– Во-вторых, вернувшись в Багдад, я буду отныне иметь право жить и передвигаться только в пределах «Зеленой зоны». В-третьих, если о зверствах не писать, они как бы сами собой «перестают происходить», как только погибает их последний свидетель. Вот этого я как раз и не могу вынести. Когда о массовых расстрелах, бомбардировках и прочих ужасах пишут, то в памяти мировой общественности все-таки остается пусть крошечная, но зарубка. И кто-то где-то в какой-то момент, получив возможность узнать, что происходит, начинает действовать. Возможно, начинает. Но по крайней мере информация уже уйдет в массы.
– Так ты, значит, как бы ведешь летопись событий во имя будущего? – спросила Рут.
– Спасибо, Рут, это хорошо сказано. Я, пожалуй, соглашусь с этим и даже приму на вооружение. – Я снова потер усталые глаза.
– А ты не будешь по всему этому скучать? – спросил Брендан. – Ну, после июля?
– После июня! – весело поправила его Холли.
Надеюсь, никто не заметил, как я вздрогнул и внутренне скорчился.
– Когда это наконец произойдет, – сказал я Брендану, – я непременно опишу тебе свои ощущения.
– А ты уже присмотрел себе какое-нибудь приличное местечко? – спросил Дэйв.
– Ну, конечно, пап! – сказала Холли. – У Эда имеется далеко не одна запасная тетива для лука. Возможно, он станет работать в какой-нибудь газете или на Би-би-си, да и Интернет сейчас просто невероятными темпами завоевывает новостное пространство. Один из бывших издателей Эда, например, преподает в Лондонском университете.
– Ну, по-моему, было бы просто великолепно, если бы ты, Эд, навсегда осел в Лондоне, – сказала Кэт. – Мы действительно очень беспокоимся, когда ты уезжаешь. Я видела фотографии из Фаллуджи… и эти тела, которые они развесили на мосту… Чудовищно! И отвратительно! А я-то считала, что американцы еще несколько месяцев назад победили! А иракцы искренне ненавидят Саддама, потому что он – чудовище…
– Да, Кэт, Ирак оказался куда сложнее, чем это представлялось нашим великим Хозяевам войны[127]. Чем они хотели себе это представить.
Дэйв хлопнул в ладоши:
– Ну, что-то наша беседа зашла куда-то совсем не туда! Давайте-ка вернемся к более серьезным проблемам: Пит сегодня вечером устраивает мальчишник, что ты на это скажешь, Эд? Кэт сказала, что с удовольствием посидит с Аоифе[128], так что никаких извинений мы от тебя не примем.
– Там будет еще несколько моих приятелей с работы, – сказал Пит. – Встречаемся в «Cricketers»[129], – это очень симпатичный паб и совсем рядом, за углом, а потом…
– Я бы предпочла остаться в блаженном неведении относительно того, что будет «потом», – быстро вставила Шэрон.
– О, разумеется, – сказал Брендан. – Ведь сами наши милые цыпочки наверняка собираются весь вечер играть в «Скраббл». – И он сценическим шепотом, как великую тайну, поведал мне: – Представляешь: они сперва отравятся смотреть мужской стриптиз в «Королевском павильоне»[130], а потом завалятся в какую-нибудь берлогу на пристани.
Рут игриво шлепнула его по руке:
– Ты клеветник, Брендан Сайкс!
– Абсолютно точно, – сказала Холли. – Разве можно застать таких респектабельных дам, как мы, где-то вдали от доски для «Скраббла»?
– Напомни мне, чем вы на самом-то деле собираетесь заниматься, – сказал Дэйв.
– Умеренной дегустацией вин, – ответила Шэрон, – в баре, которым владеет один из самых старых друзей Пита.
– Значит, сеанс дегустации вин? – хмыкнул Брендан. – А у нас в Грейвзенде пьянку так пьянкой и называют. Так как ты насчет мальчишника, Эд?
Холли ободряющее мне покивала, но я бы предпочел прямо сейчас начать доказывать, какой я замечательный отец, пока Холли еще не перестала со мной разговаривать.
– Не обижайся, Пит, но я, пожалуй, воздержусь. Мне скоро снова вылетать на свою каторжную службу и хочется провести какое-то время с Аоифе. Даже если она будет крепко спать. Тогда, кстати, и Кэт не пропустит сеанса дегустации вин.
– Эд, милый, я совсем не против посидеть с девочкой, – сказала Кэт. – И пить мне вредно, мне надо следить за давлением.
– Нет, правда, Кэт. – Я допил скотч и наконец-то с наслаждением почувствовал, что пьянею. – Лучше вы в таком случае уделите больше внимания своим родственникам из Корка, а я с удовольствием пораньше завалюсь спать, иначе сегодня в церкви буду без конца зевать. То есть завтра, конечно. Господи, видите, что я несу?
– Ну, ладно, – сказала Кэт. – Если ты действительно уверен…
– Совершенно уверен, – сказал я ей, потирая дергающийся глаз.
– Не три глаза, Эд, – сказала Холли. – Только хуже сделаешь.
* * *Было одиннадцать вечера, и вокруг стояла полная тишина. Олив Сан опять потребовала, чтобы я как можно скорее вылетел обратно, самое позднее – в четверг, и теперь мне предстояло сообщить об этом Холли. Желательно прямо сегодня вечером – иначе она так и будет строить планы на всю следующую неделю, которую мы наконец чудесно проведем все втроем. В Фаллудже сейчас было сосредоточено невероятное количество американской морской пехоты – больше, чем во время сражения за город Хюэ во Вьетнаме, – а я торчал здесь, на побережье Сассекса. Узнав о моем скором отъезде, Холли, скорее всего, разнесет весь этот проклятый отель вдребезги, но уж лучше сразу сказать и покончить с этим. Ничего, ей так или иначе придется взять себя в руки, потому что завтра свадьба ее сестры. Аоифе крепко спала на узкой кроватке в уголке нашего гостиничного номера. Я добрался до отеля довольно поздно, когда она уже легла, так что даже поздороваться с дочерью не успел, но, как известно, Первое Правило Родителей – никогда не будите мирно спящее дитя. Интересно, подумал я, а как спится сегодня дочерям Насера, когда вокруг лают собаки и трещат выстрелы, а внизу стучат ногами в дверь морские пехотинцы? Я включил телевизор, убрав звук; на плоском экране возникли кадры Си-эн-эн: морпехи под огнем пробираются по крышам Фаллуджи. Я все это видел собственными глазами раз пять, а может, и больше, однако ничего нового в этом новостном блоке даже самые маститые журналисты показать не смогли; надо было ждать новых сообщений, когда, уже через несколько часов, в Ираке наступит утро. Четверть часа назад Холли прислала эсэмэс, сообщив, что скоро вернется в гостиницу, поскольку девичник уже почти закончился. Впрочем, это «скоро» могло означать все что угодно, особенно после посещения винного бара. Я выключил телевизор, доказывая самому себе, что вовсе не подсел на войну, и подошел к окну. Брайтонский пирс весь так и светился огнями, точно «Волшебная страна» пятничным вечером; на ярмарочной площади бумкала поп-музыка. Сегодня выдался вполне теплый весенний вечер – по английским меркам, разумеется, – и рестораны и бары на набережной были полны. Держась за руки, прогуливались парочки. Дребезжали ночные автобусы. И, как ни странно, уличное движение вполне подчинялось правилам, а мое появление ничуть не нарушило порядок в мирном и успешно функционирующем обществе. Но я отлично понимал: да, я буду наслаждаться этим порядком несколько дней, может быть, даже недель, но уже через пару месяцев здешняя хорошо организованная жизнь приобретет для меня вкус выдохшегося безалкогольного пива. Нет, нельзя сказать, будто я подсел на войну, как выразился Брендан, будто меня неудержимо тянет в зону военных действий. Это было бы столь же нелепо, как обвинять Дэвида Бэкхема в том, что его неудержимо тянет на футбольное поле. Просто футбол для Бэкхема – это его искусство и ремесло, а репортажи из «горячих точек» – это мое искусство и ремесло. Жаль, что я не сумел сформулировать эту мысль именно так, когда беседовал с кланом Сайксов.
Аоифе засмеялась во сне, потом вдруг громко застонала, и я подошел к ней.
– Что ты, Аоифе? Все хорошо, милая, спи, это тебе просто приснилось.
Аоифе, не открывая глаз, пожаловалась: «Нет, глупый! Это все та же уродина номер один!» Неожиданно глаза ее распахнулись, как у куклы в фильме ужасов: «А потом, – снова заговорила она, – мы поедем в Брайтон и будем жить в гостинице, потому что тетя Шэрон и дядя Пит женятся. И там мы увидимся с тобой, папочка, а я буду подружкой невесты».
Я, стараясь не смеяться, ласково пригладил растрепавшиеся волосы Аоифе, убрал их со лба и сказал тихонько:
– Да, дорогая, только мы все уже в этой гостинице, в Брайтоне, а ты поскорей снова засыпай и спи спокойно, потому что утром я тоже буду здесь и нам предстоит просто замечательный день.
– Это хорошо, – пробормотала Аоифе, соскальзывая в сон…
…и вот она уже снова уснула. Я прикрыл дочку одеялом – она была в пижаме «Мой маленький пони» – и поцеловал ее в лоб, вспоминая ту неделю 1997 года, когда мы с Холли сотворили эту, уже не такую маленькую, форму жизни. В ночном небе светилась комета Хейла – Боппа, а в Сан-Диего тридцать девять последователей культа Врат Господних совершили массовое самоубийство, чтобы их души смогли подобрать какие-то НЛО, летящие в хвосте кометы, и переправить на более высокий уровень сознания. Я снял коттедж в Нортумбрии, и мы собирались поехать автостопом вдоль Римского вала[131], но так получилось, что поездка автостопом в ту неделю оказалась для нас не самой главной. И вот теперь – пожалуйста! Вы только на нее посмотрите! А интересно, как она меня воспринимает? Как колючего бородатого великана, который загадочным образом то появляется в ее жизни, то снова исчезает; возможно, ее восприятие не так уж сильно отличается от моего собственного детского восприятия отца, но разница в том, что я вынужден часто расставаться со своим любимым ребенком, потому что все время уезжаю в командировки, а мой папаша меня почти не видел, потому что постоянно сидел то в одной тюрьме, то в другой. Интересно, как он воспринимал меня, когда мне было шесть лет? Мне вообще очень многое хотелось бы узнать. Сотни разных вещей. Когда умирает кто-то из родителей, то и заветный шкаф с выдвижными ящичками, полный всевозможных записей, фотографий и прочих замечательных вещей, тоже перестает существовать. Раньше я и представить себе не мог, до чего мне когда-нибудь захочется заглянуть в такой шкаф.
– Интересно, как Холли, когда вернется, отнесется к тому, чтобы заняться сексом?
Услышав, как в двери поворачивается ключ Холли, я сразу почувствовал себя чуточку виноватым.
Но это крошечное чувство вины нельзя было и сравнить с тем, которое она вскоре заставила меня испытать.
У Холли что-то не открывался замок, и я, подойдя к двери, набросил цепочку, чуть приоткрыл дверь и сказал голосом Майкла Кейна:
– Извините, дорогая, но я эротический массаж не заказывал. Попробуйте постучаться в соседнюю дверь.
– Впусти меня немедленно, – сладким шепотом потребовала Холли, – иначе я тебе мозги вышибу.
– Ну нет, дорогуша, этого я тоже не заказывал. Попробуйте…
Она начала злиться и довольно громко заявила:
– Брубек, мне нужно в сортир!
– О, тогда так и быть. – Я быстро снял цепочку и отошел в сторону, пропуская ее. – Хотя ты явилась домой, так наклюкавшись, что даже дверь собственным ключом открыть не способна, грязная пьянчужка!
– В этой гостинице какие-то идиотские антивандальные замки. Нужно иметь докторскую степень, чтобы открыть эту чертову штуковину. – Холли ворвалась в номер и ринулась в туалет, мимоходом глянув на спящую Аоифе и бросив мне через плечо: – Между прочим, я выпила всего несколько бокалов вина. Вспомни: там ведь и мама была.
– Это так, но я что-то не помню, чтобы Кэт Сайкс когда-нибудь требовалось надевать памперсы для похода на «дегустацию вин».
Холли закрылась в ванной и спросила из-за двери:
– У Аоифе все в порядке?
– Да. Проснулась буквально на секунду, но в целом даже ни разу не пискнула.
– Это хорошо. Она была настолько возбуждена, пока мы ехали в поезде, что я боялась, как бы она не вздумала всю ночь на потолке танцевать.
Холли спустила воду в унитазе, заглушая все прочие звуки, и я снова отошел к окну. Веселье на дальнем конце пирса вроде понемногу затухало. Какая чудесная ночь! Хотя ее, разумеется, испортит мое известие о необходимости продлить командировку в Ирак еще на полгода, как того требуют мои нынешние работодатели из «Spyglass».
Холли открыла дверь в ванную; она сушила руки, глядела на меня и улыбалась.
– Как ты провел свой «тихий вечерок» в гостиничном номере? Дремал, писал?
Волосы она зачесала наверх; на ней было облегающее черное платье с глубоким вырезом; на шее – ожерелье из черных и голубых камней. «Как жаль, что она теперь крайне редко так выглядит», – подумал я.
– Я думал. И в голове у меня вертелись всякие непристойные мысли насчет нашей любимой мамочки Холли. Могу я помочь вам выбраться из этого платья, очаровательная мисс Сайкс?
– Спокойно, мальчик. – Она беспокойно оглянулась на Аоифе. – Как ты, возможно, уже заметил, мы спим в одной комнате с дочерью.
Я зашел с другой стороны:
– Но я могу действовать по самому тихому сценарию.
– Не сегодня, мой пылкий Ромео. У меня «эти дела».
Да, дела, дела. В последние шесть месяцев я слишком редко бывал дома, чтобы точно помнить, когда у Холли «критические дни».
– В таком случае мне, пожалуй, придется ограничиться страстными поцелуями.
– Боюсь, что так, приятель.
Мы поцеловались, но отнюдь не так страстно, как было заявлено, и Холли оказалась вовсе не так уж пьяна, хотя я отчасти все же на это надеялся. Господи, когда это Холли перестала перед поцелуем приоткрывать губы? Сейчас у меня было ощущение, словно я целую застегнутую молнию. Я вспомнил афоризм Биг Мака: чтобы заняться сексом, женщине необходимо почувствовать, что ее любят; а мужчине, чтобы почувствовать, что его любят, нужно заняться сексом. Я-то придерживался своей половины сделки – во всяком случае, мне так казалось, – а вот Холли в последнее время вела себя так, словно ей не тридцать пять, а все сорок пять или даже пятьдесят пять. Конечно, жаловаться нельзя, иначе она сочтет, что я оказываю на нее давление. А ведь когда-то мы с Холли могли разговаривать о чем угодно, то есть абсолютно обо всем, но теперь количество запретных тем и территорий существенно увеличилось. И это вынуждало меня… Нет, печальным выглядеть мне тоже не полагалось, потому что тогда я «становился похож на мальчика, который дуется, потому что не получил мешочек со сластями, который, с его точки зрения, он вполне заслужил». Я никогда не вел себя нечестно по отношению к Холли – никогда! – хотя Багдад, конечно, отнюдь не рассадник доступного секса; но иной раз меня просто угнетало, что мне, тридцатипятилетнему здоровому мужику, без конца приходилось все «брать в свои руки». Хотя, например, одна датская фотожурналистка, с которой мы в прошлом году общались в Таджикистане, была очень даже не прочь приятно провести со мной время, но меня слишком беспокоила мысль, как я буду чувствовать себя, когда такси доставит меня на Стоук-Невингтон, и Аоифе выбежит мне навстречу с радостным воплем: «Папочка-а-а приехал!»
Холли снова ушла в ванную. На этот раз дверь она оставила открытой. Смывая макияж, она как бы между прочим спросила:
– Ну что, ты собираешься мне все рассказать или нет?
Весь подобравшись, я осторожно присел на краешек двуспальной кровати и сделал вид, что не понял:
– Что «все»? Что ты хочешь, чтобы я тебе рассказал?
Она протерла ваткой под глазами.
– Ну, я пока еще не знаю.
– А почему ты решила, что мне есть… что тебе рассказать?
– Не знаю, Брубек. Должно быть, просто женская интуиция сработала.
Я в такие штуки не особенно верил, но Холли, пожалуй, и впрямь обладала недюжинной интуицией.
– Олив просила меня остаться в Багдаде до декабря.
Холли на секунду замерла; потом уронила ватку и повернулась ко мне:
– Но ты же сказал ей, что в июне уходишь.
– Да. Сказал. Но теперь она просит меня передумать и остаться.
– Но ведь ты и мне уже сказал, что в июне уходишь. Мне и Аоифе.
– Я обещал ей перезвонить в понедельник. После того как обсужу ее просьбу с тобой.
У Холли был такой вид, будто я ее предал. Или она поймала меня за загрузкой порнофильма.
– Мы же договорились, Брубек! Что это будет твое самое-самое последнее продление!
– Речь идет всего лишь о каких-то шести месяцах.
– Ой, ради бога! Ты и в прошлый раз говорил то же самое.
– Конечно, но поскольку я получил премию Шихан-Дауэр, то мне…
– А также в позапрошлый раз. «Всего каких-то полгода, и я уволюсь».
– Благодаря этим деньгам, Холл, мы сможем заплатить за колледж для Аоифе на целый год вперед.
– Аоифе предпочла бы иметь живого отца, а не возможность расплатиться с долгами!
– Зачем же так… гиперболизировать! – В наши дни нельзя так просто назвать рассерженную женщину «истеричкой»: это считается сексизмом. – Не зацикливайся ты на этом ради бога.
– По-моему, то же самое и Дэниел Пирл сказал своей девушке, вылетая в Пакистан: «Ну что ты гиперболизируешь!» Так ведь?
– Знаешь, это просто бестактно. И совершенно неправильно. И потом, Пакистан – не Ирак.
Холли опустила крышку унитаза, уселась сверху; теперь наши с ней глаза оказались на одном уровне.
– Меня каждый раз просто тошнит от страха, когда я слышу по радио слова «Ирак» и «Багдад». Меня тошнит от бесконечных бессонных ночей. Меня тошнит от необходимости постоянно скрывать свой страх от Аоифе. Фантастика! Ты – востребованный, получивший массу премий журналист, но у тебя есть шестилетняя дочка, которая хочет, чтобы ей помогли научиться ездить на обыкновенном двухколесном велосипеде без вспомогательных колесиков. А еще она хочет постоянно слышать твой голос, а не какие-то прерывающиеся, еле слышные восклицания раз в два-три дня и не дольше одной минуты – это еще если спутниковый телефон будет работать! Мне, во всяком случае, этого недостаточно! Ты действительно подсел на войну. Брендан прав.
– Ничего я не подсел! Я просто журналист, занимающийся своим делом. Точно так же, как Брендан занимается своим делом, а ты – своим.
Холли потерла виски, словно у нее вдруг разболелась голова, и сказала:
– Ну так поезжай! Возвращайся в свой Багдад, где твою гостиницу в любую минуту может разнести бомбой! Пакуй вещички и проваливай. «Занимайся своим делом», раз оно для тебя важнее, чем мы с Аоифе. Только лучше заранее попроси тех, кто сейчас живет в твоей квартире на Кингс-кросс, оттуда убраться, потому что в следующий раз, когда ты вернешься в Лондон, тебе надо будет где-то жить.
Стараясь сдерживаться и говорить как можно тише, я попросил:
– Пожалуйста, Холли, прислушайся к тому, что ты говоришь, черт побери!
– Нет, лучше ты, черт побери, к себе прислушайся! Месяц назад ты пообещал нам, что в июне уйдешь из этой «Spyglass» и вернешься домой. И вдруг твоя американская начальница, наделенная поистине безграничной властью над тобой, заявляет: «Нет, это произойдет не раньше декабря». И ты послушно соглашаешься. А потом как бы между прочим сообщаешь об этом мне. Ты вообще с кем, Брубек? Со мной и Аоифе или с этой Олив Сан из «Spyglass»?