— Извольте, — снисходительно бросил Шредер.
Взяв склянку, он сел на кровать и приложил к запястью двух пиявок с такой ловкостью, будто занимался этим всю жизнь.
Пришедший с лекарем господин, не снимая своего широкого плаща, положил на стол шляпу и продолговатый пакет. В пакете что-то звякнуло.
С чувством смутной тревоги Шредер отметил про себя, что незнакомец словно нарочно сел подальше от него у самого порога.
— Вообразите, дон Валерио утверждает, что знаком с вами, — заметил лекарь, тоже почему-то присаживаясь около двери.
— Вроде бы не имел чести, — ответил торговец, сидя на кровати и опустив расслабленные руки с присосавшимися к ним пиявками. — А что, Лугози, не идет ли с утра дождь? Я еще не выглядывал. Не дай Бог польет: у меня нынче дел по горло.
— Нет, дождя нет, — ответил лекарь мимоходом. — Дон Валерио говорит, что знаком с вами. Ему не терпелось снова увидеться.
— Я не имел чести встречаться с вами лично, — произнес Мелито противным глухим голосом, — но знаю о вас кое-что, о чем вы и не подозреваете.
— Мне, право, и невдомек, сударь, — равнодушно проронил Шредер.
— Три месяца назад, — продолжал Мелито. — Постарайтесь вспомнить, не проезжали ли вы три месяца назад на своей повозке вдоль Старой границы?
— Вполне возможно, — ответил Шредер. — Точно не вспомню.
— Хорошо, а не припомните, как вас занесло на повороте?
— В самом деле, — согласился Шредер, холодно глядя на незваного гостя.
— Одно колесо сошло с дороги, и лошадь не могла затащить повозку обратно в колею?
— Именно так. Но где были вы?
— Об этом потом, — усмехнулся Мелито и, подмигнув лекарю, добавил: — Вы слезли с повозки, но и тут не сумели вытянуть ее. Ведь так?
— Действительно. В тот день еще лило как из ведра.
— Не то слово, — подтвердил дон Валерио, довольный собой. — А пока вы там надрывались, не проходил ли мимо странного вида высокий мужчина со смуглым лицом?
— Что-то не припомню, — отмахнулся Шредер. — Извините, Лугози, долго мне еще сидеть с этими пиявками? Право, уже довольно. Они и так раздулись как жабы. Я ведь говорил, у меня сегодня много дел.
— Еще несколько минут! — взмолился лекарь. — Чуточку терпения, дорогой Шредер! Зато потом, вот увидите, вы почувствуете себя совсем иначе! Сейчас и десяти нет, у вас еще уйма времени!
— А не было ли у того смуглолицего нелепой шляпы наподобие цилиндра? — не унимался дон Валерио. — И не носил ли он что-то вроде колокольчика, который все время позванивал?
— Да, теперь вспомнил, — сказал Шредер. — И что из этого?
— Ничего особенного, — ответил Мелито. — Только то, что я уже видел вас и что у меня хорошая память. К сожалению, в тот день я стоял далеко, по ту сторону оврага, метрах в пятистах от вас. Я укрывался от дождя под деревом и все видел.
— Ну и кто же был тот человек? — резко спросил Шредер, давая понять, что если Мелито хочет что-то сообщить ему, то лучше говорить сразу.
— Откуда мне знать, ведь я видел его издалека. А как вы думаете?
— Какой-нибудь бродяга, — сказал торговец. — Мне он показался глухонемым. Когда я попросил его подойти и помочь, он заскулил, и я не разобрал ни единого слова.
— И пошли ему навстречу, но он попятился. Тогда вы взяли его за руку и заставили подтолкнуть повозку. Не так ли? Скажите честно.
— А что в этом такого? — всполошился Шредер. — Я не сделал ему ничего дурного. Наоборот, дал пару монет.
— Слышали? — шепнул Мелито лекарю, затем, громче, Шредеру: — Ничего, решительно ничего. Однако согласитесь, я все это видел.
— Не нужно волноваться, голубчик, — вмешался Лугози, видя, что лицо торговца принимает недоброе выражение. — Дражайший дон Валерио — большой охотник до всяких розыгрышей. Он просто хотел подивить вас.
Мелито повернулся в сторону лекаря, кивая в знак согласия. При этом движении полы его плаща разошлись. Шредер, все время следивший за ним, побледнел.
— Простите, дон Валерио, — сказал он менее непринужденно. — Вы носите пистолет. Мне кажется, вы могли бы оставить его внизу. Если не ошибаюсь, так принято в здешних краях.
— Черт подери! Тысячу извинений! — воскликнул Мелито, с досадой хлопнув себя ладонью по лбу. — Поймите меня правильно. Обычно я не ношу оружия, поэтому совсем о нем забыл. А как раз сегодня собирался прогуляться верхом по окрестностям.
Дон Валерио сокрушенно покачал головой. Говорил он как будто искренне. Однако пистолет оставил при себе.
— Скажите, — добавил он, — какое впечатление произвел на вас тот нищий?
— А какое он мог произвести впечатление? Нищий и есть нищий.
— Ну а та вещица, колокольчик, вы не задумывались, что бы это могло быть?
— Гм, — помедлил с ответом Шредер, чувствуя подвох. — Цыган, наверное. Зазывая людей, цыгане часто звонят в колокольчики.
— Цыган! — захохотал Мелито, точно сама эта мысль необыкновенно его позабавила. — Так вы приняли его за цыгана?
— В чем дело? — Шредер недовольно повернулся к Лугози. — Что означает сей допрос? Дорогой Лугози, эта история мне вовсе не по душе. Потрудитесь объяснить, что вам угодно?
— Прошу вас, не волнуйтесь. — Лугози явно смутился.
— Если с тем бродягой случилось несчастье и виноват во всем я, говорите прямо, — продолжал Шредер, повышая голос. — Говорите прямо, почтеннейшие! Не хотите ли вы сказать, что я его убил?
— При чем здесь — убил! — ухмыльнулся Мелито, чувствуя себя полным хозяином положения. — Что это вам взбрело в голову? Право, жаль, если я расстроил вас. Лугози предложил мне проведать кавалера Шредера. Позвольте, Шредера? Как же, помню такого, ответил я. Вот и славно, сказал Лугози, тогда зайдем к нему вместе: он будет рад. Весьма сожалею, если пришелся некстати…
Торговец почувствовал, что напрасно вспылил.
— Право же, я погорячился. Все это выглядело как допрос. Если что-то стряслось, говорите без церемоний.
— Видите ли, — осторожно начал лекарь, — кое-что действительно стряслось.
— Донос? — спросил Шредер уже увереннее, прикладывая к запястью пиявки, отскочившие во время недавней вспышки.
— Наверное, будет лучше, — произнес Лугози, обращаясь к дону Валерио, — если скажете вы.
— Хорошо, — согласился Мелито. — Итак, вы не знаете, кто помог вам вытащить повозку?
— Да нет же, клянусь, сколько можно повторять?!
— Я вам верю, — кивнул Мелито. — И спрашиваю об одном: догадываетесь ли вы, кто это мог быть?
— Не знаю, то ли цыган, то ли бродяга.
— Нет, не цыган. Может, он и был им — когда-то. Говоря яснее, это человек, который начинается на букву «п».
— На «п»? — повторил Шредер, роясь в памяти. Тень догадки мелькнула на его лице.
— Именно: начинается на «п», — подтвердил Мелито с лукавой улыбкой.
— Преступник? — озарился Шредер.
— Преступник! — рассмеялся дон Валерио. — Недурно, недурно! Вы были правы, Лугози: кавалер Шредер — большой шутник!
В этот момент за окном послышался шум дождя.
— Вынужден с вами проститься, — сказал Шредер, решительно отрывая от руки прилипшие пиявки. — Пошел дождь, значит, и мне пора, иначе ничего не успею.
— Начинается на «п», — настаивал Мелито. Он поднялся и что-то перебирал под широким плащом.
— Говорю вам, не знаю. Загадки — это не для меня. Если у вас есть что сказать — выкладывайте. Начинается на «п»? Может, проходимец? Знаете, из тех, что нанимаются в солдаты? — предположил Шредер с насмешкой.
Мелито и Лугози стояли друг возле друга, прислонившись спиной к двери. Ни один из них уже не улыбался.
— Не преступник и не проходимец, — медленно произнес Мелито. — Это был прокаженный.
Бледный как смерть торговец взглянул на них.
— Ну так что с того? Даже если и прокаженный?
— К несчастью, тот человек в самом деле был прокаженным, — сказал Лугози, боязливо прячась за спину дона Валерио. — Так же, как и вы теперь.
— Довольно! — заорал Шредер, сотрясаясь от гнева. — Вон отсюда! Такие шутки со мной не пройдут! Вон, оба!
Дон Валерио медленно извлек из-под плаща пистолет.
— Я — местный судья, дорогой Шредер. Будет лучше, если вы успокоитесь.
— Я вам покажу, с кем вы имеете дело! — кричал Шредер. — Что вам от меня нужно?!
Мелито испытующе посмотрел на Шредера, готовый предупредить возможное нападение.
— В этом пакете — ваш колокольчик, — ответил он. — Вы немедленно покинете постоялый двор и будете все время звонить в колокольчик до тех пор, пока не окажетесь за пределами Систо, а затем и королевства.
— Колокольчик? Я вам покажу колокольчик! — выкрикнул Шредер.
Крик застрял у него в горле. От ужасной мысли торговец похолодел. Шредер понял: накануне, во время осмотра, у Лугози возникло подозрение, и он не замедлил предупредить судью. Того самого судью, который случайно видел, как три месяца назад Шредер схватил за руку прокаженного. Теперь он, Шредер, был обречен. Вся эта история с пиявками нужна была только для отвода глаз.
— Я уйду и без ваших понуканий, канальи. Я вам покажу, я вам покажу…
— Надевайте куртку, — приказал Мелито. Его лицо светилось дьявольским удовольствием. — И вон отсюда!
— Дайте хоть вещи собрать, — пробормотал Шредер. Куда девалась его былая дерзость? — Можете не беспокоиться: соберусь и уйду.
— Ваши вещи будут сожжены, — процедил судья. — Вы возьмете только колокольчик.
— Как же так! — вскричал Шредер; до сих пор такой уверенный, теперь он умолял судью, как ребенок. — Моя одежда, мои деньги… Неужели ничего нельзя?
— Возьмете куртку и плащ. Остальное должно быть сожжено. О вашей повозке и лошади мы уже позаботились.
— Что вы хотите этим сказать?
— Повозка и лошадь преданы огню, как гласит закон, — ответил судья, наслаждаясь отчаянием торговца. — Не думаете же вы, что прокаженный будет разъезжать на собственной повозке? А ну, шевелись! — грубо прикрикнул он на Шредера. — Мне что с тобой — целый день волыниться? Выметайся, шелудивый пес!
Весь дрожа, толстый и неповоротливый, с отвисшей челюстью и отупевшим взглядом, под дулом пистолета Шредер вышел из комнаты.
— Колокольчик! — взревел Мелито так, что Шредера передернуло, и швырнул ему под ноги звякнувший пакет. — Вынь и надень на шею!
Вмиг постарев, Шредер нагнулся, подобрал пакет, торопливо развязал веревку и вытащил новенький медный колокольчик с точеной деревянной ручкой.
— На шею! — рявкнул Мелито. — Пошевеливайся, не то буду стрелять!
Руки Шредера тряслись, ему нелегко было выполнить приказание судьи. Все же торговец сумел накинуть на шею привязанный к ручке шнурок. Колокольчик повис у него на животе, позванивая при каждом шаге.
— Колокольчик в руку и чтобы звонил, черт подери! Смотри мне, боров! Ай да прокаженный! — не унимался Мелито.
Потрясенный этой отвратительной сценой, Лугози отпрянул в сторону.
Немощными шагами Шредер стал спускаться по лестнице. Голова его покачивалась, как у слабоумных бродяг. Пройдя две ступеньки, он обернулся, поискал взглядом лекаря и пристально посмотрел ему в глаза.
— Я не виноват, — забормотал Лугози. — Случилось несчастье, большое несчастье!
— Пошел, пошел! — Судья подгонял его как скотину. — Не забывай про колокольчик, тебе говорят! Люди должны знать о твоем приближении!
Шредер повернулся и зашагал вниз.
Через минуту он появился в дверях постоялого двора и медленно двинулся по площади. Люди расступались на его пути.
Площадь была широкая и длинная.
Шредер судорожно подергивал за колокольчик. Тот издавал чистый и радостный звук: дзинь-дзинь-дзинь!
9 СТАРЫЙ БОРОДАВОЧНИК © Перевод. И. Смагин, 2010
Давайте рассмотрим психологию старого бородавочника. По достижении определенного возраста этот африканский кабан склонен с презрением смотреть на превратности жизни. Семейные радости тускнеют, беспокойные и похотливые недоростки постоянно мешаются под ногами, не говоря уже о раздражающей надменности уже выросших подсвинков, которые убеждены, что весь мир и все самки — только для них.
Теперь он считает, что удалился от всех по собственному стихийному побуждению, ибо достиг высшей степени звериного величия; он хочет убедить себя, что счастлив. И все же посмотрите, как беспокойно бродит он по стерне, как время от времени принюхивается, охваченный внезапно нахлынувшими воспоминаниями, и как он нарушает гармонию и симметрию природы, которая все живые существа сотворила парами. Ты обольщаешься, старый бородавочник: на самом деле тебя выгнали вон из твоей патриархальной семьи, потому что у тебя появилось слишком много странностей и претензий; молодежь перестала сдерживаться, стала клыками отпихивать тебя в сторону, а самки не вмешивались — видно, и у них ты уже сидел в печенках.
И так продолжалось много дней, пока ты не был вынужден бросить их на произвол судьбы посреди Ибаданской равнины. Опускается вечер, и ты собираешься перекусить каким-нибудь засохшим тростником. А вокруг ничего нет, кроме пустынного плато, сухих термитников и загадочных черноватых конусов на поверхности земли. Далеко на юге, кажется, возвышаются горы, впрочем, может быть, это просто мираж, порожденный нашим желанием. Да он их и не видит, ведь глаза у бородавочников устроены не так, как у нас. Солнце заходит, и вепрь с удовлетворением наблюдает, как его тень с каждой минутой все удлиняется, а поскольку память у него короткая, он уже забыл, что вчера вечером было то же самое, и раздувается от гордости за свои внушительные размеры.
Нет, он нисколько не крупнее прочих особей, но в определенном смысле он великолепен, как одно из самых безобразных существ в мире. С возрастом у него выросли устрашающие клыки, поднялась мощная холка, покрытая желтой щетиной, а на морде вздулись четыре бородавки. Время превратило его в почти что сказочное чудище, потомка древних драконов. В нем воплотился дух дикой природы, старинные чары тьмы. И все же в безобразной голове бывают проблески света, а под шершавой шкурой бьется что-то вроде сердца.
И это сердце забилось, когда посреди пустыни появилось другое чудовище. Оно негромко урчало и приближалось как-то странно — не бегом и не ползком, а невиданным прежде способом. Оно очень велико, может, даже крупнее антилопы, но бородавочник не трогается с места и явно вынашивает враждебные намерения, невзирая на дурное предчувствие, шевельнувшееся в одинокой душе.
Наш автомобиль тоже остановился.
— Чего остановился? — говорю я своему спутнику. — Это же просто буйвол.
— Мне тоже сперва так показалось, — говорит он. — Но это бородавочник. Погоди, я выстрелю.
Урчание смолкло; чудовище, судя по всему, безжизненно. Однако старый бородавочник вдруг услышал сухой, зловещий треск, какой бывает при падении старого дерева или при обвалах, а вслед за этим почувствовал страшный удар.
— Молодец, черт побери, попал! — кричу я. — Гляди, как он в пыли катается!
И впрямь, сквозь чахлые заросли тростника видно, как зверь перекувырнулся и в бешенстве катается по земле.
— Куда там, — возражает мой товарищ. — Вон как улепетывает.
И правда, кабан убегает, хотя правая задняя нога у него перебита. Мелкой рысцой упрямо трусит он на восток, прочь от умирающего солнца, словно напуганный этим астральным пророчеством. А металлическое чудовище, вновь заурчав, пускается за ним в погоню, и настигнуть добычу ему мешают лишь кустики неживой травы, затрудняющие путь.
Теперь он один, и дело его гиблое. Ни с пустого неба, ни из неприступных термитников, ни откуда-либо еще помощь не придет. Перед ним рысцой бежит его собственная тень, уродливая и двуличная, правда, он уже не обращает на нее внимания; спесь, раздувавшая его лишь несколько минут назад, вместе с кровью вытекает из раны капля за каплей и рассеивается по пути.
Но вот, хотя и очень далеко, там, где смыкаются небо и земля, в медленно угасающем свете проступает темная полоса: это заросли колючих акаций и река. Там они все — он хорошо это знает, — весь патриархальный клан: жены, безжалостные недоростки, противные поросята. Да, может быть, даже не отдавая себе в том отчета, он все это время не упускал их из виду, разумеется, соблюдая дистанцию. Кому-нибудь это покажется смешным, но ему было приятно обнюхивать и узнавать свежие следы того или иного члена своего семейства: вот здесь, как видно, подрались, там вдоволь полакомились корнями, а мне не оставили ничего. Отверженный, надменный старик, он так и не сумел оторваться от них и жить в одиночку. И теперь единственная надежда на спасение так или иначе связана с ними.
Вторая пуля попала прямо в мякоть бедра. Солнце вскоре уйдет под землю; от слишком далекой реки надвигается мрачная бездна темноты. Мы видим из автомобиля, как рысца бородавочника становится тяжелой и вроде бы даже ленивой, как будто один инстинкт, а вовсе не жажда жизни все еще побуждает животное к бегству. К тому же пустыня кажется бесконечной, а темно-зеленая метка реки, вместо того чтобы приближаться, удаляется.
Я говорю товарищу:
— Смотри, он устал. Прибавь газу, до полной темноты осталось еще несколько минут.
И поскольку мы в состоянии продолжать движение (по нам ведь никто не стрелял из винтовки разрывными пулями), мы приближаемся, и бородавочник растет на глазах; теперь наконец можно разглядеть в деталях все его уродство: щетинистые уши, благородную холку. Он останавливается и буравит нас маленькими глазками. Он, должно быть, выдохся, или его пристыдил одинокий бог пустыни, преградив ему путь своим соляным скипетром.
Ствол уже прочертил линию прицела; на таком расстоянии едва ли возможно промахнуться; указательный палец упирается в плавную вогнутость спускового крючка. И пока из сумрачных пещер Востока не подоспели драконы ночи, мы увидели, как бородавочник медленно повернул морду к солнцу, от которого над горизонтом осталась лишь узкая пурпурная полоска. Вокруг царило беспредельное спокойствие, и будто сам собой возник образ усадьбы прошлого века в точно такой же час, с уже зажженными окнами, с доносящимися из них звуками музыки, с нечеткой женской фигуркой, испускающей томные вздохи, с избалованными легавыми, которые у парковой ограды рассказывают друг другу анекдоты о дворянах на охоте.