— Выходит, перекинулся? Ну, вали! Попомню я тебе это! Знай! Мать твою…
Он рывком бросил трубку на рычаг и с неожиданной улыбкой оглядел сбитых с толку, оцепеневших своих сотрудников. Потом сказал:
— Сегодня ночью они собираются ограбить магазин на Пушкинской. Вместе с Пановым. А мне он сказал, чтобы я не совался туда. Представляете?
В душном погребе их было шестеро, трое пришли вместе с Виктором, да у Гусиной Лапы в это время сидел еще один парень, щуплый, белобрысый, с мокрыми, толстыми губами. Федьку по дороге Длинный отпустил на работу. И сразу, как они пришли, появилась водка, несколько бутылок. Виктора тоже заставили пить.
В какой-то момент он вдруг поймал на себе изучающий, враждебный взгляд Гусиной Лапы и отчетливо понял: этот громадный, неуклюжий парень не верит ему, ни слову не верит, и в кепку не верит тоже. И пока он не поверит, Виктору отсюда живым не выбраться. Но выбраться — это только полдела, даже четверть. Выбраться — это значит упустить Гусиную Лапу и всю его шайку, а на совести у каждого здесь немало дел, в этом Виктор мог поклясться. Да, в такой переплет он еще никогда не попадал и никто из его товарищей, кажется, тоже.
Он заставлял себя пить отвратительную, теплую водку, закусывая толстыми ломтями колбасы, заставлял себя отвечать на скользкие, подковыристые вопросы, которые среди других, безобидных, подсовывали ему то и дело, и мучительно соображал, как ему поступить.
— Значит, к тетке приехал? — мельком спросил его Гусиная Лапа.
— Ага, — мотнул головой Виктор.
— Только адреса ее не помнит, — усмехнулся чернявый, набивая рот колбасой и, как всегда, глядя куда-то в сторону.
Виктор в ответ угрюмо буркнул:
— Помню. А говорить незачем. Я…
Но тут его перебил Длинный и стал со смехом рассказывать, как они вчера с третьим, молчаливым парнем, пришедшим сейчас с ними, ездили в Москву и обобрали двух пьяных. Рассказывал он с упоением, поминутно матерясь, и все вокруг весело загоготали.
В это время Виктор, используя возникшую передышку, напряженно пытался вспомнить все, что он знает об этом городе. А знал он так мало. Адрес горотдела милиции, имя начальника, его телефон. Вот, собственно, и все. Стоп! Надо вспомнить свой путь с Федькой к тому дому. Вот они сошли с моста над железнодорожными путями. Первая улица называлась… кажется, она называлась Вокзальная. Да, да, точно. Продуктовый магазин, фотоателье — такой жиденький павильончик. Что там еще было? Все. Больше он ничего не помнит. Потом они свернули в какой-то переулок вдоль зеленого глухого забора и вышли на другую улицу. Она называлась… он же нарочно прочел табличку на каком-то доме, ржавую, изогнутую табличку… а-а, Пушкинская. Они долго шли по ней. Потом…
В этот момент ему снова плеснули водку, заставили выпить. И Гусиная Лапа, рукавом вытирая рот, спросил все так же равнодушно, как бы между прочим:
— Кепочку-то возле своего дома подобрал?
— Ага, — ответил Виктор.
— Знаю я тот переулочек, — мечтательно произнес Гусиная Лапа. — Шпаны живет дай бог. Кого из ребят знаешь там, а?
Виктор понимал: попробуй он только не ответить хоть на один такой вот, казалось бы, безобидный вопрос — и все, конец тогда, не уйти уже. И на Глеба рассчитывать не приходится, провели Глеба.
Он ответил медленно, словно вспоминая, решив назвать только одно знакомое Гусиной Лапе имя, но все же назвать.
— Митька Блохин… Сашка Калинин… Сашка Рушанцев…
— А-а, Меченый? — оживился Гусиная Лапа.
— Кажись, да.
— А дружка его знаешь?
— Это какого же?
— Дружка его закадычного не знаешь? — глаза Гусиной Лапы словно буравили сейчас Виктора.
Он знал дружка Сашки Рушанцева. Это был Генка Фирсов, тот самый Генка, который пропал. Виктор побоялся его назвать. Но сейчас… почему допытывается о нем Гусиная Лапа? Или это случайно?
— Ходит он с одним… — неопределенно ответил Виктор.
— Это с кем же?
Все туже, туже петля вопросов, все опаснее. Как вырваться из нее? Что отвечать? А отвечать надо…
— Да с одним, — безразличным тоном произнес Виктор. — Как его? Генка, что ли…
— Давно их видел-то?
— Дня три назад.
— Та-ак… — загадочно протянул Гусиная Лапа.
Но тут вдруг заговорил тот белобрысый парень, который был у него, когда пришли Виктор с другими.
— А мы вчера на катке, ох, давали…
И снова в сторону ушел разговор, и опять пили водку, и опять Виктор пытался сосредоточиться, пытался что-то придумать, чтобы разорвать, наконец, кольцо вокруг себя. А в голове у него вдруг возник какой-то легкий туман, голова чуть заметно кружилась. «Пьянею», — холодея, подумал Виктор. Скорее, скорее, иначе будет поздно. Что же придумать?.. Да! Он же вспоминал свой путь. Итак, они шли по Пушкинской. Там он заметил… К черту! Сейчас уже некогда вспоминать. Сейчас надо придумать, как вырваться отсюда. Если он останется жив, то в конце концов доберется до Гусиной Лапы. А вот если они его тут кончат? Кому это надо? Нет, следует что-то придумать. Нельзя же так глупо погибнуть!.. Значит, они шли по Пушкинской. Там он заметил… Что-то он там заметил… Мысли угрожающе путались.
Виктор с усилием потер лоб, потом торопливо сунул руку в карман за сигаретами. Не доске, заменяющей стол, лежала пачка сигарет, и Виктор до сих пор курил их. А тут он полез за своими.
— Глянь, какие курит, а? Глянь! — воскликнул белобрысый парень, прерывая свой рассказ о катке.
Виктор держал в руке дорогую пачку иностранных сигарет, недавно появившихся в Москве. И только при этом возгласе он понял, какую непоправимую ошибку сейчас совершил.
— Интере-есно, — процедил Длинный. — Чего у него еще там есть?
Сейчас все глядели на Виктора, глядели враждебно и зло. Сейчас он был один против всех, он сразу стал чужой, стал врагом. Стоило только кинуться на него кому-нибудь одному, и сразу ринутся все, вся стая. Вот чернявый сунул руку в карман, и тот молчаливый парень тоже, а белобрысый внезапно подался назад, к выходу, кривя в ухмылке толстые, мокрые губы, он отрезал Виктору путь к отступлению, это так ясно. Длинный уже привстал. Начнет он, сейчас…
В эту последнюю секунду, которая, казалось, отделяла его от смерти, Виктор вдруг вспомнил, что он заметил на Пушкинской и почему он это заметил.
И тогда он встал, выпрямился, нагло и презрительно, как каких-то шавок, оглядел окружавших его парней, и те на миг замерли от неожиданности, от этого внезапного превращения его.
Не давая им опомниться, Виктор на их собачьем, жаргонном языке выдал им такое, от чего вытаращил глаза даже Длинный и тяжело засопел сбитый с толку Гусиная Лапа.
А Виктор, чувствуя, как дрожит в нем и вот-вот порвется какая-то тонкая, напряженная струна, с накипающим, злым отчаянием играл свою новую, страшную роль, еще час назад показавшуюся бы ему невероятной. Никогда в жизни не поверил бы Виктор, что он способен сыграть ее, что способен вот так, уверенно, свободно, как свои собственные, произносить эти отвратительные слова, наконец, что способен будет вообще придумать такое. Но по лицам окружающих понял, что сыграл.
Сколько назвал он городов и мест заключений, имен и кличек, потайных адресов, громких, «знаменитых» или известных только немногим самым отъявленным, самым отпетым. И под конец с угрозой и насмешкой ошарашил всех внезапным вопросом:
— Ну, кто тут сегодня ночью берет мой магазин на Пушкинской? Какая падаль задумала соваться туда? Ну!
И по тому, как дрогнуло что-то в лице у чернявого, как забегали глаза, Виктор понял — он! Этот парень был для него сейчас самым опасным после главаря, он был умнее и хитрее других.
— Без меня тут никто ничего не берет, — хрипло произнес Гусиная Лапа.
— Никто, говоришь? — насмешливо переспросил Виктор.
Он придвинулся к чернявому и вдруг коротким, косым ударом с силой резанул его в лицо. Тот вскрикнул, попытался подняться, но Виктор ударом ноги повалил его на пол. Он знал: с волками надо вести себя по-волчьи.
Никто не шевельнулся, никто не пришел на помощь. Для всех это было привычно, было как надо: хозяин расправлялся с сявкой, чтоб не стоял на дороге, только и всего. Значит, это хозяин. И никто не осмелился спросить, откуда он все узнал: и про магазин и про чернявого, но поняли: все точно, так и есть. И Виктор больше ничего не сказал. Так требовал закон, которому он сейчас следовал. Но перед глазами у него стоял тот беззащитный промтоварный магазин с почти уже отбитой боковой ставней, с перерезанной у самой земли, за водосточной трубой, сигнальной проводкой, и единственный, но тоже уже разбитый уличный фонарь невдалеке, и еще другие неоспоримые приметы готовящегося преступления.
Виктор повернулся к Гусиной Лапе и резко, властно сказал:
Виктор повернулся к Гусиной Лапе и резко, властно сказал:
— Я одних тут отошью, раз такое дело. Со мной сегодня пойдешь ты, вон Длинный и этот, — он небрежно кивнул на чернявого. — И все. Остальные чтоб сгинули до утра.
— Не могу я, — хмуро возразил Гусиная Лапа. Виктор насмешливо посмотрел на него.
— Смотаться надумал? Успеешь.
— Откуда взял?
Растерянность мелькнула на толстом, будто сонном лице Гусиной Лапы.
— А ты следи больше, — зло ответил Виктор. — Федька, пока шли, трепанул. И это тоже, — он подбросил в руке кепку. — Хорошо, ее мне приволокли. А я-то думал, солидный вор у пацанов завелся. Э-эх, дерьмо.
Гусиная Лапа побагровел, но смолчал.
— И куда ты пустой побежишь? — все так же насмешливо продолжал Виктор. — Вот возьмем магазинчик, тогда вали, — он вдруг почувствовал, что нельзя перетягивать струну, и уже другим, доверительным тоном закончил: — А вообще ты мужик деловой. Может, вместе куда подадимся? В Москву мне вертаться нельзя. Кругом паленым запахло. Одного пацана твоего замели, слыхал?
Гусиная Лапа кивнул в ответ:
— Ага.
— То-то и оно, — Виктор огляделся и грубо приказал Длинному — А ну, наливай! По последней. На дело идем.
Все оживились. Забулькала в стаканы водка. Руки потянулись к колбасе, хлебу, лежавшим на доске. Когда выпили, Виктор сказал:
— А теперь надо дружка упредить. Чтоб не совался. Где близко телефончик-то есть?
— Тут он, за углом, — живо отозвался Длинный, чувствуя себя чем-то вроде адъютанта при новом вожаке.
— Проводишь.
— Мне, что ль, тоже пойти, — лениво произнес Гусиная Лапа. — Дыхнуть охота. А насчет того, кто на дело пойдет, после решим. Тут кой-чего обмозговать требуется.
Виктор подумал: «Еще одна проверка, последняя, надо полагать. Ну что ж». И кивнул головой.
— Ладно. Потопали пока что.
Взгляды их на мгновение встретились, и Виктор понял: нет, не последняя это проверка, совсем не последняя. И успокаиваться ему еще, ой, как рано. Это волк травленый. Самое главное еще впереди.
Пока окончательно не стемнело, Устинов вместе с группой сотрудников внимательно обследовали магазин на Пушкинской улице и все подходы к нему. Уже первый, самый беглый осмотр выявил все те признаки готовящегося преступления, которые заметил и Панов. Но Устинову и его товарищам этого было мало.
План операции предусматривал задержание преступников еще на самых дальних подступах к магазину. Для этого требовалось знать многое. Сколько человек пойдет на преступление? Как пойдут — все вместе или разбившись, в последнем случае — где встретятся? Какими путями подойдут к самому магазину? Будет ли у них оружие, какое, у кого именно? Наконец каков у них план самого ограбления?
На большинство вопросов ответов не было и не могло быть. Поэтому необходимо было предусмотреть все варианты, все возможные случайности. Но кое-что было или могло стать известно.
Прежде всего был известен главарь — опасный и опытный преступник, прекрасно знающий, что ему грозит в случае задержания, и способный поэтому на все. Можно было предположить, что и его шайка состоит из таких же отпетых головорезов. А раз так, то нельзя было и сомневаться в наличии оружия у них, в том числе, вполне вероятно, и огнестрельного, а также и в том, что они в любой момент пустят его в ход.
Кроме того, следовало, тщательно изучив обстановку на месте, попытаться разгадать сам план ограбления и в связи с этим определить наиболее вероятные пути подхода преступников. Вот это и было поручено Глебу Устинову и его товарищам. Причем работу предстояло сделать быстро, незаметно и точно. От этого во многом зависел весь успех замысла, покой живущих вокруг людей, жизнь и безопасность сотрудников, участвующих в операции, да и целость самих преступников, между прочим.
Устинов и другие сотрудники из его группы поодиночке побывали в магазине, с безразличным видом обошли его вокруг, обследовали все примыкавшие к нему участки, соседние улицы и переулки. Тут же был составлен подробный план всего района с указанием расстояний в шагах до каждого поворота, дома, забора и калитки или ворот в нем. На плане пометили удобные места для наблюдения, для групп перехвата, для оперативных машин и проводников с розыскными собаками, а также наиболее выгодные и скрытые пути для маневрирования и связи, хотя последняя должна была осуществляться главным образом с помощью радио.
Глеб надеялся, что до начала операции удастся хоть часа два отдохнуть. Так ему и приказал начальник горотдела, оставив его на диване в своем кабинете, даже погасив свет.
— Небось с пяти утра на ногах. Так что изволь вздремнуть, — ворчливо сказал он. — Ты мне такой замотанный на операции не нужен.
Глеб долго лежал в темноте с открытыми глазами, прислушиваясь к голосам в коридоре, к шуму машин на улице и далеким паровозным гудкам, тоскливым и тревожным. Какой там сон! Нервы были натянуты до предела. О чем бы он ни думал, мысли неизменно возвращались к Панову. Главная опасность угрожает этой ночью ему. Чуть он замешкайся, не сориентируйся вовремя, и преступники в первую очередь разделаются с ним. Глеб только сейчас с какой-то необыкновенной ясностью вдруг понял, как дорог ему этот Витька Панов, дороже, кажется, всех на свете. И про себя он твердо решил: что бы там ни было, но прежде всего Панов.
Стараясь унять нетерпеливую нервную дрожь, он беспокойно ворочался с боку на бок на жестком диване, и пружины под ним жалобно скрежетали.
…Операция началась точно в назначенный час. Во дворе горотдела заурчали моторы машин и мотоциклов, замелькали люди в штатском, молча выскочили из своих клеток собаки и, строго держась возле правой ноги хозяина, кося на него тревожно глазами, протрусили через двор к открытым дверцам машин. Из подъезда на улицу поодиночке, по двое выходили сотрудники и исчезали в потоке прохожих.
Посторонний человек, окажись он в этот момент возле горотдела милиции, ничего бы, однако, не заметил особенного. Все, казалось, было, как всегда. Пожалуй, только на этот раз больше людей выходило из горотдела, чем входило, но на это уж никто бы не обратил внимания.
Спустя час Глеб Устинов в составе одной из групп перехвата занял назначенное им место за глухими, высокими, сейчас чуть приоткрытыми воротами на незнакомой ему пустынной улице.
Снаружи остался только один сотрудник. По виду невзрачный, подвыпивший человек, неряшливо, как все пьяные, одетый, он тяжело привалился к воротам и даже неразборчиво бормотал что-то словно спросонья, когда кто-нибудь шел мимо.
Остальные стояли за воротами, в темном, безлюдном дворе, курили, пряча сигареты в рукав, и только шепотом переговаривались между собой.
Постепенно затихал, погружался в сон город. Все реже проезжали по улицам машины и скрипел снег под ногами прохожих. В морозном, неподвижном воздухе явственно слышны стали звуки, далекие, днем совсем незаметные. Со стороны вокзала доносились необычно громкие гудки и даже пыхтенье паровозов, откуда-то из-за города бессонно и дробно прозвучали, будто совсем рядом, вагоны поезда, потом другого, на какой-то дальней улице пронеслась машина. И снова тишина, густая, вязкая, опутывала все вокруг.
Глеб нетерпеливо поглядывал на светящийся циферблат своих часов. Невозможно тягуче ползло время. Маленькая стрелка словно приклеилась и упрямо не желала переваливать через полуночь.
Группа расположилась на главном, наиболее вероятном направлении. В то же время она могла первой прийти на поддержку остальным группам, если преступники изберут другой маршрут.
Один из сотрудников не отрывался от наушников рации, висевшей у него на груди, и шепотом повторял получаемые сообщения:
— Два человека следуют по улице Красина… ошибка… трое вышли из ворот номер сорок один на Пушкинской, стоят у ворот. Ошибка… Внимание! Я седьмой. Компания рядом, две девушки, шум, начинается ссора. Прошу патруль… Внимание! Я девятый. Четыре человека идут по Вокзальной, свернули в Зеленый переулок, передаю наблюдение… Я третий. Принял наблюдение. Приметы не сходятся. Ошибка… Внимание. Я…
Все не то! Хотя стрелка часов, оказывается, уже давно перешла за полночь.
Устинов выглянул за ворота. Длинная заснеженная улица пустынна, темные силуэты ближайших домиков с погашенными окнами еле различимы на фоне серого неба. Одиноко свистел ветер, гнал, крутил поземку. Тревожная, настороженная тишина висела в морозном воздухе.
Все молча курили сигарету за сигаретой, пытаясь согреться, приплясывали на месте, толкали друг друга плечом. Холод пробирался под пальто, под пиджак, ледяными струйками растекался по телу, стыли ноги.
— Внимание! Я четвертый, — снова донесся до Устинова голос сотрудника, стоявшего рядом. — Два человека вышли на Соколиную улицу… приближаются…