свежестью. Уезжая, Джудит оставила приоткрытыми три окна – на фасаде, с противоположной стороны и в коридоре.
– Дом внутри еще не закончен, – извинилась она, проводя гостя через холл и показывая жестом, чтобы он пока не ставил чемодан. – Кончились деньги. Боюсь, мое убранство после ваших жилищ покажется скучным.
– Нет, нет, все прекрасно, – искренне одобрил Кристиан. В здешнем теплом климате ему понравилось легкое изящество мебели в стиле королевы Анны: парчовые стулья и диван, ковер, который выглядел так, будто на нем играли солнечные зайчики.
Они поднялись по лестнице цвета меда, миновали такого же цвета коридор и оказались у золотистой двери. За дверью открылась совершенно пустая, если не считать стоявшей у дальней стены широкой кровати, комната.
– Не знаю, будет ли вам здесь удобно? – с сомнением произнесла хозяйка. – Гости у меня останавливаются не часто, поэтому гостевая комната последняя в списке моих приоритетов. Может быть, лучше поселить вас в отеле? Конечно, за счет министерства окружающей среды.
– Здесь отлично. – Джошуа опустил чемодан на пол.
Джудит показала на дверь:
– Там ванная комната.
– Спасибо.
– Вы выглядите измученным. Хотите вздремнуть?
– Нет. Вот только приму душ и переоденусь.
– Хорошо. В таком случае позавтракаем в министерстве, а потом я познакомлю вас с Моше Чейсеном. Остаток дня проведете с ним, а вечером сходим куда-нибудь поужинать. – Она грустно улыбнулась. – Боюсь, повариха из меня неважная. – Джудит закрыла за собой дверь, оставив гостя одного.
IV
Мать доктора Кристиана и его братья горячо одобрили его знакомство с Джудит Кэрриол; остальные женщины в семье так же горячо высказались против.
С тех пор как Джошуа неожиданно отбыл в Вашингтон, накал страстей то усиливался, то ослабевал и достиг апогея в следующее воскресенье, когда семья собралась утром в доме сорок семь, чтобы начать день с ухода за растениями.
Вооруженные опрыскивателями, корзинами и маленькими секаторами, женщины распыляли, отщипывали, отстригали, в то время как мужчины разворачивали и подсоединяли к кранам полиэтиленовые шланги и приносили стремянки. Каждое растение поливали на ощупь. Это значило, что почву сначала пробовали рукой, чтобы оценить, насколько она сухая или влажная. Работали споро и слаженно, давно привыкнув друг к другу и зная каждый цветок, как родственника: сколько выпивает воды, какие на нем заводятся вредители, как отрастают веточки и побеги. Спор обычно возникал только по поводу наведения глянца на листья: Джошуа категорически возражал против этого, а мать была «за».
– Нет предела совершенству, – говорила она.
– Мама, мы таким образом закупориваем устьица, – невозмутимо возражал сын.
И вот теперь, когда он уехал из дома и она могла бы отполировать все листья, доказывая, что права насчет совершенства, ей стало не до растений – все ее помыслы были о том, как защитить сына от нападок.
– Предупреждаю вас, это начало конца, – мрачным голосом предвещала Мэри. – Он не подумает о нас, и никогда не думал.