Скрипа этих малых врат совершенно не слышно. Невозможно заметить их перемещение. Тем не менее, исходящее из-за них пламя отбрасывает тени, и по движениям этих черных монстров собственных чувств ты узнаешь время открытия. И Смит уже начал замечать некоторые очевидности. Смерть Еврея. Пытки Серьезного. Поход на Москву. В двух последних событиях связи были настолько очевидны, что их следовало увидать, даже ничего не зная про Еврея. Серьезный умер на глазах у всего мира - чтобы Посмертцев начал мстить Выжрыну. И сам Выжрын пошел на столицу - чтобы еще сильнее сконцентрировать на себе внимание Красной Армии. Все это было очень простые, ясные, для всех понятные условия успеха самоубийственной операции троицы бомбистов. И кроме них Ксаврас выполнил - согласно инструкциям собственного брата - множество других дел, лишь на первый взгляд абсурдных.
Дело в том, что атомное уничтожение Москвы не была для Выжрына окончательной целью, а всего лишь одним из условий для ее достижения. Чтобы сделать вероятным будущее мира до стопроцентной реальности, в котором будет существовать независимая Польша, Ксаврасу необходимо было сделать больше, гораздо больше сломать стеблей, к гораздо большему числу кирпичей прикоснуться, а слов высказать и умолчать. Еврей объяснил ему про это, он видел всю эту сеть взаимных связей всего со всем остальным.
Так что же еще имеется в списке необходимых ингредиентов, которые следует бросить в котел, чтобы, в конце концов, приготовить Польшу? Находится ли там та самая псевдо-измена ксёндза Шмиги? Потому что смерть Еврея там имеется наверняка. Что еще? Что еще? А есть ли там и я?
Смит задрожал и еще плотнее закутался в одеяло. Их ужасно трясло, люди, сидящие в кузове грузовика, шатались из стороны в сторону и подпрыгивали на выбоинах. Натянутый брезент защищал их от дождя, только холодный ветер так или иначе все равно проникал вовнутрь. Этого ветра и этого дождя боялись все, ведь, несмотря на заверения метеорологов, никто толком не знал, что там висит в тучах: всего лишь вода или же смерть. Из Москвы бежали сотни тысяч перепуганных людей, выжрыновцам уже не нужно было скрываться; они вышли на шоссе, захватили машины - ничем не отличаясь от остальных, потому что транспортные средства захватывал кто угодно и какие угодно - и на полном газу направились на юго-восток. Но чуть ли не сразу они застряли в заторах, образованных массами беженцев, и лишь редко-редко двигаясь со скоростью пятьдесят километров в час. Смит со своего места мог, не поднимаясь, видеть через дыру в брезенте эту реку людей, животных и машин: длинную и серую полосу несчастья и отчаяния, тянущуюся до самого горизонта. Люди шли молча; любой разговор лишь усиливал гнетущее настроение, напоминая о потерянном. Скрипели телеги и велосипеды, трещали самые различные тележки, тачки и носилки; лишь изредка было слышно ворчание мотоцикла или автомашины, но и вправду очень редко. Неустанно льющий дождь дополнял эту картину мрачным акцентом безнадежности.
Говоря по правде, вся эта всеобщая паника и миграция казались Смиту реакцией уж сильно преувеличенной; вот только какой должна быть правильная реакция на превращение террористами столицы страны в зараженное радиацией кладбище из бетона и грязи? Тем более, что и до взрыва Москва уже была превращена в один громадный лагерь беженцев из ЕВЗ, дополнительно забитый неожиданно переброшенными сюда частями Красной Армии и Министерства Внутренних Дел. Первые оценки количества погибших говорили о четырехстах тысячах; еще двести тысяч было причислено к живым трупам, раненных было раза в два больше.
Выжрын сам предложил провести интервью, и Смит, со шлемом на голове, провел с полковником длинную, передаваемую живьем на весь мир беседу, во время которой повторил наверное все уже ранее использованные в их частных разговорах аргументы. Ксаврас, небритый, в военной безрукавке цвета хаки, надетой на черный свитер, в сбитом на затылок берете, в перчатках на багровых руках, спокойный, очень серьезный, отвечал без излишнего возбуждения, не иронизируя, не выражая ни гордости, ни покаяния; с самого начала до конца он выдерживал ноту патетического патриотизма: Польша, Польша и Польша, перечислял все нанесенные обиды, представлял громаду страданий и утрат, акцентировал множество несправедливостей; не кривя губ, внутренне собравшись, он глядел прямо в черные глазища объективов, не отводя глаз на блески молний и не мигая, потому что интервью проводилось на пленэре. Ксаврас сидел на огромном камне, а за его спиной висело страшное надмосковское небо, какая-то стена злобного мрака, на которой в свете грозы мелькали фиолетовые, багровые и грязно-желтые пятна; начал падать дождь, а Выжрын все говорил и говорил, и вот тогда Смит - который в этот момент уже и не был Смитом, а лишь глазами и ушами миллиардов телезрителей - и вправду полюбил Неуловимого Ксавраса Выжрына, полюбил давным-давно позабытой, дикой, детской, своими горячими вибрациями проникающей до самого мозга костей любовью, которой подростки, со всей свойственным им радостным иррационализмом, дарят своих целлулоидных идолов, когда, втиснувшись в кресла, заслоненные теплым полумраком зала кинотеатра, они ловят с экрана каждый жест, каждое словечко, каждое движение мышц своих личных божищ. Быть может, Ксаврас знал, что делает, быть может, он осознавал значение момента, а может попросту выполнял инструкции Еврея. Это уже не имело никакого значения; важен был эффект, сам же эффект был поражающий. Миру явился новый ангел, новый демон, Ариман мести, Ваал атома, Аластор исторической справедливости; с телевизионного экрана он проникал в разум любого человека, а поскольку не был ничем новым, то представлял собой лишь напоминание о предвечном, реинкарнацией неизменного, и его с охотой принимали, позволяли проникнуть в свои сердца, а уж там он начинал расти.
День за днем, ночь за ночью ехали они на своих разболтанных грузовиках по этой стране хаоса; Смит сидел съежившись, сунув динамик аппарата в ухо, и слушал. Нарождалась новая религия. Понятное дело, что это была религия конца двадцатого века, следовательно, она ни в чем не походила на добрые старые религии времен истины и отречений. В Лос-Анджелесе шестнадцатилетний сирота облился бензином и поджег себя посреди Бульвара Заходящего Солнца, крича из пламени имя Выжрына. Поначалу в Германии, затем во Франции, потом в Штатах появились футболки с напечатанным кадром из того знаменитого интервью Смита: выпрямившийся Ксаврас в своей военной одежке с симметрично сложенными на коленях руками, вонзившись глазами в глядящего, а за ним - Армагеддон, черно-синие кишки бури, оргазм Зверя. Неуловимого Ксавраса с Джоном Фортри в главной роли снова начали крутить по всем кинотеатрам. Появились первые песни: лирические баллады и тяжелые дарк-роковые сюиты (Я видел террориста... с глазами преданного влюбленного. Люди, влюбленные в Слово - как они размышляют? как ненавидят? как думают? я не знаю, не понимаю, это математика бесконечности: идеал минус кровь невинных, плач матерей, клочья детских тел - все так же дает в результате идеал. Как они считают, эти террористы с глазами влюбленных, которым изменили...? Они предъявляют миру какое-то страшное обвинение - это видно в их глазах - обвинение в том, что мир таков, каким он есть, а они хотели бы чего-то другого, идеального, их самих. Это люди, влюбленные в Слово; они видят его, слышат, чувствуют, верят, верят в жизнь и смерть, а смерть для них не важна, только лишь идеал - Отчизны, человека, справедливости... Кровавые святые, эти террористы с глазами преданных и обманутых влюбленных - как же я им завидую...) и дискотечные ритмы-стробоскопы (Ксаврасксаврас-ксаврасксаврасксаврасксаврас-Выжрыыыыыын!!!), первые стихи и картины, более или менее абстрактные; а уж от статей и научных работ о Ксаврасе пухли газеты - телевизионные же программы вообще стали монотематичными. На прутья ограды сиднейского консульства Российской Федерации кто-то ночью насадил шестьдесят шесть новорожденных котят. Рядом надпись на тротуаре: "Это для Ксавраса". В Калифорнии была зарегистрирована Первая Церковь Черного Выжрына. В уличных граффити стали преобладать бело-красные оттенки. XAVRAS FOREVER. WYZHRYN RULES. HERE COMES XW! WYZHRYN OR DEATH. I'M A POLE! Волна погромов польских и российских эмигрантов катилась по всему миру. Уже несколько десятков новорожденных носило имя Ксаврас. Лига Наций объявила Выжрына человекоубийцей и военным преступником. Пять тысяч человек, в основном молодежь, прошла демонстрацией перед ее зданием. "Свободу Польше!", "Ксаврас - это месть за ваши грехи, господа политики!", "Повесить сукина сына!", "Бери меня, Ксаврас, я твоя". Кто-то прислал бомбу в нью-йоркскую штаб-квартиру WCN. Семье Айена Смита назначили круглосуточную защиту из полицейских. Перчатки, по покрою похожие на те, в которых Выжрын замучил насмерть генерала Серьезного, принято было называть "ксаврасками"; понятное дело, что их продажа росла невероятными темпами. Появились и сразу же стали модными черные словно ночь презервативы с бело-красным логотипом АОП и серебряным орлом. FUCK ME, XAVRAS!
Смита болтало из стороны в сторону по погруженному во мраке, прикрытому темным брезентом кузову краденого грузовика; одним ухом он слушал стоны и жалобы И Море Исторгло Умерших, у которого вот уже третий день ужасно болел зуб (он попытался самостоятельно вырвать его с помощью нейлоновой лески, да только порезал губы), а вторым - монотонный шепот динамика. Пришлось посвятить этому несколько часов, чтобы из всех этих, очень часто противоречивых известий сложить более-менее складный образ ситуации. Несмотря на то, что Крепкину с несколькими министрами, спрятавшимися в бункерах под Кремлем, удалось пережить взрыв бомбы, окончательный хаос охватил всю Федерацию. Цепочка передачи приказов была разорвана во многих местах, так что теперь Красная Армия вела себя как курица с отрубленной головой, то есть, она бессмысленно металась из стороны в сторону и брызгала кровью. Дошло даже до небольших стычек между отдельными ее отрядами, располагавшимися в ЕВЗ или на ее границах. Подобная ситуация часто не случается, и никому не хотелось ее пропустить: поэтому на территории всей Зоны начались бои, двинулись новые наступления, подпольные армии вышли на дневной свет. Дзидзюсь с Броньским чуть не захватили Краков; Бабодупцеву оторвало ногу, так что главнокомандующий обороной города сменился. В руки АОП перешли: Гданьск, Ольштын, Торунь, Ковно, Брест, Гродно, Замосць, Львов и Перемышль, сражения за некоторые другие города еще продолжались. Дивизии Алмасова, Руды, Гайнича и Явличуса оторвались от Восточной Пруссии, в тени которой они до сих пор скрывались, и направились поддержать восстание финнов - дело в том, что Швеция нарушила недавно подписанный договор с Россией и одновременно провела два морских десанта: один в Онежском заливе, а второй в Финском заливе, в результате чего только-только отстроенный после атомного разрушения Петербург очутился в клещах вражеских войск; к тому же шведы представили гарантии Литве и Эстонии, самозванные правительства которых как можно скорее вышли из укрытия и заявили о создании независимых республик. У Посмертцева же все удивительным образом валилось из рук. Он попытался было провести ковровые бомбардировки взбунтовавшихся городов, но, в результате дезертирства, технических неполадок и паршивой погоды удалось провести только две, да и там с российской стороны были отмечены крупные потери в живой силе и технике. Пришедший после Бабодупцева, некий Пинцов, отдав приказ взорвать Вавель, узнал о том, что более девяноста процентов взрывных зарядов были размонтированы и проданы за водку полякам его же собственными солдатами. Кохановский дорвался до радиостанции и ни с того, ни с сего заявил, что не имеет со всем этим ничего общего, что это русские его заставляли, что если бы не он, то наверняка был бы кто-то значительно хуже, что сложившаяся ситуация сами знаете какая, а сам он хотел лишь добра, и вообще - что он патриот. И ему, возможно, все бы даже сошло с рук, но он тут же начал что-то приказывать Дзидзюсю. Дзидзюсь разъярился и Кохановского расстрелял. В информационных сообщениях известия из ЕВЗ пытались занять местечко получше перед репортажами с руин Москвы и окраин, а также предсказаниями прохождения радиоактивной бури. Гроза шла на Рыбинск, Вологду, Тотьму, Котлас, Железнодорожный, на Тиман, что в результате давало новые миллионы беженцев. Ситуация становилась трагической, потому что здесь не только не было крыши над головой и лекарств, но не хватало пищи и воды; несмотря на то, что лило как из ведра, люди боялись пить дождевую воду. Понятное дело, что тут же тронулись с места конвои гуманитарной помощи - под эгидой Лиги Наций, Красного Креста, самых различных церковных организаций и фондов; не могло быть и речи о каком-либо наземном транспорте (никакому конвою до сих пор не удавалось безопасно пробраться через ЕВЗ, да и не нашлось государств, которые бы пожелали предоставить для таких конвоев военный эскорт), ни о водном (принимая во внимание шведские десанты), посему быстро родилось решение о создании воздушного моста Берлин - Рязань. Ошибка Посмертцева заключалась в том, что он заколебался и не приказал сбить первые транспортники, появившиеся в небе России. А потом было уже поздно. Иностранцы провели вторжение вначале на госпитали и пункты первой помощи, затем на временные лагеря, и наконец перехватили контроль за движением на подъездных путях к месту катастрофы, то есть, как бы там ни было, к столице государства; говоря по правде, этот контроль они создали сами, потому что до того был один сплошной хаос и сплошная блокада, но эффект был тот же самый. Телерепортеры, журналисты с радио и прессы, ученые всех мастей - вся эта стая из Вавилонской башни в мгновение ока расползлась по всей столичной области и окрестностям. Посмертцев, который дураком не был и знал, что самое главное, отменил свои недавние приказы и начал перебрасывать армию на российско-китайскую границу и на Кавказ: Пекин, правда, еще не раскачался и даже не отозвался, а вот Сын Магомета уже поспешил воспользоваться той самой ситуацией, из которой извлекали выгоду все атаманы ЕВЗ, и начал новое наступление. Империя разлезалась на глазах. И все это происходило так быстро, так гладко, что Смит никак не мог избавиться от мысли о Еврее. Это же сколько лет смазывал он руками Выжрына петли ворот, готовя их к этому моменту, чтобы те от одного легкого толчка раскрылись настежь?
(((
На символической границе Российской Республики и ЕВЗ, которую образовывал Днепр в своем нижнем течении, они бросили грузовики и вернулись в леса. Теперь они шли прямиком на запад, и каждый шаг приближал их к Польше; достаточно было взглянуть на лица выжрыновцев: эти люди жили в состоянии какого-то послебитвенного опьянения, причем, после битвы победной. На марше и на привалах они непрерывно слушали радиосообщения, чтобы потом по кругу повторять их, как рассказывают сцены из прекрасно всем известного фильма. Сын Магомета вступил в Кабул! Бабодупцев скончался от сердечного приступа! Посмертцев отступает из Финляндии! Пало Сараево! Ли Чен наконец-то выступил на север!
Первого августа пришло сообщение об отставке Крепкина. Власть перешла в руки Гумова. Вторым своим декретом (первым он поставил Крепкина перед расстрельным взводом), он отстранил Посмертцева от должности. Тот захватил самолет и смылся в Стамбул.
- Ну, это уже конец, - прокомментировал это И Море Исторгло Умерших, у которого раздуло щеку. - Хана им.
Гигант свалился, но конвульсии его громадного туловища еще сотрясали половиной континента.
Ночью над ними что-то пролетело, сбрасывая темные предметы. Ночь превратилась в свою противоположность. Не было никакого смысла скрываться или убегать: либо смерть, либо жизнь, это уж как ляжет карта. Смиту легло: жить. Утором он ходил и считал трупы, в чем у него кое-какой опыт уже был. Ксаврас же ходил и добивал смертельно раненых, оценивая на свой глаз, чьи раны смертельны, поскольку Смертушку пришлось застрелить с самого начала.
А последним он добил И Море Исторгло Умерших.
Смит нашел полковника, когда тот уже чистил свой пистолет. Наверное еще горячий, подумалось американцу.
- И что, именно здесь нужно было назначать стоянку? - буркнул он в сторону полковника. - Разве Еврей не предупреждал тебя обходить эту долину десятой дорогой? Когда у нас над головами висела добрая половина всех вертолетов Посмертцева, когда за нами следили спутники и самолеты, тогда как-то удавалось обходить опасные места!
Выжрын поднял голову.
- Просто, я выбирал наилучшие из ведущих к цели троп. Но вот возможности из невозможности сотворить не умею.
- Ведь ты уже достиг цели. Победил.
Ксаврас криво усмехнулся.
- Это всего лишь начало.
У Смита застыла кровь в жилах. Это всего лишь начало. Боже мой! Какое-то проклятие, ничего иного.
- О чем ты говоришь, черт подери?
- Говорю о том, что до свободной Польши еще ой как далеко.
- И что, у тебя в запасе еще какая-то бомбочка?
- У них есть.
- Ах, да, эта твоя эпитафия... Что ж, кто с мечом придет...
Выжрын лишь махнул своей обожженной рукой.
- Ты ничего не понимаешь. Распад Российской Федерации вовсе не равнозначен образованию независимой Польши. Послезавтра рейхсвер захватит Гданьск.
У Смита сперло дыхание. Он замигал, пытаясь перехватить взгляд Ксавраса, который блуждал где-то за плечом американца.
- Эээ... немцы, так? Так что, теперь ты собираешься взорвать Берлин?
- История вовсе не ходит столь прямыми путями.
- Тогда, зачем же было все это? А, Ксаврас? Зачем вся эта бойня?
Выжрын как будто бы только очнулся. Он сфокусировал взгляд на лице Смита, не закрытом сейчас черной машинерией шлема, лице обнаженном и беззащитном.
- А может бы нам поговорить о тебе? Ведь интересная может получиться тема. Вот ты спрашиваешь, обвиняешь, плачешься, выставляешь претензии, оцениваешь, осуждаешь, высмеиваешь, раскладываешь все по полочкам. Совершенно отказываешься от польских предков, как будто бы стопроцентный американец. Вот что бы сделал на моем месте ты?