Северная Африка сделалась бесконечно далекой. Но я не забывал о ней, каждый день усаживаясь у радиоприемника и жадно внимая новостям с этого ТВД. Через две недели после моего поступления в госпиталь стало известно, что 21 июня 1942 г. Роммель вошел в Тобрук и южноафриканский генерал Клоппер сдал ему город. Это стоило противнику 30 000 попавшими в плен, не говоря уже о доставшихся немцам запасах военных материалов, в том числе и топлива, острый недостаток которого мы ощущали все время. Сразу же за тем мы узнали, что Роммель немедленно устремился на восток и 23 июня пересек границу Египта. Всего в пятьдесят лет Роммель стал фельдмаршалом. Между тем своей жене он признался потом, что предпочел бы, чтобы Гитлер не повышал его, а дал бы хоть одну дополнительную дивизию.
Понятно, что мы, трое «африканцев», приковывали всеобщее внимание. Тогда как на русском фронте дела шли скверно, начинали уже потихоньку вырисовываться контуры Сталинградского «котла», достижения Роммеля в Северной Африке служили чем-то вроде лучика надежды для людей. Вместе с тем они чувствовали уже, что война продлится еще долго и выльется в куда большие жертвы, чем уже принесены. А посему Гитлер и его министр пропаганды Геббельс не пожалели славословий для восхвалений успехов Роммеля, невзирая на то, что считали наш ТВД в пустыне второстепенным.
Через три недели я почувствовал себя достаточно поправившимся, чтобы ходить с палочкой. Бад-Киссинген, мое последнее место службы перед войной, находился совсем недалеко. Мне удалось убедить медицинское начальство перевести меня туда до полного выздоровления. Мне хотелось провести это время вынужденного безделья в кругу моих старых друзей, в атмосфере курортного местечка. И вот утром в воскресенье карета «Скорой помощи» отвезла меня в частную клинику, реквизированную и отданную для размещения идущих на поправку фронтовиков.
Так как было воскресенье, на дежурстве находилась всего одна медсестра. Она поместила меня в отличную палату с видом на парк.
– Сейчас принесу вам поесть. Надеюсь, вам понравится у нас. Завтра вас осмотрит главный врач.
С этими словами она покинула меня.
Телефона в палате не было. Как же связаться с друзьями? Сидеть в клинике мне не хотелось. Я нашел швабру и, задействовав ее в роли костыля, потихонечку поковылял в «Бар Хубера», находившийся всего в нескольких сотнях метрах.
Когда я ввалился в бар в своей тропической форме – еще только вечерело и в заведении находилось всего несколько завсегдатаев, – Хубер остолбенел.
– Быть того не может! Старина Люк здесь. Боже мой, вы что, с неба свалились? Вы ведь ранены. Приготовьте комнату для нашего майора! Идемте за почетный стол.
Зепп Хубер и его жена не могли сдержать радости.
– Вот последняя бутылка виски, которую я уже несколько лет держу для особо важного случая. Сейчас я ее открою.
Бар постепенно заполнялся людьми, и спустя немного времени я оказался в центре большого круга желавших видеть и слышать меня. Все казалось мне каким-то нереальным. Тут я, бывало, сиживал в последний год перед войной и теперь сидел так, словно бы ничего не произошло. Ближе к полуночи Хубер закрыл бар. Осталось всего несколько завсегдатаев. И тут меня точно током ударило – вдруг до меня дошло, что у меня нет ключа от двери клиники. Что же теперь делать? «Самовольная отлучка, действия, ставящие под угрозу выздоровление», – загремело у меня в мозгу.
– Вы можете остаться у нас, майор, – предложил Хубер. – Все в Киссингене будут рады африканскому ветерану.
Тут кто-то заколотил в дверь.
– Впустите же меня, – зазвучал снаружи требовательный голос. Это оказался один из врачей курорта, которого я хорошо знал и с которым нередко сидел вечерами тут, у Хубера. – Мне сказали, что вы в Киссингене. Здесь новости распространяются быстро. Я тут же прибежал и рад видеть, что вы более или менее в порядке. Вы давно тут? В каком госпитале вас поместили?
– И я вам тоже очень рад. Давайте выпьем по такому случаю, – я сказал ему, где разместился, и, показав на швабру, объяснил, каким образом добрался в «Бар Хубера». – Однако у меня нет ключа, вот что меня волнует.
Мой приятель доктор хлопнул меня по бедру и рассмеялся:
– Друг вы мой, так я же и командую в клинике. – Я, должно быть, побледнел, потому что он продолжал: – Все в порядке. Сегодня вам открою я, а завтра посмотрим, может быть, сумею раздобыть для вас отдельный ключ.
Лучше просто и быть не могло.Остался позади июль. Я полным ходом шел на поправку. Предполагалось, что к концу августа или к началу сентября меня можно будет признать полностью годным к службе.
Все это время, экипированный тростью, заменившей швабру, я навещал друзей. К моему крайнему удивлению, курортный оркестр и сейчас ежедневно играл в парке. Мир – никакой войны! Вот если бы только не сводки с Восточного фронта да не сообщения о воздушных налетах на наши города. Я старался извлечь максимальную пользу из вынужденного досуга и гнал прочь все неприятное так, как делают всюду и всегда фронтовики.
Тем временем по радио сообщили, что Роммель углубился на территорию Египта и остановился около Эль-Аламейна, примерно в 100 километрах к западу от Александрии. Из телефонных разговоров с людьми из лагеря переформирования под Берлином и из того, о чем рассказывали возвращавшиеся из Африки офицеры, я сделал вывод, что главной причиной остановки стало фиаско снабженцев. Я представлял себе, как бесится Роммель, не встречая должного понимания в ставке фюрера и не находя должной помощи у итальянцев.
В тот период жизни в Киссингене я часто бывал в казармах, где встречался со многими ранеными, служившими в бывшем моем 37-м разведывательном батальоне, который сражался на Восточном фронте. Большинство из его солдат и офицеров погибло, а семьи их и друзья остались в Киссингене. Боевые действия зимы 1941/42 г. и арьергардные бои измотали людей. Никто уже больше не верил в быстрый финал. Мне откровенно завидовали из-за того, что я попал в Северную Африку. Многие простые солдаты просили меня передавать привет Роммелю.
Даже бургомистр и многие функционеры, все до одного состоявшие в партии Гитлера, смотрели теперь на вещи под иным углом. Наступило отрезвление, и они задавались вопросом, не было ли вторжение в Россию ошибкой. Слушать пропагандистские тирады, которыми каждый вечер разражался Геббельс, становилось совершенно невыносимо. Все речи вились вокруг «недочеловеков», «лебенсраум», столь необходимого для Германии, и «веры в нашего любимого фюрера». Никто не решался открыто выражать недовольство – слишком уж разветвленной была сеть осведомителей и слишком опасно было откровенничать на людях.
В начале сентября 1942 г. меня признали «ограниченно годным к строевой службе в военное время». На неделю я отправился погостить у матери, а потом поехал в лагерь переформирования под Берлином. Там я повстречался со многими офицерами и унтер-офицерами, которые получили очень серьезные ранения и теперь задействовались как инструкторы. В гараже я обнаружил свой верный «Мерседес», отремонтированный и чистенький, точно новый. Несколько раз я съездил на нем в Берлин повидаться с приятелями.
Берлин особенно страдал от воздушных налетов и от нехватки продовольствия. Лица берлинцев, обычно таких веселых и отзывчивых, потемнели. Они всегда были реалистами и потому не питали иллюзий.
Ничто больше не удерживало меня в Германии. Я хотел вернуться в свою часть. И вот в середине сентября управление кадров наконец выдало мне все необходимые для отъезда документы. Первым делом мне надлежало появиться в Немецком бюро связи в Риме, а затем через Сицилию лететь в Тобрук.
Соответственно, я отправился в Рим через Альпы, а оттуда прямиком на Сицилию. На сей раз путешествовать пришлось на громадной летающей лодке «Блом-унд-Фосс», которые задействовались для доставки материальной части. И вновь мы шли низко над водой – военно-воздушная база британцев, остров Мальта, находилась неподалеку. Было просто замечательно взлетать с воды и садиться на воду, поднимая за собой тучи брызг. С воздуха я заметил Тобрук и его порт, за обладание которыми так горячо соревновались воюющие стороны; многие объекты пострадали. Затем мы снизились и приводнились около потопленного британского сухогруза.
Очень скоро я стоял на пирсе и дышал привычным мне горячим воздухом пустыни. В сентябре днем было даже жарче, чем в то время, когда меня ранило. Машина доставила меня с моим алюминиевым чемоданом в штаб-квартиру Роммеля, расположенную в пустыне неподалеку от Мерса-Матруха.
– Мы славно повоевали тут в последнее время, господин майор, хотя порой и тяжело приходилось, – сообщил мне водитель. – Теперь на фронте под Эль-Аламейном затишье. Интересно, кто первым ударит на сей раз?
Я и понятия не имел, где мой батальон. Одно ясно – где-то далеко в пустыне.
И вот я предстал перед Роммелем, доложил ему о том, что готов вернуться в строй, поздравил с присвоением ему звания фельдмаршала и с несколькими успешными операциями.
Я и понятия не имел, где мой батальон. Одно ясно – где-то далеко в пустыне.
И вот я предстал перед Роммелем, доложил ему о том, что готов вернуться в строй, поздравил с присвоением ему звания фельдмаршала и с несколькими успешными операциями.
– Рад вновь видеть вас тут, – сказал мне Роммель. – Капитан Эверт отлично потрудился как ваш заместитель, батальон прекрасно действовал под его началом. За что я представил его к Рыцарскому кресту. К сожалению, и он подцепил одну из этих коварных тропических болезней. Ждет вашего прибытия, чтобы уехать домой. Мне тоже придется подлечиться. Вы как раз вовремя, успели перед моим отъездом. Вернусь как только смогу. Всего самого наилучшего, Гаузе введет вас в курс дела.
С этим я отправился получать инструкции к генералу Гаузе (начальнику штаба).
– Хорошо, что вы вернулись, Люк. Мы уже начинали беспокоиться, что не увидим вас.
Гаузе тоже казался замученным и высохшим. Ему доставалось особенно тяжело, приходилось принимать решения, пока Роммель «командовал с фронта» и порой сутками находился вне досягаемости. Гаузе быстро обрисовал картину, особенно коснулся того, что касалось продвижения в глубь Египта, которое застопорилось у Эль-Аламейна – в 100 километрах от Александрии – из-за нехватки топлива и другого снабжения. Он рассказал мне о том, как досаждают Роммелю стиль руководства войной Главного командования Вермахта – читай Гитлера – и вялые усилия итальянцев в обеспечении доставки военных материалов.
– Фельдмаршал поразил меня своим видом, он явно разочарован и подавлен, – признался я. – В чем тут дело? Виновато ухудшение здоровья? Или же сыграла роль неудача в наступлении на Каир в конце августа? Мне в Германии не довелось узнать подробностей этой операции.
– И то и другое, – отозвался Гаузе. – Состояние его здоровья действительно внушает опасения. Роммелю необходимы отдых и покой. Но вы же знаете, какой он. Он не бросит наш ТВД, особенно в столь решительный момент, который уже приближается. Ну и плюс к этому он страшно разочарован полным провалом наступления в конце августа.
Солдаты наши, с присущим им юмором висельников, называли эту атаку «шестидневной гонкой», как и известную велогонку на стадионе в Берлине.
– Мне известно, что Монти (генерал Бернард Монтгомери) готовится к решающему наступлению, – продолжал Гаузе, – но не начнет его, пока не получит всей материальной части, необходимой ему для достижения полного успеха. Роммель надеялся опередить его и первым броситься в атаку, чтобы вновь поменяться местами за карточным столом с противником. Последний шанс для этого был в конце августа, в полнолуние. Перед этим маршал Кавальеро обещал ему прибытие нескольких танкеров, а Кессельринг – доставку 500 тонн горючего в день воздушным мостом.
– 31 августа горючего все еще не было в помине. Но Роммель должен был начать. Сильные песчаные бури не давали КВВС использовать свое превосходство (ну а наши истребители «Мессершмитт» стояли на летных полях без бензина). 2 сентября поступило только лишь 900 тонн горючего из «анонсированных» 5000 тонн: 2600 тонн пошло ко дну, а 1500 оставались в Италии.
– На следующее утро бури улеглись и КВВС стали поднимать в небо эскадрилью за эскадрильей, буквально волнами атакуя Африканский корпус, который пытался прорваться на север в тыл позициям противника под Эль-Аламейном. Британская дивизия, дислокацию которой до того момента никто не установил, заняла высоты, встав фронтом к югу. Два этих обстоятельства привели к тому, что наступление застопорилось.
– Из-за нехватки снабжения и почти полного господства в воздухе противника атака наша кончилась ничем. Группа разведки, в которую входил и ваш батальон, отправилась на восток в самом начале, чтобы маршем двигаться на Каир, что примерно в 100 километрах дальше на восток, как только Африканский корпус выйдет к побережью в тылу у британцев. Группа подверглась особенно жестоким налетам авиации и понесла тяжелые потери.
В ночь с 2 на 3 сентября Роммель скрепя сердце решился дать приказ о прекращении наступления и выводе войск из тыловых районов британцев. Во время отступления в плен был захвачен и доставлен к Роммелю бригадный генерал Клифтон из Новозеландской дивизии [60] . Я должен рассказать вам о нем. Об этом стоит послушать.
– Всегда, когда возможно, – продолжал Гаузе, – Роммель старается поговорить с достойным противником. Так было и с Клифтоном, которому он первым делом выразил восхищение тем, как сражалась его дивизия. Однако и пожаловался на те жестокости, которые совершаются по отношению к пленным немцам. «Это маори, – пояснил Клифтон, – туземцы Новой Зеландии [61] , которые дерутся столь же яростно, сколь и сикхи из Индии. Я сожалею о том, что бывает с пленными». Клифтон воевал против нас в 1940 г. во Франции и сказал, что уверен в конечной победе. Внутренне Роммель тоже уже не сомневался в этом. Вскоре после этого Клифтон сбежал из уборной и был позднее пойман в пустыне с единственной фляжкой воды. Роммель не смог уважить его просьбу быть немецким, а не итальянским военнопленным. Роммель выразил сожаление, что все военнослужащие противника, попавшие в плен в Северной Африке, по желанию Муссолини, должны передаваться итальянцам.
Позднее я узнал, что Клифтон, совершив восемь неудачных побегов, на девятый раз все же добрался в Швейцарию, несмотря на то что получил ранение.
В ходе разговора с Клифтоном Роммель заметил, что союзникам придется свыкнуться с мыслью о том, что в будущем угроза будет исходить с востока, от России.
Ну вот, Люк, теперь вы знаете, почему Роммель выглядит таким расстроенным.
(Многие недели спустя после провалившегося наступления Роммеля все еще не переставали циркулировать слухи о том, что некий итальянский генерал раскрыл британцам план Роммеля. Официальных подтверждений данные разговоры так никогда и не нашли, однако в 1985 г., во время ужина с командиром британской 6-й воздушно-десантной дивизии, генералом сэром Найджелом Поуиттом, в Клубе армии и Военно-морского флота в Лондоне, Стив Эмброуз представил меня миссис Джин Хауард. Та бурно приветствовала меня:
– Ханс фон Люк, какое удовольствие познакомиться с вами! Я полностью в курсе ваших действий в Северной Африке. Мне довелось работать в Блечли-Парк [62] , где специалисты нашли способ взломать немецкие шифровальные коды – знаете, была такая операция «Ультра». Мы перехватывали все сообщения по рации немецкой стороны, так что командование в Лондоне и в Африке располагало всей полнотой информации о планах немцев. О вас мне известно с 1942 г., с того самого момента, как вы только прибыли в Северную Африку. Мне приятно теперь увидеть вас, тогда майора, и поговорить с вами.
И только тут я понял, почему британцы всегда оказывались в курсе наших действий, знали, когда пойдут конвои со снабжением, как будут действовать Люфтваффе, и имели возможность так точно и своевременно реагировать. «Ультра» была даром Божьим для британцев и катастрофой для нас.)
– Роммель намерен встретиться в Германии с Гитлером, – продолжал рассказ Гаузе, – и поставить вопрос ребром, сказать ему откровенно, что без соответствующего снабжения войны в Северной Африке не выиграть.
Нам известно из достоверных источников, что в начале августа в Каире побывал Черчилль и что двенадцатого числа командование 8-й армией принял Монтгомери. У нашего противника, судя по всему, задули новые ветры. Он, вне сомнения, будет готовить наступление и на сей раз доведет его до победного конца.
Пока же британцы закрепились на позициях под Эль-Аламейном, прикрыли подступы к ним 800 000 мин, разместили свежие дивизии пехоты и танков.
Теперь что касается вас. Вашему батальону, как всегда, достается «большой куш». «Кусок пирога» ваш лежит в оазисе Сива, примерно в 300 километрах к югу от Мерса-Матруха во впадине Каттара. Я побывал там вчера с Роммелем и с генералом Фрицем Байерляйном. Настоящий рай, не сравнить с теми местами, что служат нам полем битвы в пустыне. Нам надо кого-то послать туда. Опасность обхода нас неприятелем с фланга к югу от Эль-Аламейна очень высока.
После тяжелых потерь и трудных боев я, как видите, приберег для вас приятное местечко службы.
Придется доставить вас туда на Ju-87 (на пикирующих бомбардировщиках). Взлетная полоса для других машин слишком коротка, тогда как для «Физелер-Шторхов» [63] расстояние слишком большое. (Экипажи «Штука» рвали друг у друга это задание.)
Вы выводитесь из состава 21-й танковой дивизии и поступаете в подчинение непосредственно ко мне. Капитан Эверт подробно разъяснит вам обстановку перед отправкой домой; к сожалению, его здоровье пошатнулось. Теперь желаю всего наилучшего. Наслаждайтесь жизнью там, пока колесо вновь не завертелось.
На сем он отпустил меня, и я отправился прямо на поле, где стояли Ju-87. Вот-вот должна была начаться самая интересная глава моей службы в Африке.